Эрик Ластбадер - Белый ниндзя
Что касается самого Сендзина, то ему было все равно. Фактически он не видел разницы между таким влечением и любовью. Любовь вообще он понимал как фальшивое чувство, полное самообмана и отягощенное игрой страстей, которые неминуемо ведут к жадности, ревности и зависти.
Сендзин рассмеялся вслух. Будь он помоложе, он мог бы вообразить себя подающим надежды таленто, улыбающимся бессмысленной улыбкой своим многочисленным поклонникам, приклеившимся к экранам телевизоров новейшей модели. Танцевал бы, пел бессмысленные популярные песни, давал телеинтервью для Эн-Эйч-Кей, которые его поклонники ожидали бы с таким же нетерпением, как последнюю мыльную оперу.
С его внешностью он мог бы получить работу в лучшем рекламном агентстве или в отделе по связи с общественностью крупнейшей фирмы. Там таких любят: красивых, с гладким лицом без малейших морщинок, с несколько женским овалом лба и линии подбородка.
Но не только профессионалы шоу-бизнеса ценят такую внешность и знают, каким образом ее можно использовать для дела. Представительницы прекрасного пола тоже имеют слабость к таким мужским лицам. А у Сендзина эти черты сочетались еще с выражением глаз, характерным для падших ангелов. Это выражение можно увидеть в глазах всех наиболее почитаемых героев японской истории на протяжении веков.
Подружек у него всегда было великое множество, но все они в свой черед проходили через одно обязательное испытание: Сендзин водил их на постановку «Мудзум Додзёдзи» в театр Кабуки и наблюдал за их реакцией.
«Мудзум Додзёдзи» была любимой пьесой Сендзина, во время представления которой он всегда сидел не шелохнувшись, со смешанным чувством восхищения и ужаса, которое испытываешь во время кровавого зрелища. Хочется отвернуться, но смотришь, как загипнотизированный, пока в желудке не станет нехорошо.
«Мудзум Додзёдзи» рассказывает легенду о Киохиме — обворожительной демонической женщине, которая влюбляется в молодого буддистского монаха. Он разрывается между чувством к ней и своим обетом целомудрия, отклоняя ее попытки соблазнить его, сначала довольно деликатным образом, затем, по мере того как ее преследование становится все более назойливым, — более откровенно.
В конце концов он бежит из города. Но Киохиму это не останавливает: она следует за ним, пользуясь различными чародейскими методами, чтобы не упустить его из вида. Наконец она превращается в чудовищных размеров змею.
Монах, полный ужаса перед этой врагиней-любовницей, прячется под куполом гигантского колокола, где она уже никак его достать не может.
Киохима-змея обвивает своими кольцами этот колокол и, вне себя от ярости, что не может проникнуть внутрь его, изрыгает дьявольское пламя, которое плавит металл и превращает в пепел несчастного монаха, который так коварно пытался сбежать от ее любви.
Во время каждой постановки этой пьесы в театре Кабуки Сендзин сидел как завороженный, с замиранием сердца ожидая этой кошмарной развязки.
А после спектакля он, бывало, водил свою очередную подругу в ресторан, где потчевал ее изысканными блюдами и выяснял, как на нее подействовало представление.
Психологический подтекст пьесы — вернее, его интерпретация Сендзином — очень заинтересовал и доктора, который не в меньшей мере, чем подруги Сендзина, все больше и больше поражался влиянию, оказываемому на него образом Киохимы.
— Демоническая женщина, — говорил д-р Муку, — занимает важное место и в нашей мифологии, и в нашей психической жизни. Так что было бы странно, если бы Ваш, так сказать, подопечный не оказался под ее влиянием.
Конечно, д-р Муку не знал, что сам Сендзин одержим образом Киохимы. К нему Сендзин обратился в своем официальном качестве, для того, чтобы, как он выразился, «составить точный психологический портрет некоего подследственного, подозреваемого в совершении нескольких убийств с особо отягчающими обстоятельствами». И он дал д-ру Муку вымышленное имя этого «подследственного». Но, может, и с именем он зря себе морочил голову. Доктор не интересовался личностью преступника. Его интересовала лишь «патология преступления».
Первоначально Сендзин общался с психиатром лишь по телефону. Это было несколько лет назад, когда он работал над действительно трудным делом об убийстве. Потом они начали встречаться, и всегда эти встречи с д-ром Муку были, по настоянию самого доктора, строго секретными.
— Надеюсь, Вы не будете на меня в обиде, господин капитан, если я попрошу Вас прийти в мой кабинет не через комнату, где ожидают приема пациенты, — сказал он по телефону, когда они договорились об их первой встрече. Некоторые из них необычайно чувствительные люди. Ваша полицейская аура может негативно сказаться и на них, и на некоторых из моих сотрудников, они могут неправильно истолковать Ваш приход. Так что лучше входите через заднюю дверь. Мой кабинет находится в конце коридора.
Так был установлен этот взаимополезный контакт, и Сендзин регулярно посещал д-ра Муку и часами сидел в его кабинете, сочиняя (будто был автором какой-нибудь пьесы, ставящейся театром Кабуки) историю своего «подопечного», состоящую из элементов лжи и правды, а чаще из хитрой комбинации того и другого, так что сам Сендзин порой не мог разобраться, где правда, а где неправда.
Это подсознательное актерство было весьма в духе Сендзина. Всю жизнь он строил из заранее продуманных до мелочей эпизодов, как из кирпичей, покрывая их штукатуркой воображения и фантазии, а потом обжигал в печах учения Кшира, адептом которого он был.
Что может быть лучше — и опаснее — чем рассказ об этой жизни в полутьме кабинета психиатра? Вроде как показываешь элитарный фильм для аудитории из двух человек.
— Демоническая женщина, — говорил теперь д-р Муку, — во многом представляется мне символом невинности.
— Невинности? — откликнулся Сендзин, невольно ухмыльнувшись. — Не могу себе представить, чтобы мой подследственный считал ее невинной.
— Ну, конечно же, он не может считать ее невинной, — объяснил д-р Муку. Это был маленький человечек, подвижный, как мячик, и, по-видимому, такой же упругий. У него было широкое, открытое лицо ребенка. Черные с проседью волосы, довольно длинные и все взъерошенные, будто после утреннего умывания доктор совал голову на пять минут в аэродинамическую трубу. Он носил старомодные круглые очки в металлической оправе, чудовищно увеличивающие его светло-карие глаза. — Она ему всегда будет казаться воплощением зла. В этом, в сущности, и заключается проблема.
Сендзин закурил.
— Как это так?
Д-р Муку пожал плечами.
— Очевидно, этот человек утратил связь с реальностью. Его органы чувств говорят ему только то, что он им разрешает говорить. Будто он надел на них фильтры. Будто жизнь представляется ему такой ужасной или такой сложной, что он может взглянуть ей в глаза только через фильтры собственного изготовления.
Сендзин внутренне усмехнулся: теория д-ра Муку, построенная на элементах лжи, маскирующейся под правду, и наоборот, которые он сам ему и подкинул, показалась весьма уязвимой. — Скажите, как Вы пришли к такому умозаключению, доктор?
— Все очень просто, — объяснил психиатр. — Для нас с вами образ демонической женщины, такой, как Киохима, не состоит из одних черно-белых тонов. — Д-р Муку усмехнулся. — Вернее сказать, из одних черных тонов. — Он сложил руки на своем толстеньком животике. — Сущность мифа о демонической женщине состоит в том, что для мужчины она воплощает в себе и его собственную мать, и мать его детей. Только сорвав с нее маску любящей и заботливой женщины, он видит лицо демона. — Тут д-р Муку многозначительно поднял палец. — Однако каждому психоаналитику известно, что и это лицо — не более чем маска. И, что самое интересное, эта маска является целиком делом рук самих мужчин. Это то, что он хочет видеть в женщине. Как правильно указывает Йокис Мишима, эта маска является отражением неутолимой сексуальной страсти мужчины.
Сендзин чуть не рассмеялся в лицо д-ру Муку. Знает ли почтенный доктор, какую чушь он несет? Нет, он слишком увлечен своей ролью учителя и целителя.
Но, чтобы не расстраивать его, Сендзин покивал головой, бормоча пустые слова одобрения и восхищения, которые обычно говорят своему сэнсэю. Д-р Муку считает себя знатоком психологии, и, во всяком случае пока, в интересах Сендзина поддерживать это его заблуждение.
Но, с другой стороны, нельзя оставить разглагольствования доктора вообще без критики.
— Извините, что прерываю Вас, — почтительно промолвил он, — но подследственный не кажется сексуально озабоченным.
— Это только пока, — глубокомысленно заверил его д-р Муку. — Вопрос времени, не более того. Человек, настолько одержимый идеей демонической женщины, конечно, должен прятать свою женофобию как можно глубже. Но обычно она рано или поздно выходит на поверхность в виде сексуального преступления.
