Джон Бердетт - Крестный отец Катманду

Однако Рози принадлежала к совсем иной категории, поскольку только что здесь появилась. Старшая надзирательница проводила нас в самый центр двора, где австралийка занимала наиболее почетное место. Места здесь ценились по тому, насколько удалены от камер, где не устают появляться на свет новые и новые поколения москитов, чтобы набрасываться на плоть всех, кто находится поблизости. Ночи в камерах — это пытка, только самым крепким удается заснуть. Поэтому день служит для того, чтобы наверстать упущенный сон.

Приближаясь к заключенной, мы невольно залюбовались ее аппетитным, повернутым к нам задом. Рози лежала, свернувшись, в форме зародыша. Подойдя, мы заметили, что она сосет большой палец левой руки и как будто без сознания.

— Она не спит, — объяснила надзирательница. — Отключилась. С белыми женщинами так часто случается — странная вещь. Тайка, когда попадает к нам, знакомится с правилами, разбирается, кто главнее, пытается всем угодить, чтобы заработать привилегии и обзавестись подругами. Фаранги смотрят на жизнь по-другому. Они либо чувствуют свое превосходство, либо совершенно раздавлены. Никакой середины.

В Рози превосходства не наблюдалось. Надзирательница наклонилась и что-то тихо прошептала ей на ухо. Это не дало результата, и она стала все настойчивее ее трясти. Снова никакого эффекта. Тюремщица повернулась к нам и извинилась.

— Простите. — Она стала крутить Рози ухо, пока австралийка не открыла глаза. — К тебе пришли. Вставай, если не хочешь оказаться ближе к москитам.

Видимо, упоминание о насекомых решило дело. Заключенная сделала над собой усилие и, словно входя в холодную воду, развернулась, но продолжала дрожать и, отгораживаясь от мира, крепко сжимала веки. Когда ей все-таки удалось подняться, у нее оказалось белое, сморщенное лицо пожилой женщины. А когда заговорила, не могла остановиться, хотя мы так и не поняли, то ли она обращалась к нам, то ли просто озвучивала постоянно крутившийся у нее в голове монолог.

— Я погибла, моя жизнь кончена, я схожу с ума, раздавлена, мне крышка, меня здесь убьют, искалечат мое тело, сожрут москиты, когда я отсюда выйду, буду старой и морщинистой, я труп, здесь ад, москиты — это ад, ад, ад, мне ничего не осталось, я пропала, мне конец, у меня никогда не будет детей, я не выйду замуж, мама умрет от стыда, друзья от меня откажутся, я возненавижу почту, буду такой страшной, что на меня никто не захочет взглянуть, меня съедят насекомые, люди будут внушать мне омерзение, посмотрите, неужели вам не нравятся мои титьки? Неужели вы меня не хотите? Возьмите меня прямо при всех. Я тоже тебя хочу, это мой последний шанс заняться сексом, мне все равно, мне все равно, я труп, со мной все кончено, мне предстоит провести десять лет в долине смерти, я превращусь в камень, в тень, буду испуганной маленькой старушкой, боящейся выйти из дома, я это чувствую, совершенно свихнусь, помогите мне, пожалуйста, у меня такое хорошее тело. Хочешь поиграть с моей киской? Хочешь, отсосу? Если вытащишь меня отсюда, буду вечно твоей сексуальной рабыней. Ты не поверишь, что я могу проделывать языком. Мне нравится, когда меня связывают, а если хочешь, буду связывать тебя — сделаю все, что угодно. Помоги мне! Меня едят москиты, едят, едят, уже грызут мне соски. Поедают заживо.

Надзирательница отвесила ей пощечину, и австралийка замолчала. Я жестом приказал Леку не вмешиваться, а австралийке сказал:

— Не исключено, мы сумеем тебе помочь, только приведи в порядок голову. Попроси у надзирателей каких-нибудь транквилизаторов, чтобы ясно мыслить. — Я сунул ей пачку банкнот общим достоинством больше тысячи бат. — Вот.

Австралийка посмотрела на меня и расплакалась.

— Я не преступница — обычная девчонка. У меня не было намерений ни во что вляпываться, хотела только квартиру в Сиднее с видом на бухту. Сделала это только раз, собиралась открыть салон красоты. Сейчас в Розовой бухте новое строительство, мне хотелось окнами на юг. Я стала бы Рози из Розовой бухты и занималась бы любовью раком, любуясь на вид. Думала, поступлю один раз плохо и заживу нормальной жизнью. Ты же понимаешь, это единственный способ все как следует устроить. Что в этом дурного? Все так делают. — Она осеклась, вспомнив, где находится.

Я взял ее за руку и, давая другой рукой еще денег, твердо прошептал:

— Может, нам удастся вытащить тебя отсюда через восемь лет. Это большой срок, но когда выйдешь, тебе еще будет лет тридцать пять. Станешь держать рот на замке — мы добьемся для тебя особых условий: репеллент от насекомых, нормальную еду с витаминами и протеином, может, даже таких привилегий, как время от времени мужчину. Рози, мы твой единственный шанс. До тебя доходит? Единственный шанс, Рози. Если генерал Зинна решит, что ты собираешься заговорить, он тебя убьет. Понимаешь?

Мне показалось, я сумел достучаться до той части ее сознания, которая еще хотела жить. Девушка, как идиотка, медленно кивала с открытым ртом. Положила руку мне на плечо, тяжело оперлась, щурясь на окружающую картину.

— Дерьмовое место. Вон те две мерзкие нигерийские стервы ревут только для видимости, а как только охранницы отвернутся, начинают выдрючиваться. И ничего с этим не поделать — посмотрите, какие они здоровые.

Я взглянул через устланный полотенцами тюремный двор в ту сторону, где, обнявшись за плечи, тихо всхлипывали две черные. Был час дня, и все, кто, подобно Рози, обладал правом лежать подальше от москитов, расплачивались за это тем, что оказались под палящим солнцем. У австралийки с ее нежной северной кожей начали лупиться нос и лоб, и она всеми силами старалась прикрыться от лучей.

— Рози, я расследую ваше дело. Это правда. Если вы будете оказывать нам содействие, через восемь лет мы, вероятно, сумеем добиться вашего помилования.

— Какого еще содействия? Вы уже знаете, кто был самый главный — армейский генерал, о котором здесь все говорят. Половина девчонок оказались в тюрьме, потому что или он, или его люди что-то напортачили. Надо было пойти с копами — это моя ошибка.

— Рози, посмотри на меня и ответь на один вопрос: ты знаешь человека из Тибета по имени Тиецин?

Ее веки затрепетали, и я решил, что это не притворство. Мой вопрос выходил далеко за рамки того, что она обо мне думала: я один из местных, чья начинка головы настолько отличается от австралийской, что взаимопонимание исключено.

— Нет.

— Рози, в твоем паспорте непальская виза. Это меня интересует. Я хочу больше узнать о твоей поездке в Катманду.

Она пожал плечами:

— А что такого? Туристы часто туда ездят. Кто-то чтобы сходить в поход, кто-то за травкой. Большинство — за тем и за другим. Сама я в походы не хожу.

— Курила там травку?

— А как же.

— Где останавливалась?

— Зачем вам?

— Рози, будешь так себя вести, я больше не приду. А я твоя самая главная надежда — надежда на досрочное освобождение.

Она окинула меня усталым взглядом, словно я склонял ее на новый грех. Но жертва показалась не чрезмерной.

— «Пансион Никсона». Все его знают. Это на Фрик-стрит.

— Я считал, что на Фрик-стрит больше никто не останавливается.

— Это считается круто. Ностальгия по шестидесятым. Я старомодна.

— Я как-то не склонен причислять тебя к новомодным хиппи. Мне кажется, Рози, у тебя были основания поселиться в этом месте.

Девушка вздохнула.

— Ладно, скажу. Это такое место, куда приезжают, если хотят заняться делами. Только не спрашивайте фамилий, потому что я их не знаю. Там надо немного потусоваться с особым выражением на лице, воспользоваться языком жестов, только не нужно одеваться как старая уродина. Чуть подкрасишься, покажешь, что умеешь держаться с достоинством, но выражение на лице сохранишь, и рано или поздно к тебе подойдут и сделают предложение. Скажут, что у них все надежно и безопасно. И правда — я знала многих, которые на эти деньги годами путешествуют, купили себе квартиры, дома. Видела, как они живут в Сиднее. Думала, имею дело с солидной организацией. И вот что получилось. — Австралийка дернула подбородком, показывая на тюремный двор.

— Тебе сказали, с кем связаться в Таиланде, и предоставили выбор, с кем работать — с армией или полицией?

— Да.

— А те, что к тебе подошли, непальцы, азиаты или белые?

— Трудно сказать — там все кувырком. Может подойти европеец, месяца два поошиваться в этом месте, будто занимается с людьми от имени босса. Начинаешь думать, что он важная птица в игре, а он вдруг линяет, возвращается домой или отправляется в поход. Тогда появляется другой: может, индус, может, непалка, может, тибетский беженец или таец. С главным, конечно, никто не встречается. Никогда. Исключено. Даже слухов нет, кто он такой.

— Тайцев тоже привлекают?

— А как же. Там много тайцев, которые занимаются бизнесом, главным образом ресторанным. Многие тибетцы тоже хотят денег. Не все беженцы монахи и монахини. И не все монахини и монахи ведут себя по-монашески.