Кривое зеркало (СИ) - Ловыгина Маша

Человек, к которому шла Матрёна, жил один в заброшенной избушке лесника недалеко от речки Летунь. Добравшись до места, Матрёна замедлила шаг. Отдышавшись, она подошла к бревенчатому крыльцу. Почувствовав за спиной прерывистое дыхание, женщина обернулась. Огромный черный пес пристально смотрел на нее, жадно и подозрительно втягивая ноздрями воздух. Матрёна взялась за ржавую скобу и с трудом открыла тяжелую дверь.

— Фёдор, ты здесь? — Матрёна обвела взглядом темное помещение с низким потолком и двумя узкими закоптелыми оконцами. Крепко пахло табаком, овчиной и прелым деревом. Женщина размотала платок с головы, поставила палку в угол и, подойдя к печке, прижала к ней ладони. Она знала, что теперь ей придется дожидаться хозяина, когда бы он не пришёл. Его чёрный сторож впускал в дом любого, но выйти было уже не возможно, не пристрелив его. Матрёна ощущала его присутствие, но не боялась. Она развязала котомку, достала хлеб, соленые огурцы в полиэтиленовом пакете из-под молока, две банки балтийской кильки в томате, спички, папиросы и пол-литровую бутылку прозрачного как слеза самогона. Кое-как, пристроившись на табурете, Матрёна прижалась спиной к остывающей печи и задремала. Сквозь полусон до нее доносились гудки пригородных электричек, скребущее шарканье толстых ветвей по крыше сторожки и мерный топоток серых мышей по углам.

Прошло несколько часов, прежде чем Матрёна, вздрогнув всем телом, очнулась. Тяжелые шаги сотрясали крыльцо. Глухо скрипнув, дверь отворилась, и внутрь, ссутулившись, вошел хозяин в длинной брезентовой куртке и накинутом на голову капюшоне. Откинув его, мужчина ладонью огладил густую с сединой бороду и хмуро глянул на Матрёну. Та суетливо поднялась и расправила концы платка на груди.

— Здравствуй, Федя.

— Давно здесь?

Женщина вздохнула и отвела глаза:

— Извини, Федя, что беспокою тебя. Давно не виделись. Да и дело у меня к тебе. Ты, часом, не голодный? Далеко ходил?

Мужчина хмурился и молчал. Поставил на стол современную керосиновую лампу и зажег ее.

— Садись, Матрёна, — он указал на табурет и, приоткрыв дверь, свистнул собаке. Достав из кармана куртки банку тушенки, он лихо вскрыл ее охотничьим ножом, выложил половину содержимого в миску, а оставшееся в ковшик с вареной картошкой. Размяв в миске жилистое мясо, он, подумав, кинул туда картофелину и размочил все это водой из чайника.

— Давай, я покормлю, — Матрёна протянула руку.

Усмехнувшись, Фёдор молча выставил посудину за дверь и, взяв бутыль с самогоном, отвинтил пробку. Поднеся горлышко к носу, он удовлетворенно крякнул и щедро разлил жидкость по кружкам. Выпив, он вытер рот тыльной стороной ладони и захрустел огурцом.

— Выкладывай, что за дело у тебя, — васильковые глаза из-под кустистых бровей цепко впились в Матрёну.

— Да вот, Федя, — Матрёна поскребла ногтем изъеденную жучками столешницу, — соседка справа от меня полгода как померла, сродственники ее по городам разъехались, а единственный внук давеча приезжал, ко мне зашел по старой памяти. Дом то она ему завещала. Ну вот, и говорит, чтоб я, значит, за домом то этим присмотрела, али хозяина нашла. Денег не просит. Перестраивать у него ни охоты, ни финансов пока нет. А так, чтобы до поры, до времени, под присмотром хозяйство было. Вот я и подумала… Что тебе под конец жизни людей чураться да сычом жить?

Мужик басовито хохотнул и налил себе еще.

— Что это ты меня хоронишь? Я еще пожить собираюсь, силенки имеются.

— Да не обижайся на старуху, — замахала Матрёна руками, — я ведь к чему веду…

— Ты, Матрёна, меня послушай, — перебил ее Фёдор и встал, почти коснувшись низкого проконопаченного потолка, — когда ты меня в лютый мороз нашла, когда я подыхал от голода, помнишь?

— Разве ж такое забудешь, Федя…

— Знаю, что никому ты об этом не сказала, сделала все, как я просил. Я благодарен тебе за это, а еще за то, что меня не трясешь, не расспрашиваешь.

— Так ведь вижу, не простой ты человек, Федя, не простой, — вздохнула, покачав головой, женщина. — Только, что ж ты с жизнью своей делаешь, не пойму?

— Я живу так, как должен. Раз уж решил, да и произошло многое, — Фёдор побарабанил пальцами по столу, — не нужен мне никто, Матрёна Леонидовна. Ты уж прости…

Женщина опять коротко вздохнула и накинула на голову платок.

— Что ж, Федя, бог тебе и защитник и судья. Все, что было у тебя в жизни — твое, и тебе с этим жить. Хороший ты, и рядом с тобой спокойно. Семью бы тебе. Кабы все мужики такими были, — она улыбнулась, и морщинистое лицо ее просветлело, — ты жив и, как я вижу, вполне здоров. Ежели что, — она засобиралась, — голодным не останешься? — Матрёна взяла палку, — Счастливо тебе, не забывай, наведывайся…

— Эх, смелая ты, Матрёна, по лесам одна мотаешься. Пройдусь с тобой до Сосневки. Считай, уговорила, — погасив керосинку, Фёдор, пропустив Матрёну, двинулся вслед за ней.

Огромный черный пес трусил впереди, поминутно оглядываясь на Фёдора и чутко прислушиваясь к окружающим звукам. Дождь давно перестал, но воздух был так насыщен влагой, что оседал на одежде путников мелкими капельками. Матрена не сразу за разговором сообразила, что идут они с Федором другой дорогой, через Сосневку. Этот путь был, конечно, ближе, но простому человеку ни за что было не миновать охрану на посту. Матрена заикнулась, было, об этом, но Федор лишь хитро улыбнулся в бороду и, поддерживая ее под локоть, шага не сбавил. Черный кобель, заметно оживившись, со всех четырех лап бросился к будке, но, не добежав каких то десять метров, остановился и оглянулся на Федора, словно спрашивая разрешения. Тот махнул рукой, и пес, преодолев остатки расстояния, встал на задние лапы и заскребся в дверь. Матрена была поражена до крайности. Дик, так звали кобеля, не признавал никого, кроме Федора, по его приказу мог наброситься на любого. Появился он у Федора год назад уже взрослой псиной. Федор подобрал израненное животное на железнодорожной насыпи. Это была даже не жалость, а скорее сострадание к некогда сильному и красивому самцу. По всей видимости, его, прежде чем сбросить с поезда, основательно порезали, но, судя по окровавленному оскалу, не смогли окончательно добить и просто вышвырнули вниз. Если бы Федор прошел с километр дальше, то нашел бы и хозяина Дика, получившего такие же увечья, как и его пес. Федор, лишь взглянул в глаза страдающего животного и сразу понял, что зовут его, именно, Дик, а никак иначе. Назвав кличку вслух, он увидел, как дрогнули уши собаки, и дернулось воспаленное веко. Федор был физически сильным мужчиной, но ему пришлось приложить порядочные усилия, чтобы перетащить пса в свою сторожку. Двум одиноким особям мужского пола хватило короткого промежутка времени, чтобы привязаться друг к другу и почувствовать себя нужными.

Из-за двери вышел охранник в камуфляже. Первое, что бросалось в глаза, это его лицо. Глубокий кривой шрам пробороздил его от подбородка до надбровной дуги. По всей видимости, лицевой нерв оказался задет, отчего весь вид его производил жутковатое впечатление.

— Ты мой пес! — мужчина присел на корточки и стал трепать пса за уши, — Дик, красавец! — с подошедшим Федором он крепко обнялся и, стараясь не смотреть прямо на Матрену, коротко кивнул. Поговорив вполголоса, мужчины договорились, и Федор, поманив Матрену, повел ее в Сосневку.

Дик остался у поста ожидать Федора, но Федор знал, что скоро они расстанутся навсегда. Дику несказанно повезло, его первый хозяин остался жив и, подлатавшись в военном госпитале, по воле случая, нашел работу именно в том районе, где чуть не расстался с жизнью. Пару месяцев назад Федор с Диком шли мимо, и пёс вдруг остановился, коротко гавкнув. Он почувствовал бывшего хозяина. Федор не сразу это понял, попытался отогнать Дика, но тот заскулил и, посекундно оглядываясь, словно извиняясь, побежал к охранной будке. Неожиданная, странная встреча…. Ни Фёдор, ни Олег Семенихин, ни Дик, не могли представить такого развития событий. И каждый был по-своему рад происшедшему. Федор привязался к собаке, но все чаще задумывался о его судьбе. Он еще не закончил того, что требовало у него сил, времени и свободы. Да, именно свободы, а пес, каким бы он ни был умным и преданным, отнимал ее у Фёдора. Фёдор не мог брать его с собой в город, не мог долго не появляться в сторожке, оставляя голодное животное в одиночестве. Он пробовал привязать его к Матрёне, когда пес был еще болен, но из этого ничего не вышло. Фёдор переживал и тяготился, он не мог сделать выбор, а время поджимало его как никогда. Но, видно есть цыганское и собачье счастье, раз случилось именно так. Теперь Фёдор, не жалея времени, готовил себя и Дика к расставанию. Олег, бывший военный, брошенный женой еще после увольнения, готов был молиться на выжившего Дика и ждать сколько угодно, лишь бы вернуть единственного друга. После нападения в поезде и «пластики» лица, он уже не рассчитывал на возможность создания новой семьи, был рад тому, что смог найти работу. С таким лицом, горько смеялся он, ни шлагбаума, ни пистолета не надо. Соловей-разбойник!