Джонатан Барнс - Люди Домино
Барнаби подался вперед, вглядываясь сквозь работающие дворники в бурные потоки воды и пытаясь разглядеть дорогу, а ливень становился все сильнее. Стирфорт сидел развалясь, глаза полузакрыты, руки сцеплены. Уж не молится ли он, спрашивал я себя.
В конце концов, к своему удивлению, именно я нарушил тишину первым.
— Они знают о моем отце, — сказал я, чувствуя, как страх постепенно отступает, а на смену ему приходит злость; я закипал гневом, думая об этих непристойностях Уайтхолла, об этих голоколенных монстрах, для которых человеческое несчастье — источник непреходящей радости. — Откуда они знают о моем отце?
Питбуль не ответил, он лишь торжественно взирал на пол, словно надеясь получить отпущение грехов.
Дождь стучал по крыше, полыхнула молния, грянула барабанная дробь грома. Когда вспышка осветила лицо Стирфорта, я увидел, что его черты начали искажаться, увидел, как они сжимаются, растягиваются, перекашиваются в нечто совершенно невообразимое.
Кажется, на несколько секунд я даже перестал дышать.
Когда Стирфорт заговорил, я снова услышал, что голос его превратился в подобие хозяйского.
— Добрый вечер, мистер Ламб.
— Дедлок? — тихо сказал я.
— Ну, вы узнали? — спросил он. — Нам известно местонахождение Эстеллы?
— К сожалению, я не смог их разговорить.
— К сожалению? Вы меня очень разочаровали, Генри Ламб. Вы разочаровали меня, и в результате этот город находится на грани катастрофы.
— Они знают о моем отце, — сказал я. — Они знают все. Там такой запах… А когда они смотрят на тебя, ты чувствуешь… словно тебе кто-то иголки вонзает в голову.
— Вам придется снова встретиться с ними.
Желудок у меня сжался при одной этой мысли.
— Я всего лишь клерк-классификатор.
— Никаких возражений. Вы встретитесь с ними еще раз завтра.
Я пытался возражать, но было уже слишком поздно.
Когда Дедлок вышел из тела Стирфорта, тот откинулся к спинке сиденья, бешено вдыхая воздух. Стремясь вдохнуть как можно больше, он ослабил галстук, сорвав несколько верхних пуговиц с рубашки.
Передо мной на миг мелькнула оголенная грудь здоровяка, и даже теперь я думаю — лучше бы я этого не видел. Бедняга Стирфорт — его кожа, рассеченная личиночно-белыми шрамами, изборожденная старыми швами, впадинами, канавками и зубцами, была изрыта многочисленными розоватыми впадинами. Стирфорт, видимо, понял, что я увидел, потому что быстро прикрыл грудь, и его лицо загорелось румянцем унижения.
— Вы не заслуживаете этого, — пробормотал он. — Никто из нас этого не заслуживает.
Барнаби высадил меня в квартале от моего дома, и мне волей-неволей пришлось мчаться под дождем. Когда я добрался до дверей, одежда прилипла к моему телу, в туфлях хлюпала вода, а мокрые волосы висели, как мочалка.
Первым делом я постучал в комнату Эбби. Ответа не последовало, но я, вместо того чтобы поступить благоразумно (принять горячий душ и потихонечку улечься спать), постучал еще громче. Наконец я услышал щелчок выключателя ее лампы, шуршание одеяла, полусонные шаги к двери.
— Генри?
— Да, это я.
Дверь чуточку приоткрылась, и из комнаты, зевая и моргая на свету, выглянула моя домохозяйка в пижаме. Настроение мое немного улучшилось оттого, что я дышу с ней одним воздухом.
— Ты весь мокрый. Где тебя носило?
— Не бери в голову. Я хочу тебе сказать, что я чувствую.
Что-то вроде улыбки.
— И что ты чувствуешь, Генри?
— Я хочу сказать, что ты особенная.
— Я тоже думаю, что ты особенный. Но сейчас уже поздно.
— Как насчет ланча завтра? Я угощаю.
Она недоуменно посмотрела на меня.
— Отлично. Звучит заманчиво.
— Фантастика, — сказал я и, испытывая свою удачу на неприемлемом режиме, пододвинулся к ней на дюйм поближе. — Я хочу тебя поцеловать. Вот только я мокрый.
— Спокойной ночи, Генри, — сказала она (без малейшей неприязни) и — чего уж тут скрывать? — захлопнула дверь у меня перед носом.
Я постоял немного в надежде, что она вернется и предложит протереть меня полотенцем или что-нибудь в этом роде. Но такая удача мне не улыбнулась, поэтому, устав торчать перед ее дверью и оставляя лужи на ковре, я таки принял душ и нырнул в постель. Время уже перевалило за полночь, и я погружался в сон, когда меня вдруг подняло как пружиной в постели, и я стал думать, с какого это момента безумие в моей жизни перестало казаться удивительным и необычным и превратилось в реальность, которую я просто принимал с тем же трезвым фатализмом, с каким это делали Джаспер, Стирфорт и все другие уроды и жертвы, которые телом и душой отдались делу Директората.
После очередного приступа слащавых воспоминаний мистера Ламба, которые сдобрены тошнотворными сантиментами и совершенно нечитаемы из-за вялости его стиля, вы, несомненно, спешите вернуться к более аппетитному содержанию нашего повествования. Мы ни в коей мере не можем порицать вас за ваш выбор. Добро пожаловать назад и считайте, что вам повезло — вы снова оказались в руках тех, кто умеет рассказывать истории правдоподобно и убедительно.
Ураганный ветер с дождем несся по Мэллу,[35] атакуя стены Кларенс-хауса, пока мистер Стритер самым неожиданным образом воспитывал Артура Виндзора.
— Ну-ка, открывай свой хлебальник, — сказал мистер Стритер, размахивая чайником. — Не хочу, чтобы тебя мучила жажда, шеф.
— Прошу вас, прекратите меня так называть.
Стритер налил принцу еще чаю.
— Если я встречаю чуваков, которые мне нравятся, я их называю шефами. А ты мне нравишься. Вот такая хрень.
Брови Артура перекосились в отвращении.
— Такая что?
— Артур, — сказал Стритер, не скрывая нетерпения, — у нас не так много времени. Твоя матушка послала меня, чтобы я открыл тебе один секрет.
— Секрет? Какой еще секрет?
— Главный секрет, Артур. Большой секрет. Тебе всю твою жизнь врали. До сегодняшнего вечера ты еще не был готов. Но теперь вся эта куча говна будет вонять куда понятнее.
Артур нервно отхлебнул чаю. Он постоянно напоминал себе, что этого хотела его мать (разве не это ему сказал Сильверман?), а он с пяти или шести лет всегда слушался свою матушку, после того случая, когда одна из его нянюшек обнаружила его в большом зале, где он пририсовывал чернилами усы и бороды к портретам своих предков.
— Артур!
Стритер внезапно приблизился к нему — до отвращения близко, настолько близко, что принц ощутил запах дыхания этого типа — что-то приторное, тошнотворное и слишком сладкое.
— В чем дело?
— Да показалось, что мы на минутку потеряли тебя, шеф.
— Прошу прощения. У меня прискорбная привычка бродить в одиночестве в предгорьях моих мыслей.
— Да ладно.
Светловолосый хлопнул в ладоши, и старый бальный зал погрузился в темноту.
— Стритер? Что происходит?
Светловолосый оставался в темноте невидимым и безмолвным.
Постепенно Артур стал осознавать, что темнота не была полной. В дальнем конце помещения мерцала какая-то крохотная искорка.
Принц двинулся в этом направлении. К своему удивлению, подойдя поближе, он обнаружил, что свет исходит от старой масляной лампы. Потом — еще большее потрясение. В комнате находился кто-то еще. Это была полная женщина средних лет. Складки жира висели на ее шее, седые волосы плотно облегали череп, на лице застыло неистребимое выражение недовольства.
— Хэлло? — сказал принц, исполненный решимости вести себя (по крайней мере, пока) так, словно ее неожиданное появление может иметь какое-то рациональное объяснение. Взгляд женщины был устремлен куда-то в даль, и, подойдя поближе, Артур увидел, что она словно переливается, как воздух над шоссе в жаркий день. — Мадам, — сказал он, — что вы здесь делаете?
На улице буря бушевала все сильнее, струи дождя молотили в окна, ветер свистел в каменных стенах, пытаясь найти выход, но женщина, казалось, ничего этого не замечала.
— Неужели вы не видите сходства? — Это был голос блондина, прозвучавший раздражающе близко.
— Стритер? — сказал принц. — Немедленно включите свет.
— Никак невозможно. — В голосе его звучало нестерпимое самодовольство.
— Вы это подстроили.
Смешок в темноте.
— Стритер? Кто эта женщина?
— Ах, шеф, только не говорите мне, что не узнаете собственную прапрапрабабушку. Королева Англии. Императрица Индии. Защитница веры… Женушка Альберта. Что — это вам ни о чем не говорит?
Артур с трудом проглотил слюну. Его способность к рациональному мышлению сужалась до размеров булавочного острия, но он по-прежнему не желал принимать то, что видел своими глазами.
— Это невероятно.
— Она — привет из прошлого, приятель. Просто память. Спокуха. Она нас не видит. И мы не можем с ней говорить.
