Маурицио де Джованни - Кровавый приговор
Сидя за письменным столом в своем кабинете, Ричарди вертел в руках свое тяжелое свинцовое пресс-папье — осколок гранаты, привезенный с фронта, подарок управляющего его имением.
На столе лежали его бумаги — множество листов и листочков. Вместо того чтобы записывать свои мысли на клочках бумаги, ему бы надо навести порядок в голове, взять тетрадь и делать записи в ней. Такую тетрадь, как та, куда записывала время приема посетителей старуха Кализе. Господь не купец, который платит по субботам.
И тут его ум, словно молния, озарила мысль. А в следующий момент, как при любой грозе, раздался гром: Ричарди осознал, каким дураком оказался. Комиссар полиции замер на месте с куском свинца в руке, глядя со стороны на собственную глупость.
— Майоне!
* * *Он поднял ставню до середины окна, как делал каждое утро. А ведь он знал, что другие коммерсанты на улице Толедо велят открывать магазины продавщицам, а сами приходят позже. Они смеялись над ним и говорили друг другу: хорош дон Матео де Роза! Продавцом родился, продавцом и остается, когда стал хозяином. Они думают, что он этого не знает, что он не замечает ничего. Но он знал что делал.
Надевая рулоны ткани на деревянные стержни, он взглянул на свое отражение в зеркале, которое было поставлено здесь для клиентов. Небольшое брюшко у него, конечно, есть. И волосы понемногу выпадают, причем не так уж медленно. Но усы у него черные и хорошо завитые, а красивый клетчатый жилет и золотая цепочка от часов показывают всем, что дон Матео де Роза — хозяин.
Он всегда знал, что станет хозяином. Знал это с тех пор, когда работал на старика Сальваторе Иовине, самого крупного торговца тканями в Неаполе, который получил от жизни все, что хотел, кроме сына-наследника. И тогда он женился на дочери Сальваторе, уродине Вере. Усы у нее были чуть меньше его усов, зато борода была больше. На нее невозможно было смотреть даже издалека, но благодаря своим деньгам она имела больше поклонников, чем Пенелопа.
И когда старик Иовине скончался, оплевав кровью кусок бежевой ткани, прекрасный, как все семь сказочных красавиц сразу, Матео стал хозяином после него. Это правда, что старик все оставил дочери. Но мужчина в семье он, Матео, разве не так? И потому, если он не был в своем темном доме, коснуться которого было противно даже солнцу, он занимался магазином.
Все шло как по маслу, пока не появилась Филомена. Ему достаточно было произнести в уме ее имя, чтобы сердце подпрыгнуло от восторга.
Она пришла в магазин однажды утром, одетая в черное платье из дешевой хлопчатобумажной ткани и с платком на голове, словно скрывала какое-то уродство. «Вы ищете продавщицу?» — спросила она. «Позвольте мне посмотреть на вас: надо оценить вашу внешность», — ответил он. Она вздохнула и откинула платок с лица.
Матео де Роза потерял голову, как только взглянул на лицо Филомены Руссо. Он понял, что не будет знать покоя, пока не коснется руками тела этой богини, сошедшей на землю. И принял ее на работу, чтобы не потерять. Он сказал ей: «Приходите ровно в восемь». И сам тоже приходил каждое утро ровно в восемь. Остальные продавщицы появлялись не раньше половины девятого и часто заставляли хозяина красным от возбуждения и растрепанным. Они знали, что Филомена вдова, живет в бедности и отчаянии и имеет сына, которого надо растить. И не могли понять, почему она отвергает хозяина. Все они, наоборот, завлекали бы его. Можно себе представить, какие привилегии имела бы любовница хозяина. Но Филомена была не такая.
Он перепробовал все — подарки, деньги, угрозы. Ничего не помогало: она от всего отказывалась. Он добивался лишь того, что глаза, похожие на две луны, наполнялись дождем. И чем сильней она отвергала Матео, тем ясней Матео понимал, что не может жить без нее. Наконец он велел ей: «Решайся, иначе тебе придется искать другую работу. Если, конечно, найдешь: продавщицу, которую выгнали из знаменитого магазина „Де Роза“, не подберет никто. Ты поняла, Филомена? Или Матео, или голод для тебя и твоего сына. Завтра я жду твоего ответа».
А назавтра она не пришла. Пришел ее сын, темнокожий мальчишка-дикарь, и, держа шляпу в руке, но без почтения во взгляде, сообщил, что мать нездорова.
Матео продолжал приходить рано утром открывать магазин: он ждал. И Филомена вернулась. На голове у нее был тот же платок, что в первый раз.
Боясь даже вздохнуть, он шагнул к ней навстречу и прошептал: «Что вы решили?»
За дверью магазина по мостовой прогрохотала телега с обитыми железом колесами. Раздался крик уличного торговца.
Филомена отступала в полумрак, уклоняясь от прикосновения Матео, пока не уперлась спиной в полки. Платок зацепился за рулон ткани и упал, открыв лицо Филомены.
В первый момент дону Матео показалось, что на лицо падает тень. Потом он увидел, что это было.
В спальне стоял один старый предмет мебели. Он был излишеством в трудной жизни всегда усталых супругов, которые имели шестерых детей. Рафаэле подарил эту вещь жене в те дни, когда в этом доме смеялись легче, чем сейчас просто заговаривали друг с другом. Дань ее женственности. Это было как будто сто лет назад.
Лючия Майоне стояла перед этим туалетным столиком с тряпкой в руке и смотрела на него. Он был похож на письменный стол — слегка изогнутые ножки и над ними — два маленьких ящичка и украшенная инкрустацией крышка. Сверху — овальное вращающееся зеркало на двух стержнях-опорах. Бесполезная вещь, слишком хрупкая. На нее нельзя положить ничего тяжелого. Внутрь не уберешь ни белье, ни скатерти. Опереться на нее, чтобы есть или учиться, тоже нельзя. Только две дочери иногда, играя, превращали его в дом для двух тряпичных кукол.
Лючия смотрела и вспоминала.
Она вспоминала, как причесывалась перед этим зеркалом, а муж, лежа в кровати, любовался на нее, и его глаза наполняла радость любви. Вспоминала его полную восхищения улыбку. Она тогда нежно поддразнивала его: «На что ты так глядишь? Кино смотришь?» А он отвечал: «Ты красивее всех актрис. Что мне делать в кино?»
Сто лет назад жизнь подарила ей сильного и веселого мужа и шестерых чудесных детей. Смех, усталость, ссоры, воскресенья на кухне, каждое утро горы грязной одежды, которые она стирала в прачечной на площади, напевая старинные песни. Жизнь подарила ей все это, а потом отняла. Лука! Она даже не смогла одеть его в последний раз. Он ушел утром с куском хлеба в руке, как обычно. «Скорей, мама!» Но и в то утро он обнял ее, поднял в воздух и закружил так, что она чуть не задохнулась.
Это был последний раз, когда она видела сына живым. Вечером он не пришел. «Он был моей жизнью, что же странного в том, что я больше не живу?»
Лючия сделала шаг к туалетному столику и провела пальцем по крышке. Нет, пыли не было. С того дня она стала еще требовательней к чистоте и порядку. Дети знали и все время помнили об этом. Пыли нет, но нет и жизни. Дом был похож на церковь, как будто здесь не жили пятеро детей. Лючия знала, что детям не нравится жить рядом с этой новой мамой, немой и раздражительной. Ей это было неприятно, но она ничего не могла с собой поделать. Дети уходили из комнат и оживляли своими играми улицу перед домом. Их любили все, и она тоже любила, но издали.
На столе ни пылинки. Зеркало накрыто куском черной ткани. Единственное зеркало в доме, которое оставалось завешенным три года. Когда закончился положенный срок, она оставила только два знака траура — свое платье и ткань на этом зеркале. Почему именно на нем? — спросила себя Лючия. Она взяла стул, который был парой к столику, но уже несколько лет стоял в изножье постели и на него клали халат или домашнее платье. Пододвинула его ближе. Проверила, прочно ли он стоит, села. Она не помнила, что сидеть на нем так удобно. Передвинула его чуть ближе к полке — подняв, чтобы не тащить по шестиугольным плиткам, и на минуту замерла неподвижно. Она сидела между прошлым и настоящим, и сердце сильно билось у нее в груди. Почему? Из открытого окна доносились звуки жизни квартала. «Рыба, рыба! Кому нужна рыба, еще живая?» Лючия глубоко вздохнула и вдруг сорвала с зеркала черную ткань.
Она всегда знала, что красива. Белокурые волосы, веселые голубые глаза, пухлые губы, нижняя немного выдается вперед, словно от обиды. Тонкий нос, немного длинный, но это придает лицу своеобразие. Она красива. И она знала об этом. Но теперь она не думала о себе. Кто эта незнакомка в зеркале?
Суровые, немного покрасневшие глаза. Тонкий рот. Новые морщины в углах глаз и на скулах — следы боли, мучившей ее каждый день.
«Сколько мне лет? — подумала она. — Сорок, почти сорок один. А я выгляжу как шестидесятилетняя старуха». Она в ужасе и смятении огляделась. Солнечный луч, в котором кружилась весна, упал на раму зеркала и осветил его розовым светом. Лючия услышала голос Луки и подумала о муже, который сегодня утром, уходя на работу, не повернулся на улице, чтобы посмотреть на ее окно. Сто лет назад он делал это всегда.
