Фрэнк Фелитта - Похоронный марш марионеток
Она растерялась.
— Но чем же я могу вам помочь?
— Вычислить его следующий хит.
Профессор Куинн удивленно посмотрела на Сантомассимо, пытаясь понять, не разыгрывает ли он ее. Затем она засмеялась, но Сантомассимо оставался серьезным.
— Вы, должно быть, шутите, лейтенант, — недоверчиво сказала она. — Альфред Хичкок снял пятьдесят три полнометражных художественных фильма. Двадцать получасовых телефильмов. И в каждом, за исключением «Мистера и миссис Смит»,82 имеет место убийство или иного рода насилие.
— Я знаю, это большой объем работы, но…
— Вы говорите по меньшей мере о семидесяти пяти актах насилия. Невозможно предсказать время, место и особенности его следующего… хита, анализируя творчество Хичкока.
Сантомассимо разочарованно помолчал, потом взглянул на счет и бросил поверх него кредитку. Официант забрал их и ушел.
— Хорошо, но, по крайней мере, вы могли бы составить список преступлений, изображенных в фильмах мастера — или как вы его называете? — спросил он. — Указать места, способы.
Профессор Куинн посмотрела на него с притворной суровостью:
— Это будет моей платой за ланч?
Сантомассимо улыбнулся, но ничего не ответил. Затем она спросила уже более спокойно:
— Скажите, лейтенант, почему вы обратились именно ко мне?
— Не к вам одной. Вы были пятой в моем списке. Первым делом я позвонил в Американский институт кино, но их специалист по Хичкоку оказался в отпуске. Затем я обратился в «Парамаунт», потом в «Юниверсал». И оба раза безуспешно… В архивах «Парамаунт» очень мало фильмов Хичкока, зато в «Юниверсал» ему возвели настоящий мавзолей…83 Одна беда — чтобы туда проникнуть, требуется кое-что посущественнее, чем полицейский значок. Мне предложили испросить разрешения одного высокопоставленного лица, чей деловой график оказался расписан на три недели вперед. Милая девушка из «Юниверсал» посоветовала обратиться в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, а там мне, в свою очередь, сообщили, что в университете Южной Калифорнии работает профессор Куинн, чьи диссертация и семинар посвящены Хичкоку. И вот мы сидим с вами за ланчем.
— Информацию, которая вам нужна, можно легко отыскать в книгах, — с подозрением заметила профессор Куинн. — Вам это не приходило в голову?
— У меня нет времени читать книги.
Она понимающе вздохнула.
— Думаю, я могла бы составить вам краткий список. Вся информация у меня в кабинете. Завтра вас устроит?
— А нельзя ли прямо сейчас?
Раздосадованная его настойчивостью, профессор Куинн взглянула на часы и смягчилась:
— Хорошо. До семинара у меня есть полчаса. Придется поторопиться.
*Они вышли из ресторана, пересекли улицу и вновь оказались на территории университета. Сквозь толчею студентов, вооруженных «Аррифлексами»84 и «Эклерами», Сантомассимо следовал за профессором Куинн в ее кабинет.
Она сняла с полки три папки, положила их на стол, села за маленький белый компьютер и начала быстро печатать. Сантомассимо наблюдал, восхищаясь скоростью ее работы. Из материалов, содержавшихся в папках, она выбирала лишь некоторые сведения, явно воспроизводя по памяти все остальное. На экране появились четыре колонки:
Фильм, Способ убийства, Место, Герой.
Сантомассимо перевел взгляд на тесные ряды книг. «Детективная линия: Анализ структуры поздних фильмов Альфреда Хичкока». «Голос мастера: Интервью с Альфредом Хичкоком». «Саспенс и киноязык. Семиотическое исследование фильма «К северу через северо-запад»».85 Сантомассимо открыл последнюю из них и, бегло пролистав, обнаружил, что она полна узкоспециальных терминов.
— А что такое семиотика? — спросил он.
— Наука о знаках. Всякий язык — это система знаков. У кино есть свой язык, а следовательно, и своя знаковая система.
Сантомассимо прошел мимо рядов рукописей, неопубликованных диссертаций, справочников, режиссерских тетрадей к следующему шкафу. Вся эта литература была посвящена Хичкоку и его кинокарьере. Ему в глаза бросилось название: «Маркс и кино: Жанр триллера».86 Он снял том с полки и открыл его. Убористо набранный текст, пестрящий словами «диалектика», «идеология», «материализация». Кроме того, встречалось много русских и немецких имен. Сантомассимо закрыл книгу и поставил ее на место.
— Серьезный труд, — пробормотал он.
Он взглянул через окно на улицу. Небо бороздили облака, делавшие жаркий, в дымке смога день пасмурным, словно собирался пойти дождь. Но раскаленному бетону и розовым кирпичам университетского городка дождь не грозил. Сантомассимо наблюдал за студентами, направлявшимися в библиотеку, и внезапно ощутил исходившее едва ли не отовсюду чувство тревоги. Здесь бурлили тайные страсти, сталкивались амбиции, рушились надежды и планы. Академические рощи были не столь безмятежны, как ему показалось вначале.
— Лейтенант, — окликнула его профессор Куинн.
Он обернулся. Принтер печатал страницы с четкими колонками списка убийств. Она подала Сантомассимо листы и участливо сказала:
— Надеюсь, это вам поможет.
— Спасибо, профессор, я тоже на это надеюсь. И я вам очень благодарен.
— Меня зовут Кей.
Она протянула ему визитку, на которой было написано:
Кей Куинн. Профессор. Университет Южной Калифорнии. Факультет кино.
Ниже значился номер ее рабочего телефона. Сантомассимо спрятал визитку в портмоне.
— Спасибо, Кей. Мои учителя никогда мне так не помогали, — сказал он. — И никогда не были столь милы.
Она рассмеялась:
— Если понадобится помощь, звоните, лейтенант Сантомассимо, обещаю сделать все, что смогу.
Он пожал ей руку. Рука была теплой. Он кивнул на прощанье и, неожиданно смутившись, быстро вышел в коридор, унося воспоминание о ее лучистых зеленых глазах.
Но марш Гуно продолжал звучать в его голове. По пути к выходу он заглянул в кинолабораторию. Огромный зал, освещенный мягким светом, который лился из встроенных в потолок ламп, длинные столы красного дерева, около десятка студентов. Каждый смотрел на свой видеоэкран, нажимая кнопки, делая записи, вглядываясь в картинку, прогоняя пленку то назад, то вперед.
За кафедрой стоял молодой человек, худой и высокий, а за его спиной возвышался стеллаж — сотни аккуратно сложенных копий фильмов. Ассистенты преподавателей прохаживались между столами, помогая студентам. Сантомассимо узнал одного из них — он управлял проектором на лекции Кей.
Юная блондинка, с волосами, собранными на затылке в хвостик, анализировала сцену убийства из «Психоза».
КРУПНЫЙ ПЛАН Нож вспарывает занавеску в душевой87 по диагонали снизу вверх
КРУПНЫЙ ПЛАН Нож вспарывает занавеску в душевой по диагонали сверху вниз
КРУПНЫЙ ПЛАН Глаза жертвы, в которых застыл ужас
КРУПНЫЙ ПЛАН Нож на фоне обнаженного живота
КРУПНЫЙ ПЛАН Вода, льющаяся из душа
КРУПНЫЙ ПЛАН Глаза жертвы, полные ужаса
КРУПНЫЙ ПЛАН Вода, уходящая в сливное отверстие ванны, темная от крови
КРУПНЫЙ ПЛАН Глаза жертвы — остекленевшие, мертвые
Сцена производила неизгладимое впечатление. Сантомассимо поразили сложность монтажа, мастерство соединения множества планов, изображавших насилие, в единую картину ужаса, который испытала жертва в последние мгновения жизни. Блондинка как завороженная смотрела на экран. Да и все остальные студенты тоже были загипнотизированы увиденным.
В таком препарировании сцены убийства Сантомассимо виделось что-то жуткое. Режиссер был очень умен, его шедевр, разобранный на фрагменты, словно разрезанный ножом убийцы, кадр за кадром отпечатывался в беззащитном сознании зрителей.
Покидая здание факультета кино, Сантомассимо размышлял о том, были ли последние мгновения жизни Нэнси Хаммонд наполнены подобным ужасом или ее смерть была мгновенной. Возможно, убийца играл с нею так же, как играл со своей публикой Хичкок?
8
Кипы бумаг были убраны со стола в кабинете капитана Эмери, убраны были также термос и телефон. Старое кожаное кресло оказалось придвинуто к столу, на котором был развернут огромный лист плотной бумаги с таблицей, составленной профессором Куинн и превращенной Сантомассимо в наглядную цветную схему. Яркими фломастерами на ней были обозначены названия фильмов Хичкока, способы убийств, места и профессии жертв.
Детектив Хейбер придерживал лист с одной стороны, Бронте с другой. Капитан Эмери недовольно крутился в своем новом кресле, поглядывая то на Сантомассимо, то на разложенную перед ним схему. Схема прямо-таки завораживала — яркие цвета и глянец бумаги сияли в свете настольной лампы, изогнутой, как шея фламинго.
