Павел Астахов - Продюсер
— Ни фигаси-восвояси?! — перекаламбурил Федор и засмеялся, прикрывая рот ладошкой.
Прохор пнул его под столом ногой:
— Дурак! Нас на ночь оставляют здесь! Не отпускают! Понимаешь?
Федор захлопал белесыми ресницами, оглядел кабинет, посмотрел на расстроенного почему-то Прошу и потом на следователя Геннадия Дмитриевича:
— Геннадий Дмитриевич, а здесь же нет даже кроватей… Как мы спать-то будем?
— Ах, это? Не волнуйтесь, граждане! Вас отвезут в замечательное место, где все приспособлено для сна и досуга. В тишине и покое проведете ночь, а завтра — гуляй не хочу.
— Здорово! — захлопал в ладоши Федор и снова получил пинок от Прохора:
— У-у! Дурак! Нас не отпускают! Ночевать будем в какой-то «капезе». Понимаешь?
— Ага! «Капезе» — смешно! Но только… — Федор наморщил лоб, и до него наконец-то дошло, что их задержание не закончилось. Он потер вспотевший под длинной осветленной челкой лоб и серьезно, но жалостливо обратился к Агушину:
— Скажите, Геннадий Дмитриевич, а можно, чтобы мы в одном номере с Прошей ночевали? А?
— О! Вот это вам могу гарантировать! Спите себе на здоровье! — выдохнул Агушин.
Его теоретические изыскания в области однополых контактов пополнились уникальным практическим материалом.
Кира
— Кира, это Леша!
— Какой еще Леша?
— Леша! Бармен из «Гоголеффа».
— А-а-а… Ну чего тебе? Скидка на шмотки нужна, что ли? Или не хватает на что? Ну?
— Да нет же. Тут другое! Тебе прятаться надо срочно.
— Че-е-е-его-о-о-о? Офиге-е-е-е-ел, что ли, совсем? Мальчик! Пошел ты…
— Подожди, подожди, Кира! Послушай меня! Это очень серьезно. Сегодня арестовали Прошу и Федю прямо у меня на глазах в баре клуба. Забрали четверо оперов. Явно крутые!
— Ну и что? Я-то здесь при чем? Пусть сами выпутываются. Хотя… Ты прав, надо им помочь… У меня есть один знакомый хороший, близкий к прокуратуре Генеральной. Я с ним как-то, ну то есть мы… Да это неважно. Короче, позвоню. Чао! Спасибо за звонок!
— Кирилл!!! Не вешай трубку!!! Они про тебя говорили! Рассказывали, как ты с Шлицем поцапался и сказал, что его грохнешь! Понял?! Вспомни! На прошлой неделе — что было в клубе?
— На прошлой… А что было?
— О боже! Ты что, не помнишь? Ты же накоксовался и орал всю ночь, что порвешь задницу Шлицу, размажешь, раздавишь своим авторитетом и еще кое-чем Иосифа. Ну? Помнишь? А-а-а! Да что теперь вспоминать! Тебе прятаться надо срочно. Срочно! Понял?
— Понял. Понял. А куда их увели?
— Да вроде на Петровку. Хотя я могу ошибаться. Точно не знаю. Но хуже всего, что наболтали они слишком…
— Ну, ее-о-о…
— Все! Держись, счастливо.
— Бай, Леша! Спасибо тебе.
Кирилл Фарфоров в длинном бархатном халате, расшитом золотом и камнями, заметался по своим огромным царским апартаментам. Он то скидывал халат, то снова натягивал. Прыгнул на диван и, задрожав всем телом, закусил ворот халата, отчаянно вспоминая, как бузил в ту злопамятную ночь. Память, как назло, отказывалась выдавать детали и вообще представляла всю эту ссору как некую угрозу со стороны. Вроде как не он вовсе, а некто высокий и курчавый угрожал расправой продюсеру Шлицу, который, в общем-то, всегда считался, да и был, другом Киры.
Что же на него нашло такое, чтобы именно накануне убийства устроить этот дебош? А вдруг кто-то еще видел? А вдруг он в порыве ненависти, подогретый чуть-чуть «пыльцой», и впрямь заказал кому-то убить Иосифа?
«Бред! Бред! Ужас! Ужас! Кошмарище!!!»
Кира снова заметался по комнатам. Выскочил в гримерную и быстро приладил светлый парик. Получилось комично и театрально. Ярче ничего и не придумаешь!
«Вот уродство. Нет, никуда не годится. Надо быстренько побросать вещи и бегом в аэропорт. Так нет же билетов. Пока закажу, пока привезут. Пройдет время, а мне нельзя ждать! В любой момент арестуют!»
И тут его осенило! Скоро у Алимджана, мецената, благодетеля и просто Великого Человека, праздник. Он устраивает вечеринку в честь какого-то юбилея у себя на вилле в Монте-Карло. Кира заявлен как гвоздь программы. Вроде бы даже Элтон Джон приглашен.
«Надо срочно звонить!» — подумал Кира и, не попадая пальцем в клавиши, принялся набирать заветный номер.
Беглец
Оперативники подняли Агушина с кровати.
— Геннадий Дмитриевич, нет Фарфорова! Исчез.
Агушин бессильно выругался. В кои-то веки он решил поспать чуть подольше. Обычно вставал в пять тридцать утра, а сегодня нежился аж до без пятнадцати семь. Он считал, что убийство почти раскрыто, и осталось совсем немного — получить санкцию генерального прокурора и подготовить бумаги для суда. Он, естественно, представлял себе, какие могут возникнуть трудности при рассмотрении ходатайства об аресте в суде. Однако арестовать человека даже с учетом новой процедуры — через суд — все равно было несложным делом. Требовалось чуть больше нарисовать бумаг, а еще лучше подкрепить их оперативной информацией. Подкинуть пару справок от «смежников» о том, что клиент уже запаковал чемоданчики и готов к отлету. Даже справки из МИДа или МВД о наличии заграничного паспорта было достаточно, чтобы обоснованно подозревать человека в подготовке побега за границу.
Следователи сами над этим смеялись, ибо доходило до полного абсурда. Если человек часто ездил за границу, о чем красноречиво говорили яркие пограничные штампы в конце паспорта, то его автоматически признавали потенциальным беглецом, да еще и с большим опытом. Если же человек имел абсолютно пустой паспорт, полученный просто «на всякий случай», хотя он им даже ни разу не воспользовался, то, с точки зрения следствия и спецслужб, он был еще опаснее. Рассматривался такой коварный тип как лицо, сделавшее отчаянные шаги, направленные исключительно против правосудия и следствия, и получившее этот загранпаспорт специально ради побега.
На первый взгляд выходило, что свобода внутри страны требует пожертвовать свободой внешней. Но даже предложения сдать заграничный паспорт не впечатляли мудрых судей и расценивались как циничные попытки избежать законного преследования.
В ситуации с Фарфоровым все было несколько сложнее: суд мог вполне попасть под его артистическое обаяние и отказать в аресте истинно народного артиста. Агушин думал над этим и готовился представить самые весомые доказательства того, что именно Кирилл Фарфоров является главным подозреваемым в деле Шлица.
— Куда он исчез? Вы что несете?
— Рано утром проверили квартиру. Его там нет. Даже не ночевал.
Агушин непонимающе поднял брови:
— А почему вчера вечером докладывали, что он дома, песни поет? Кто лажанулся?
— Геннадий Дмитриевич, то-то и оно, что пел. Всю ночь песни неслись. Он, оказывается, поставил фонограмму без музыки. Как это называется? Акупилла, кажется?
— А капелла, болваны! Дальше! Я хочу знать, кто лажанулся?! Конкретно!
— Да как скажешь, кто?! Там всю ночь толпа фанатов дежурила под окнами. Палатки поставили, костер жгли, да еще и орали: «Кира-Кира!» Мы и не могли сунуться к нему. Были уверены, что это он для них поет. Саныч сообразил, когда часа в три третий раз он запел ту же песню. Как это? «Я и не знал»… и чего-то там еще про любовь. Мы и поняли, что «кукла»!
— Раньше соображать надо было! Где теперь его искать?
На самом деле чего-то подобного Агушин от Фарфорова и ожидал — Кирилл отличался широчайшими вокальными и интеллектуальными способностями. Не все знали, что этот яркий Орфей отечественной эстрады школу закончил с золотой медалью, а консерваторию с красным дипломом. Многие «звезды» вообще не утруждали себя учебой, рассчитывая продержаться на одном-двух хитах всю сценическую жизнь. И выходило ведь, благодаря абсолютной всеядности и невзыскательности потребителя. Но Фарфоров был иным; он знал, что такое настоящее шоу, и мог бы сделать его даже из собственного суда. Агушин так и видел, как судьи, а это по большей части женщины, будут слушать сладкоголосого соловья и таять от жгучих взглядов огромных цыганских глаз.
Агушин мог прижать изворотливого и талантливого певца только самым главным аргументом — прямыми показаниями. Он видел в своем воображении и эту сцену. Ровно в тот момент, когда они готовы будут оправдать его по всем статьям и отпустить к фанатам, встанет старший следователь по особо важным делам генерал-майор юстиции Агушин Г. Д. и пригвоздит убийцу:
— Прошу внимания, товарищи судьи! Фарфоров должен быть арестован, потому что его опознал как убийцу сам погибший Шлиц!
— Как? Как? Почему? Как это возможно? Не может быть! — закричат фарфоровские подпевалы и поклонники. Даже судьи, заколдованные им, возмутятся.
Тут-то Агушин и достанет и выложит показания двух свидетельниц последних слов продюсера Иосифа Шлица. И станут эти несвязные на первый взгляд «фа-фо-фу-уф» фамилией убийцы. А для наглядности предложит следователь набрать всем по чуть-чуть в рот воды. А потом произнести фамилию злоумышленника с полным ртом. Так же, как пытался Шлиц. А сам скажет:
