Лоренца Гинелли - Пожиратель
— Стефано, я не нуждаюсь в ускоренных курсах для сценаристов. Мне нужен психиатр.
Алиса натянула одеяло на голову — недвусмысленный жест бессилия. Стефано подлез к ней. Под белой простыней синий цвет стен сверкал на утреннем свету, как отблески морского дна.
— Хорошо. Продолжим разговор в пещере…
— О-о-ох!
— Что думаешь делать, моя синьора и госпожа?
Стефано рассмешил ее.
— Я хочу вспомнить все, что было. Нет, не знаю, хочу ли я.
— Но тебе надо сделать это для Пьетро, так?
— И для Лукреции. Для Дарио. Для всех остальных. И чтобы кролики мне больше не снились.
— С чего начнем?
* * *Старики, собаки, парочки на траве, люди на велосипедах, мальчишки, пускающие «летающую тарелку» и пинающие мяч. С первыми лучами солнца парк становился каким угодно, только не тихим местом. Ветер заставлял чихать аллергиков и щекотал впервые оголенные после зимы руки, воздух — как снег, танцующая пыльца, искусственная пыль на оживших красках мая. Во всем ощущалась жизнь, неудержимый круговорот природы. А Алису знобило у реки, прямо под мостом Тиберио.
— Алиса, что происходит?
— Мы приходили сюда с Лукрецией после школы.
Пыльца падала на воду, скользила.
— Мы… мы всегда проходили здесь… всегда. Это был самый короткий путь из центра к нашим домам, машины там не ездят… Утром, перед работой, меня отводила в школу мама. Лукреция ехала на автобусе. Но обратно мы всегда шли вместе. Весело было идти через парк, люди ходят, не страшно… и потом, мы же всегда вдвоем. — Глаза опасно заблестели, Алиса сглотнула, ее лицо напряглось.
Стефано прижал ее к себе:
— Поплачь, станет лучше.
Алиса заплакала.
Когда слезы высохли и Алиса подняла голову от его плеча, она увидела. Подбородок дернулся, слишком быстрое видение, мимолетное: Лукреция… нет, другое изображение наползает на нее.
— Стефано!
Стефано резко обернулся, Алиса стояла бледная, с большими глазами. Показывала пальцем на разрушенный дом с маленьким грустным садом, выходящим на реку.
— Что случилось?
— Там… когда-то там… Боже, Стефано… сон… Когда-то там разводили кроликов.
Март 1986 года
Настала ночь.
Сегодня ничего, никакого «Призрака Оперы». Ничего-ничегошеньки. Потому что Дэнни дома один. Совершенно один. И что еще хуже: ему не привыкать. Привидений он, конечно, боялся. В семь лет это нормально. Но Дэнни нашел способ их приручить, самый лучший способ.
«Дэнни — король, ему решать, призраки не придут убивать. Дэнни — главный, ему не страшно спать, призраки не нырнут под кровать…»
Дэнни знает: Человек-Призрак следит, чтобы ничего не случилось. Сверху, с ледяных облаков, ему все видно. Можно предотвратить опасность. Его нарисовал отец, это так. Дэнни не любил отца, он терпеть его не мог, более того, бессознательно ненавидел его лютой ненавистью. Призрака нарисовал отец, хорошо. Но и Дэнни был плодом его испорченного дерева. Следовательно, они — поневоле братья. Потому что так ведь зовутся те, у кого один и тот же отец: братья.
— Спокойной ночи, — пожелал Дэнни брату.
Брат не ответил.
Дэнни провалился в сон. На очень короткое время.
Тук… тук… тук… Тук… тук… тук… Тук… тук… тук.
Без перерыва. Как будто трость стучала на острие сна, пока не испортила, не прервала его.
Дэнни вытаращил глаза. Ставня отбрасывала на стену матовые шпильки, пришпиливая темноту, удлиняя тени.
— Кто там? — спросил Дэнни. Голос дрожал.
Тук… тук… тук… Тук… тук… тук… Тук… тук… тук.
«Дэнни — король, ему решать, ни один призрак не придет убивать».
— Дэнни — главный, ему не страшно спать, ни один призрак не нырнет под кровать! — произнес он не своим голосом.
Не хватало дыхания. В комнате повисла тишина. Он не решался больше спрашивать, голос застрял у него в горле. Только твердил свои магические формулы. Твердил в полный голос.
«Это все ума обман, страх пройдет, как ураган, крепко спи, зачем бояться, призраки уйдут, и на пути им лучше не попадаться…»
Тук… тук… тук… Тук… тук… тук… Тук… тук… тук.
Сейчас Дэнни по-настоящему испугался. Он протянул в темноте маленькую ручонку и нажал на выключатель, потом снова спрятался под одеяло.
— Кто здесь?
Свет настенной лампы сменил ночь. В доме — тишина.
— Кто здесь? — снова выкрикнул Дэнни.
Ответ донесся до него странно. Он услышал его не ушами. Он услышал его прямо в голове. И это был не его собственный голос, а тот, который он уже слышал, — пронзительный и монотонный, ошибиться невозможно.
«Не кричи, дорогой! Мы с тобой — братья, помнишь? Дружные братья спят в одной комнате: я своего брата защищаю, охраняю и поддерживаю, ему не о чем грустить, слово чести, чтоб я сдох».
Дэнни перестал бояться. Медленно вылез из-под одеяла. Осмотрелся вокруг: никого.
«Не оглядывайся. Мы вдвоем, помнишь? Выключи свет и отмени день».
Маленькая ручонка Дэнни послушалась. Иглы света все еще протыкали темноту. Обломок луны осветил лицо на картине. Дэнни посмотрел на нее — картина как картина. Ничего необычного. Ничего страшного.
— Где папа? — спросил голос, и на этот раз Дэнни четко услышал, что он исходит из картины. Голос эхом прокатился по комнате — это Дэнни не удивило, показалось естественным, правильным.
— Его нет.
— Часто так бывает, да?
Дэнни кивнул и опустил голову, ему стало стыдно.
— И тебе кажется, что тебя бросили, да?
Глаза у него жгло, как и желудок.
— Да.
— Твой отец — негодяй.
В животе заурчало, Дэнни начало тошнить.
— Нет… он…
— Не бойся говорить это; я скажу за тебя: твой отец — негодяй.
Слезы. Дэнни молча кивнул. Нарисованный человек продолжал:
— А где мама?
Дэнни заплакал.
— Он убил ее, да?
— Нет! Это я приносил ей таблетки!
— Ты тут ни при чем. Ты приносил, потому что она сама просила, она сама превысила дозу. И она превысила дозу, потому что твой отец бросал ее, потому что твой отец негодяй, негодяй, негодяй!
Лицо с картины, ожив, перекосилось; от крика стала видна красная глотка. Острый нос, казалось, готов был прорвать холст. Холст натянулся. Дэнни отпрянул назад, спрятался под одеяло.
«Дэнни…»
Снова голос, голос в голове.
«Дэнни, тебе не надо бояться меня, я твой брат и твой друг. И ты это знаешь. Заключим соглашение: мы будем говорить о тайнах, ты и я, и больше ни о чем, о тайнах разума».
Дэнни кивнул под одеялом.
«Молодец. А теперь спи. Я на страже у каждой двери, никто не сделает тебе больно, обещаю».
Дэнни заснул. Без снов, в сплошной черноте. Каскад неба в голове.
* * *Дэнни научился просыпаться сам. Проснуться было очень важно, потому что, если его обнаружат дома, у него возникнут огромные проблемы, стихийное бедствие. Отец иногда возвращался, и если он это делал, то пьяным вдрызг. Однажды он застал Дэнни в постели в десять утра. Он не разбудил его, как разбудил бы своего ребенка нормальный папа, вот уж нет! Он схватил его за кисть и одной рукой швырнул на колени, а другой — начал хлестать по щекам. Вот так он его разбудил.
Проснуться — для него было очень важно.
А в голове все еще каскад неба… как свист, ультразвук безумия, назойливое воссоздание реальности. Дэнни не помнил, о чем с ним говорил «брат». Дэнни проснулся и просто почувствовал себя не таким одиноким. И очень усталым, очень. Поехал на автобусе, как всегда. Сел впереди, как всегда. И, как и всегда, Диего вместо приветствия отрыгнул ему в лицо. А белокурая девочка с голубыми глазами, как всегда, смеялась над ним. Но в отличие от всех прошлых дней Дэнни не расстроился, сидел спокойно: обманчивым спокойствием грозного океана.
А дети, понятно, если издевки не вызывают ожидаемого результата, становятся жестокими.
Такими, как взрослые и представить себе не могут.
Диего прошептал сидящему рядом мальчику что-то на ухо, и это рассмешило мальчика до глубины души. Приговор был оглашен.
— Вытаскивай кеды, — сказал тот мальчик девочке с косичками.
— Зачем?
— Нам нужен пакет.
Дэнни сидел к ним спиной, из глубин своего океана он их не слышал.
— Пакет для чего? У меня физкультура, мне он нужен!
— Не выступай, вытаскивай кеды, — сухо сказал мальчик.
Девочка с косичками фыркнула и послушалась. Они забрали пакет.
Диего был толстый, он вытащил бутерброд, который мама давала ему с собой каждое утро: ветчину с сыром. Откусил его и тщательно разжевал, роняя на себя крошки и разбрызгивая слюни на футболку. Но не проглотил. Открыв рот, выплюнул разжеванную еду в пакет. Выплюнул весь бутерброд.
— Бе-е! Какая мерзость… будто по правде вырвало… — прошептала Лукреция, которой стало противно.
