Питер Альбано - Поиск седьмого авианосца
— Это «мико», — шепнул Мацухара. — Жрица-девственница вроде древнеримской весталки. А ее священный танец называется «кагура». Он поможет павшим в бою обрести вечное блаженство.
— Не знаю, как насчет блаженства, а вот апоплексический удар наш адмирал получит наверняка, — прошептал в ответ Брент, и Йоси в первый раз за эти трое суток ухмыльнулся.
Девушка начала грациозно танцевать под мелодию флейты — плавно и зазывно изгибаясь всем телом, согнув колени, покачивая бедрами и выставив груди, в которые впились две сотни пар голодных глаз.
— Ничего себе «священный танец»… — еле выговорил Брент.
— Таков наш обычай, — ответил Мацухара.
«Мико» приблизилась к американцу, встретила его взгляд своим — глубоким и теплым. Брент угадывал, что и она возбуждена присутствием сотни мужчин в военной форме. Но она слишком долго остается возле него, Брента бросило в знакомый жар, он почувствовал, что щеки его горят, а горло сводит судорога. Все смотрели на них. Но вот наконец священник что-то крикнул, и девушка так же медленно и плавно выплыла из храма. Брент с трудом перевел дух.
Фудзита сделал знак священнику, тот кивнул и вместе со служками под барабанную дробь и песнопения тоже покинул храм. Полдесятка матросов разместили урны с прахом на полках, а потом проворно водрузили на белый помост большой куб, обтянутый красным атласом. И наконец старшина внес и поставил рядом с ним корзину.
— О Боже, — услышал Брент шепот адмирала Аллена. — Значит, он и вправду решился на это. Убийство. Другого названия этому нет.
— Есть, — сказал Брент. — Воздаяние.
— Ты становишься таким же кровожадным, как японцы.
— Не угодно ли узнать на сей счет мнение еврея? — спросил полковник Бернштейн так громко, что к нему обернулись замершие в строю офицеры.
— Вам нравится убийство, Ирвинг? — не сдавался Аллен.
— Око за око, адмирал, и зуб за зуб.
Но начавшаяся в дверях возня прервала их спор. Широкоплечий матрос втолкнул в храм троих пленников в наручниках и ножных кандалах. Такаудзи Харима и Салим, полупарализованные ужасом, едва передвигали ноги, их почти волоком протащили по палубе и поставили перед адмиралом. Но Кеннет Розенкранц, плечом оттолкнув конвоира, семенящими шажками сам подошел к нему, выпрямился и окинул его вызывающим взглядом.
— Вы виновны в убийствах, — сказал Фудзита.
— Что-то не помню, чтоб меня судили, — бросил в ответ Розенкранц.
Фудзита показал на шестнадцать урн:
— А их?
Розенкранц прикусил нижнюю губу.
— Не тяните жилы, делайте свое дело!
По знаку адмирала двое матросов втащили на помост Салима. Брент краем глаза поймал какое-то движение — это полковник Бернштейн покрыл лысую макушку маленькой круглой шапочкой.
— «Кипа», — пояснил он. — Ортодоксальные иудеи надевают ее на похоронах.
— Во имя Аллаха, пощадите! — простирая скованные руки к адмиралу, закричал брошенный на колени Салим. — Ислам учит милосердию, будьте же милосердны!..
— «Возьмите его, схватите его и, сковав цепью из семидесяти звеньев, сожгите его», — монотонно проговорил Фудзита.
— Вы приводите слова Корана? — ошеломленно спросил араб.
— Да. В вашей священной книге сказано, как надлежит поступать с вами, — Фудзита сделал знак, и матросы пригнули голову Салима так, что она оказалась над корзиной. В тот же миг рядом с ним оказался пожилой корабельный старшина с мечом в руках.
Из строя шагнул Окума.
— Господин адмирал, позвольте мне это сделать, — сказал он, вытягивая из ножен позванивающий от хорошего закала клинок собственного меча.
— Много чести будет этой собаке пасть от руки самурая.
— Знаю, господин адмирал. Но я самый сильный человек на корабле, — Окума метнул вызывающий взгляд на Брента. — И сделаю это чисто. Моя карма пострадает не больше чем от того, что я раздавил бы таракана. — Он попробовал большим пальцем лезвие. — Я только что отточил его и теперь всего лишь хочу проверить, хорошо ли.
Рядом раздался насмешливый шепот Аллена:
— Брент, с этой кочергой на боку ты смотришься натуральным японцем. Что ж ты упускаешь такой шанс? Может, вам с Окумой жребий бросить — кому быть палачом? А?
— Сэр, по какому праву… — возмутился Брент, но осекся, услышав голос адмирала Фудзиты:
— Слова, достойные самурая, подполковник Окума. Приступайте.
Окума поднялся на помост. Звеня цепочками кандалов, Салим откатился от импровизированной плахи.
— Господин адмирал!.. Умоляю! Дайте мне помолиться!..
Фудзита кивнул конвоирам, и те помогли арабу стать на колени.
— Мне нужен коврик.
Принесли кусок брезента.
— Где Мекка? В какой стороне Мекка?
— Вон там, — нетерпеливо сказал адмирал, показывая на восток.
— О Аллах всемогущий, всемилостивый… — начал Салим.
— Довольно! — через минуту прервал его Фудзита. — Попадете прямо в ад. — Он взглянул на Окуму. — Приступайте, подполковник.
Пронзительно кричащего Салима уложили грудью на плаху, прикрутили к ней шкотом, и матрос прижал обе его руки к помосту.
— Аллах Акбар, Аллах Акбар! — снова и снова выкрикивал он.
Несмотря на цепи, веревки и усилия матросов, он извивался, дергался и бился с такой силой, что сдвигал плаху в сторону и даже приподнимал ее.
Окума, облизнув губы, занес над головой большой меч, держа его двумя руками. Он выжидал. Приговоренный на мгновение затих. Все замерли. Не слышны стали даже обычные на корабле звуки. Брент затаил дыхание. Меч превратился в свистящую сверкающую дугу и с тупым стуком врезался в тело Салима, который издал вопль ужаса и боли, отозвавшийся у Брент где-то в самой глубине его существа. Удар, пришедшийся поперек спины, разрубил Салиму лопатки, рассек позвоночник и вонзился в оба легких. Теперь он уже не вопил, а рычал, как дикий зверь, попавший в стальной капкан. Кровь хлынула у него изо рта.
— По шее! — закричал адмирал. — По шее!
Брент почувствовал, как поднимается из желудка волна тошноты.
— На чикагских скотобойнях это делают куда лучше, — сказал Аллен.
— О Боже! — вырвалось у Кеннета Розенкранца.
Такаудзи Харима с криком бился на палубе, захлебываясь рвотой. Ирвинг Бернштейн сжал кулаки и поднял глаза к небу.
Снова свистнул меч, и повторился тот же звук, но теперь голова Салима отлетела прямо в корзину. Все с облегчением перевели дух.
Покуда матросы укладывали обезглавленный труп на носилки, подполковник повернулся к адмиралу:
— В последний момент он дернулся вперед.
— Ложь! — крикнул Брент Росс.
— Это было сделано нарочно, — сказал Мацухара.
Окума оперся на меч, и опасно мерцающие глаза его загорелись жаждой крови.
— Если кто-нибудь из вас посмеет…
— Прекратить! — крикнул адмирал. — Мне надоело вас разнимать. Давайте следующего. А вы, подполковник Окума, потрудитесь отрубить ему голову с одного удара.
Хариму втащили на помост и начали привязывать.
— Лицом на северо-восток, — распорядился адмирал.
— Сэр, — послышался голос Аллена, — разрешите быть свободным?
— Не разрешаю. Вы прикомандированы к моему штабу и должны присутствовать…
— При этом зверстве?! Я протестую!
— Протестовать можете сколько угодно, а уходить нельзя. — Сухонький пальчик уперся в Окуму. — Давайте.
— Господин адмирал, позвольте и мне вознести молитву, — попросил Харима.
— Даю одну минуту, — бросил Фудзита.
Пленный вскинул голову и, задыхаясь, стал читать буддистскую молитву:
— О Благословенный, ниспошли душе моей мир, который дарует понимание и невредимым выведет из огня гнева, скорби и вожделения… — закрыв лицо сложенными ладонями, он еще что-то невнятно пробормотал.
— Все! Помолился! — крикнул адмирал.
Хариму связали. Он кричал не переставая, когда матрос затягивал узлы на веревках, и замолчал лишь в тот миг, когда холодная сталь, разрубив ему шею, рассекла голосовые связки. Окума горделиво повернулся к адмиралу, как школьник, ожидающий похвалы за удачный ответ на уроке. Останки Харимы на носилках вынесли из храма. Все взгляды обратились к Розенкранцу.
Его побелевшее лицо было так густо покрыто ледяной испариной, что казалось выточенным из перламутра. Но челюсти были сжаты все так же плотно, и прежняя решимость сверкала в сузившихся глазах.
— Адмирал, — твердо произнес он. — Предсмертное желание.
— Хотите помолиться?
— Нет. Я в Бога не верю. От этой чепухи проку мало. Пусть вот он, лейтенант Брент Росс, сделает это. Он американец. Я предпочитаю загнуться от его руки.
Брент оцепенел, не веря своим ушам.
— Нет, — мгновенно охрипшим голосом ответил он. — Нет. Я не… Я не буду.
— П…а ты, а не лейтенант, — глумливо кривляясь, заговорил Розенкранц. — Чего струсил? Не тебе же башку собрались оттяпать, а мне.
