Барри Мартин - Жестокость
Наконец Херб дошел и до своего заветного вопроса.
— Слушай, старина, а что это за машины с полицейскими приезжали?
Разумеется, он, как и остальные соседи, прекрасно понимал, чем именно занимается здесь полиция, но в данный момент присутствие Херба оказалось мне на руку — очень хотелось узнать, убедила ли его жену разыгранная мною сценка с отъездом Дороти. Оказалось, убедила. По словам Херба, Мэрион поклялась ему, что своими глазами видела, как я повез Дороти на станцию, и что она, дескать, даже помахала ей на прощание рукой из окна машины. Подобное известие немало приободрило меня, хотя из головы по-прежнему не выходили то самое загадочное «S четыре».
Разумеется, теперь я уже не мог взять на себя смелость закопать Дороти под компостную кучу, поскольку не был уверен, проявлял ли Делани заботу обо мне, или, напротив, продолжал в чем-то подозревать, когда говорил, чтобы я пока не наводил порядок на месте недавних раскопок, учиненных его парнями. Вместо этого я принялся бродить по лужайке, входил и выходил из гаража, но так ни к какому конкретному выводу и не пришел. Потом обследовал все комнаты, пока не понял, что лишь подвал представляет собой идеальное место.
Там у нас стояли две старые деревянные бочки, которые так трудно отыскать в наше время, и Дороти все собиралась как-нибудь весной посадить в них землянику. Но сейчас они стояли пустые, если не считать набросанного туда всякого старого хлама. Накрывавшее их полуистлевшее постельное покрывало было сейчас вывернуто наизнанку, и, поскольку Дороти никогда бы не оставила его в таком виде, я смекнул, что полицейские не обделили бочки своим вниманием и, скорее всего, скрупулезно обследовали их содержимое.
От Херба я узнал, что на субботний вечер они с женой запланировали у себя дома небольшую вечеринку для соседей и он, собственно, ради того и пришел, чтобы поинтересоваться, не стану ли я возражать, если они будут там плясать и веселиться, тогда как самому бы мне хотелось покоя и тишины.
Разумеется, я сразу же сказал, чтобы Херб даже думать перестал об отмене подобного мероприятия, и, более того, заявил ему, что, мол, отголоски их веселья отчасти помогут мне немного отвлечься от горестных мыслей по поводу исчезновения Дороти. Вернувшись к себе, я поставил будильник на четыре часа утра, поскольку предполагал, что где-то между двумя и тремя часами гости успеют разойтись, а те соседи, кто не был приглашен, облегченно вздохнут по поводу того, что смогут спокойно поспать хотя бы оставшуюся часть ночи.
Еще даже не начал заниматься рассвет, а Дороти уже оказалась в подвале внутри одной из бочек. Прежде, чем выкапывать ее тело, я, естественно, с максимальной осторожностью снял слой дерна, а по завершении работы снова уложил его на место. Когда же солнце взошло, я распаковал тюк заранее припасенного торфяного мха и принялся аккуратно разбрасывать его тонким слоем по лужайке, окончательно заметая таким образом последние малейшие следы моего ночного вмешательства.
Когда где-то к полудню из своего дома вышел Херб, я лицемерно пояснил ему, что опять же ради Дороти — где бы моя жена в данный момент ни находилась — хочу сделать так, чтобы она заочно полюбовалась вместе со мной столь безупречно ухоженной лужайкой. Херб вздохнул и сочувственно опустил мне на плечо свою ладонь; после минутной паузы он еще раз глубоко втянул в легкие воздух, затем медленно направился к себе, скорее всего, чтобы позавтракать.
Несмотря на то, что уже во второй половине дня в субботу я увидел Усача, проезжающего на своем «форде» модели 1951 года мимо моего дома, ко мне они с лейтенантом заявились лишь во вторник. При этом Делани пояснил, что хотел лишь поинтересоваться, не получил ли я за это время каких-либо вестей от жены. При этом он добавил, что через коллег в Калифорнии они связались с сестрой и кузеном Дороти, однако тем не было ничего известно о ее нынешнем местонахождении. Он также попросил меня в случае получения каких-либо вестей о ней сразу же сообщить в участок. Ни он, ни Усач даже не взглянули в сторону лужайки.
Уже перед самым уходом Делани вдруг снова вспомнил про компостную кучу. При этом он извинился за то, что забыл прислать своих людей, чтобы те все прибрали, и пообещал, что наследующее утро они уже обязательно прибудут. Усач снова извлек свою записную книжку и, как и прежде, поднеся ее к самому носу, сделал в ней несколько записей, причем я отчетливо расслышал произнесенные им слова — «сточный колодец».
Я чуть было не подпрыгнул на месте и невольно порадовался тому, что лейтенант уже успел достаточно отойти от меня, чтобы не заметить моей странной реакции. Дело в том, что в тот самый день, но еще до их прихода, я умышленно закупорил проходившие в подвале канализационные трубы, намереваясь инсценировать засорение оттока воды из сточного колодца-таким образом я хотел заставить старину Краевского вскопать землю на передней лужайке, чтобы иметь возможность добраться до сточного колодца. По прошлому опыту мне было известно, что Краевский прибудет с таким расчетом, чтобы успеть до наступления темноты вскрыть колодец, после чего я намеревался ночью перенести туда тело Дороти, закрыть крышку и самостоятельно забросать яму землей. На следующий день я принародно завершил бы эту работу, и, если бы кто-то спросил меня, чем я занимаюсь, спокойно ответил бы, что надоела мне уже эта канитель с засорением канализации — вот, решил наконец как следует прочистить ее.
Теперь же, когда стало ясно, что Усач явно примеривается к этому самому колодцу, мне предстояло снова раскупорить трубы и подумать о новом убежище для тела, которое никак не могло обрести желанного покоя. Вплоть до четверга так никто и не пришел перекапывать заднюю лужайку, равно как и полиция не проявляла ни малейшего интереса к сточному колодцу. К этому времени находившаяся в земляничной бочке Дороти, что называется, дошла до кондиции, так что уже не помогали даже те ароматизирующие соли и аэрозоли, которыми я ее обильно сдабривал.
Наконец днем в четверг пришли трое мужчин, решивших-таки заняться компостной кучей, но при этом они зачем-то выкопали на том самом месте, где она раньше находилась, яму трехметровой глубины. По их словам, так им приказал лейтенант. Они уже собирались было начать загружать в нее компост, когда мне в голову пришла мысль использовать их мускульную силу. К этому моменту подошел и Херб — просто чтобы поглазеть. Пока мы с ним потягивали принесенное мною пивко, я попросил рабочих оставить яму такой, как есть.
— Знаете, парни, — обратился я к ним, — моя жена всегда хотела посадить в саду плакучую иву, и поскольку яма, в сущности, готова, я хотел бы посадить дерево именно сюда. Пусть это будет, — я чуть было не сказал «памятью», — сюрпризом, когда она наконец вернется.
Я знал, что за ночь успею перенести туда тело и как следует закопать его, после чего уже днем спокойно уложу сверху компостную кучу. Если полицейские «копатели» доложат Делани о том, что оставили яму открытой якобы для того, чтобы я посадил в нее иву, но после этого передумал, что, в свою очередь, вызовет у него какие-то подозрения, я бы всегда смог объяснить ему, что идея в отношении посадки дерева оказалась спонтанным импульсом и что после некоторого раздумья я все же решил отказаться от ее осуществления.
Когда на следующий день Херб, вооружившись лопатой, стал помогать мне сооружать компостную кучу, я также сказал ему, что передумал сажать дерево, так как было бы неэтично заниматься этим вблизи от соседнего — Херба же — участка, поскольку крона высокого дерева неизбежно станет отбрасывать на него не всегда желанную тень.
На следующий день наконец заявился Усач — на сей раз в одиночку. К его приходу мы уже успели как следует оформить компостную кучу, которую я к тому же сдобрил навозом и обильно полил водой, так что курившиеся над ней ароматы с лихвой перешибали все те, которые исходили от тела Дороти, пока я перетаскивал его из земляничной бочки. Усач поначалу хранил молчание и лишь ходил по заднему двору, изредка приседая, чтобы оглядеть лужайку или располагавшиеся там цветочные клумбы. Затем на свет была извлечена та самая вездесущая записная книжка, тут же поднесенная им к самому носу.
— Полиция до сих пор не перекопала ваш погреб, не так ли? — спросил он.
Услышав звук щелкнувших челюстей, я понял, что за секунду до этого мой рот успел раскрыться нараспашку. Я устремил на него долгий взгляд, потом сглотнул обильную порцию слюны и прокричал, да-да, именно прокричал:
— Кто чего не перекопал?!
Он моргнул, снова поднял свою книжицу и с несколько обиженным видом, запинаясь, повторил:
— Полиция до сих пор не перекопала ваш погреб, не так ли?
— Полиция! — проревел я. — Вы говорите о них так, словно сами не имеете к ним никакого отношения!
