Дин Кунц - Дети бури
– Ну да, – сказал Сэйн. – Но мы хотя бы исключили женщин. – При этом замечании у него на лице появилась грустная улыбка. – Конечно, если кто-нибудь из них не находится в заговоре с мужчиной, напавшим на Соню.
– Еще вы забыли о том, что этот мужчина, скорее всего, человек извне, незнакомец, возможно, тот, кого мы ни разу в жизни не видели. В таком случае ваши догадки насчет его роста становятся еще бесполезнее.
Сэйн бросил на Петерсона долгий, пытливый взгляд, потом повернулся к Соне и возобновил допрос:
– Этот мужчина в саду что-нибудь вам сказал?
– Ничего.
– За все время ни единого слова?
Она заколебалась.
Телохранитель заметил это; он наклонился и произнес:
– Ну?
Соня сказала:
– Кажется, он прикрикнул на меня, когда я в первый раз наступила ему на ногу.
– Что он крикнул?
– Одно слово; что-то вроде "хватит" или "эй".
– Вы не узнали голос?
– В тот момент я об этом не думала. Может быть, это кто-то, кого я знаю, а может быть, и нет. По одному слову трудно судить.
– Одежда?
– Я ее не видела.
– Вы говорите, что на нем были теннисные туфли.
– Думаю, что так – какие-то башмаки с парусиновым верхом.
– Это нам мало помогает, – сказал Петерсон. – Практически у любого человека, живущего в тропиках, есть пара кедов. – Он посмотрел на Рудольфа Сэйна и добавил: – Сейчас на мне носки и кожаные ботинки – можете проверить, если хотите.
– Я знаю, что у вас на ногах, – ответил тот, – уже посмотрел.
– А вы хитрая штучка, – заметил Петерсон.
– Приходится.
– Если вы подозреваете кого-то из дома, почему бы не выстроить нас вдоль стены, как делают в полицейских фильмах, и не заставить снять ботинки? Если у кого-нибудь найдется кровяной след от каблука, тогда... – он щелкнул пальцами, – вуаля! Решение найдено?
Сэйн пожал массивными плечами; предложение, сделанное Петерсоном полусаркастическим тоном, его ничуть не взволновало.
– Если на нем были носки и туфли, маловероятно, чтобы мисс Картер могла ранить преступника до крови. На ноге будет синяк, а может быть, и ничего не будет. Даже если бы я захотел найти такой след у одного из вас, то что бы из этого вышло? Вы могли пораниться другим способом... Такое шаткое "доказательство" никогда не будет иметь успеха в суде.
– И все же, – заметил Петерсон, – у вас есть хотя бы какое-нибудь предположение по поводу того, кто...
– Да, – согласился Сэйн. – И человек, которого я подозреваю, будет об этом знать. Он станет вести себя тихо и станет еще осторожнее, чем был до этого дня. Если, наконец, он убьет детей, придется обеспечить себя железным алиби, потому что ему будет известно: ничто, кроме железного алиби, меня не остановит.
– Другими словами, вы хотите дать ему возможность самому сплести себе веревку для повешения?
Сэйн ничего не ответил.
– Разве таким образом вы не играете жизнью детей... в некотором смысле?
– Мистер Доггерти доверяет моему суждению. Это моя работа, а не ваша, поэтому отдыхайте и не беспокойтесь так сильно об этом деле. – Сэйн улыбнулся, но улыбка не выражала ни капли веселья.
Соня все сильнее сжимала руку Билла, чтобы дать ему понять, что если спор с Сэйном вышел из-за нее или если он сердится на то, как телохранитель с ней обращается, то все это лишнее. Она устала от неприязни, от резких голосов, от подозрений и хотела как можно скорее покончить с вопросами и ответами, – просто для того, чтобы подняться наверх, лечь в постель и, возможно, положить на больное горло пузырь со льдом.
По-видимому, Билл понял намек, потому что на этот раз не стал отвечать Сэйну. Он просто сидел за столом подле девушки и смотрел на крупную фигуру напротив сердито, но бессильно.
Сэйн спросил:
– У того мужчины были часы, Соня?
– Нет.
– Кольца?
– Не знаю.
– По тому, как вы рассказываете историю, ясно, что он довольно долго держал вас руками за горло. Значит, вы наверняка заметили бы, были на них кольца или нет. Если были, то они впивались бы в кожу, и в этом месте было бы гораздо больнее.
– Все так болело, что я не заметила, больнее ли где-то в одном месте, – ответила она, слегка прокашлявшись.
Саднить в горле стало немного меньше, но начали появляться синяки, коричнево-багровые и отвратительные. Она ужасно не хотела, чтобы кто-нибудь их видел. Соня перехватила взгляд Лероя Миллза, сидевшего в кресле возле холодильника; тот вспыхнул и перевел взгляд на свои руки. Казалось, синяки смущают его не меньше, чем Соню.
– Он был правшой или левшой? – продолжал Сэйн.
Она от удивления моргнула, на секунду вообразив, что телохранитель ее разыгрывает. Когда же увидела, что вопрос задан не ради шутки, а с полной серьезностью, то воскликнула:
– Бога ради, откуда же мне знать?
– Когда он хватал вас – а вы сказали, что это произошло несколько раз подряд, – то каждый раз делал это одной и той же рукой?
– Не уверена.
– Вы можете припомнить один из случаев? В первый раз, когда он вас схватил, какая это была рука? За какое плечо он взялся, Соня?
Она покачала головой:
– Не могу сказать.
Сэйн кивнул и отвернулся. Он посмотрел на Петерсона, по-видимому, собрался с мыслями, положил огромные руки на стол сказал:
– Билл, где вы были между и восемью и... ну, скажем, десятью часами вечера?
– На "Леди Джейн", – без колебаний ответил тот.
– Что вы там делали?
– Готовился лечь в постель.
– У вас есть комната в "Морском страже".
– Однако, как вы прекрасно знаете, я почти никогда там не бываю, только храню свои вещи. Если погода не слишком плохая, я всегда сплю в передней каюте на борту.
– Почему? – спросил Сэйн.
– Мне там нравится.
– Почему же вы, имея превосходную комнату в большом доме, предпочитаете спать в узкой каюте на маленьком корабле?
– Она не такая уж узкая, – ответил Петерсон, – к тому же оборудована кондиционером. Кроме того, я человек морской и не слишком хорошо чувствую себя на земле. Мои родители тоже любили море, вырастили меня на борту корабля, большую часть своей взрослой жизни я провел работая то на одном, то на другом судне. С другой стороны, вы сухопутный человек, вам вполне удобно в большом доме, в своей собственной комнате. Понимаете, мы просто разные. Я предпочитаю шорох волн по корпусу корабля и запах открытой воды четырем крепким стенам.
– Так, как вы говорите, это звучит очень привлекательно.
– Да, – сказал Петерсон.
Сэйн откликнулся:
– Половина десятого – это довольно рано для сна. Вы всегда в такое время ложитесь?
– Я не сказал, что спал.
– Ну, ложитесь в постель.
– Да, часто. – Петерсон откинулся на спинку стула и как будто больше не сердился на телохранителя, а просто скучал. – Я выбираю хорошую передачу на коротких волнах, чаще всего что-нибудь из Пуэрто-Рико, иногда – с Ямайки. Мне нравится читать. Музыка, книга и немного выпивки.
– Сегодня все было как обычно?
Петерсон кивнул:
– Да.
Сэйн разжал пальцы и взглянул прямо в глаза молодому человеку:
– Какую книгу вы читали?
Петерсон назвал книгу и автора.
– Хотите, чтобы я пересказал содержание?
– Это не понадобится, – был ответ. – А как насчет выпивки? Что вы пили?
– Джин с тоником.
– Сколько?
– Два бокала.
Сэйн поднялся на ноги и стал ходить туда-сюда; на фоне чистой, почти стерильной кухни его крупная фигура напоминала животное, запертое в клетке.
– Кто-нибудь может за вас поручиться? – спросил он.
– Никто, насколько я знаю. Я был там один и никого не видел с самого ужина.
Сэйн кивнул и отвернулся от Петерсона, как будто для него этот человек потерял всякий интерес. Затем он взглянул на Лероя Миллза, сжал губы и спросил:
– Как насчет вас?
– Я был в своей комнате, – ответил Миллз.
Он не поднимал глаз от собственных рук, сейчас нервно сжатых, голос казался вымученным. Соня подумала, что это могло быть от какого-то внутреннего чувства вины, а могло – просто от природной застенчивости. Невозможно понять, что именно.
– Вы тоже рано легли в постель? – спросил Сэйн; голос был полон самого неподдельного сарказма.
Миллз быстро поднял глаза, резко покачал головой, как будто не только отрицал данное ему только что Сэйном алиби, а показывая, что не успокоится до тех пор, пока не скажет правду.
– Я писал письма, мистер Сэйн. Написал уже два и начал третье, когда мисс Картер вернулась домой и началась вся эта суматоха. После этого мне пришлось спуститься вниз и побеседовать с вами.
– Письма? Кому? – спросил Сэйн. Он прекратил расхаживание по кухне и остановился перед маленьким человечком, глядя на него сверху вниз.
– Моей семье, – объяснил тот. – Я писал своей сестре Розе в Орегон, поздравлял с рождением ребенка. Это было первое. Второе – брату в Нью-Йорк. Третье письмо предназначалось моей матери. Она живет с братом, но мне всегда нравилось писать ей отдельно, чтобы показать, как много она для меня значит. – Он снова уставился на свои руки.
