Сергей Анисимов - Кома
На пятидесяти метрах он оторвался метров на пять – тот явно бросился за ним сразу же, не потеряв времени. На ста метрах – уже на все пятнадцать. Бегал Николай гораздо лучше, чем дрался. В лицо посветило фарами, и мимо пронеслась повернувшая с лежащего впереди перекрёстка машина. Не остановившаяся, разумеется, – мало ли, кто за кем бегает посреди ночи. Сзади не утихал топот, но он уже вышел на полный разгон: мышцы сожрали весь гликоген и теперь начинали гнать энергию из глюкозы крови, – на этом этапе должна сказываться тренировка. Сейчас выяснится, есть ли она у бегущего за ним мужика с ножом.
Ещё пятьдесят метров: навстречу попался какой-то пацан с сумкой, вытаращился на бегущего Николая, который успел, потратив драгоценный вдох, нечленораздельно крикнуть ему: «В сторону!». Парень перевёл взгляд ему за спину, и шарахнулся вбок, через дорогу. Бок от крика взвыл, ну да чёрт с ним. Этот район Николай знал лучше любого участкового – он жил здесь последние 20 лет. Фактически, не на так много меньше, чем он сам себя как следует помнил. Рывок вправо, в провал между домами, за собственными распластанными в каждом шаге ногами, которые сразу же, как хлюпающая в дырке ванны вода, начали вытягивать из него сэкономленные за последние десятки метров силы. Нырок под лысую, низкую, едва различимую в почти полной здесь темноте ветку засохшего каштана, до которой он с трудом дотягивался 10 лет назад, и сразу за ней – дыра в обтягивающей заасфальтированную площадку металлической сетке. Николай пересёк площадку наискосок, несколькими рвущимися прыжками, – устремляясь к другой её стороне. Из-под ног брызнула лужа, в которой отразилось чьё-то освещённое окно. Несмотря на темноту он выбежал к точно к нужному месту, и, протиснувшись, перекинул ногу через треугольник лаза: на этой стороне одна из секций сетки была отогнута наискосок. В его детстве здесь был каток «Ровесник». Впрочем, тогда коробки катков стояли почти в каждом дворе района, и «Ровесников» среди них было штуки три. Сейчас здесь была якобы баскетбольная площадка, с одним уцелевшим кольцом на разбитом щите, но дверь «нормального» входа была, на его памяти, затянута на проволоку с ржавым замком те же последние лет десять.
Уже проскочив на другую сторону, Николай обернулся. Мужика не было видно, что вполне соотносилось с раздавшимся секунд пять назад мокрым стуком позади: он явно то ли впилился в сук, то ли врезался в сетку, то ли просто поскользнулся. Звяканья, которое отдалось бы по всему периметру бывшего катка слышно не было, значит случилось либо первое, либо третье. Тем не менее, дожидаться развития событий Николай так и не стал, а пробежал в том же направлении ещё метров сто, делая короткие зигзаги, чтобы обойти лежащие на пути, хорошо отпечатанные в памяти препятствия. Через минуту справа открылся проход, ведущий к комплексу местного военкомата, и хотя такое направление напрашивалось, он выбрал ещё метров 30 ночного бега – к низковатому металлическому заборчику, ограждающему «гуляльную» площадку детского садика, куда ходил в детстве где-то полгода.
Перепрыгнув через заборчик, и протиснувшись, пунктиром, между деревянных домиков, горок, и воткнутых в сырой песок металлических загогулин, должных развлекать детей, Николай проскочил, пригнувшись под окна, вдоль стены садика. Уже не бегом, а просто быстрым шагом он вышел к арке, собирающей к себе асфальтовые и плиточные дорожки сложного, на много домов, двора. Арка выходила на улицу, где всегда было достаточно оживлённо, и издалека обращать на себя внимание бегом не стоило.
Пройдя под её выкрашенным в розовый цвет сводом, украшенным разнообразным футбольным граффити, он прижался к защищающему угол гранитному уголку над почти полностью ушедшей в асфальт чугунной тумбой, и выглянул наружу. По сравнению со двором, здесь было даже светло. Вот гуляет девочка лет пятнадцати. Без взрослых, но с ротвейлером. Два парня примерно такого же возраста курят, прислонясь к одной из припаркованных машин. Где-то в стороне заливисто хохочет молодой мужской голос – пивом там кого-то угощают, что ли? С другой стороны шаги, – идёт не старая ещё женщина с суровым лицом, и с хозяйственной сумкой в руке. По виду – учительница. Женщина покосилась на стоящего под аркой странного морщащегося парня, но ничего не сказала – уверенно прошла мимо. Всё, вроде, было спокойно.
– А этот придурок и говорит мне: «Я понятия не имею!..». Во даёт, да?..
Сзади, из двора, прошли ещё двое подростков, не обративших на него никакого внимания. Николай оторвался от стены. Сбоку что-то мешало, и он покосился туда, обнаружив всё ещё, оказывается, висящую на плече сумку. Свою собственную, с окончательно, наверное, заветрившимися бутербродами. Ещё там лежала микроскопическая книжка по венгерской фармацевтике, выданная ему ещё с год назад на какой-то выставке: как раз сегодня Николай забрал её из своего шкафчика, чтобы сверить кое-что с талмудом «клинической фармакологии», и потерять её, наверное, было бы жалко. Жальче, чем еду.
Внешне не торопясь, но достаточно широкими шагами, закрыв рваный бок пригодившейся сумкой, он пошёл по улице в направлении Каменноостровского проспекта, бывшего Кировского. По пути он размышлял, правильно ли он делает: если быть параноиком, то можно представить, что мужчина с ножиком бегает сейчас по микрорайону расширяющимися кругами, пытаясь его найти и добить. А если быть совсем уж запуганным, то можно додуматься и до того, что он ездит теми же кругами на машине, вглядываясь в лица пешеходов. Навстречу как раз что-то ехало, ещё далеко, а слева показалась очередная арка – на этот раз невысокая и квадратная, и в неё Николай, не слишком раздумывая, свернул. Бок болел, но уже глуше, и горячего тока крови по коже не чувствовалось – подсохло, вместе с рубахой. Постояв, он отрегулировал ремень сумки, поднимая её поближе к плечу, потом снял перекосившуюся на голове шапочку и надел её как следует.
«Что это было, Бэрримор?» – сказал он сам себе: в который раз за последние сумасшедшие дни. Два дня было нормальных – выходные, и опять всё по новой. Мысль о том, что это был сексуальный маньяк не подходила: было бы странно, если бы маньяка привлёк офигевший от работы не такой уж хилый парень с ростом 182. Лицо напавшего на него человека, в косом свете кренящегося от ветра фонаря, стояло у Николая перед глазами: короткие светлые волосы ёжиком, шапки нет, губы прямые, глаза злые. Челюсть крепкая, скулы широкие. Зная свою отвратительную память на лица, он попытался перевести изображение в слова, которые запоминались уже гораздо лучше. Ещё расстёгнутый ворот и куртка чёрного цвета, – как у него самого и двух третей мужчин с зарплатой ниже уровня официанта в приличном заведении, когда в свитере ходить уже холодно, а на пальто либо ещё нет денег, либо не дорос статус. Ниже пояса – вообще нуль, туда он ни разу не покосился.
«Да что вы ко мне привязались?» – молча, не открыв рта сказал Николай в тёмное небо. Если у мыслей есть интонация, то в этот раз она была здорово вопросительная. Надо было куда-то идти. Домой – хочется, и в то же время нет. Мало ли. Обратно на работу – не хочется совсем.
Самое забавное, что расхотелось идти в туалет. Если бы подобную фразу Николай прочёл в книге, после описания того, что с ним только что произошло, он бы, пожалуй, засмеялся. Но всё, вроде бы, было в порядке: волосы мокрые, зато штаны сухие. Убежал, не изображая из себя крутого бойца, но зато остался живой. Хотя если бы это был грабитель, позарившийся на его сегодняшние «массажные» деньги, он вряд ли стал бы так сразу бить ножом – не стоит это того. Причём бил мужик хорошо, в печень. Если бы он не крутанулся, на ходу улыбаясь девушке, которая к нему, судя по шагам, подбегала… Николай прислонился к шершавой стенке и на мгновение прикрыл глаза. Бок ныл, и ещё ему очень хотелось отдохнуть. Вздохнув, он отлепился от стенки и побрёл через ещё один знакомый двор – пока без особой цели.
Домой идти было нельзя. Если мужик напал на него не просто так, как на случайную жертву, а сперва посмотрев в лицо, то он мог видеть в этом глубокий смысл. Конечно, и при нормальном ограблении такое тоже вполне могло быть: скажем, проверить, не просвечивает ли сквозь шапку фуражка с кокардой. Отоварить в подобное время суток тоже, в принципе, могли без вопросов: дать чем-нибудь длинным и увесистым по голове, и если упадёшь, – вынуть бумажник и посмотреть, чего полезного есть в сумке, а если устоишь – убежать. Но насмерть, без разговоров бить ножом первого попавшегося человека, – это немного перебор. Мы всё же не в Гарлеме, а в Санкт-Петербурге живём, здесь так, знаете ли, не принято. «А козлом обозвать?».
То, что его только что пытались убить, не произвело на Николая такого уж впечатления, чтобы падать на землю и биться в конвульсиях от осознания жестокости окружающего мира. Бывало, что его пытались убить и раньше. Кого-то пытался убить и он сам, и больше, чем в одном случае. С кем-то это ему удалось, с кем-то нет. Се ля ей, и всё такое. Доходить всё это стало несколько позже, месяцев через шесть после того, как он вернулся в нормальную жизнь, с почти всё понимающими родителями и радующимися жизни людьми вокруг. Потом постепенно прошло, – но не до конца, конечно. Николай не начал пить больше нормальной студенческой, а потом и просто нормальной для своей конституции нагрузки на печень. Но когда выпивал, то время от времени испытывал желание рассказать кому-нибудь, что когда вытаскиваешь из человека штык, то на его острие оказывается всё то же дерьмо. Так ни разу этого не сказав, и вообще честно стараясь походить на окружающих, он потерял свою девушку, при мысли о которой у него до сих пор сжимало сердце, и половину приятелей, считавшихся друзьями. Постепенно, потом, он всё же начал разговаривать с людьми больше положенного сначала по учёбе, а затем и по работе, с которой тоже повезло -скучать и думать над всякой ерундой она не давала.
