Виктор Пронин - Победителей не судят
Глядя на девицу, я сразу понял, что ее советам можно верить, поскольку все она испытала на собственной шкуре.
— И на шкуре все отразилось?
— Не все, конечно... Но синяк под глазом у нее был... Припудрен, правда, — Ухалов снова наполнил рюмки. — Честно говоря, в этой книге рекомендации не только эротического характера... Трупы, убийства, купания в ледяном водопаде, постельные дела... Тонкая эротика, переходящая в крутую порнографию с элементами садизма и мазохизма. Представляешь? Она решила, что это и есть настоящая художественная литература! Дожили!
— Дал рекомендацию? — спросил Касьянин.
— Держи карман шире!
— Но водку взял?
— А водку взял! — твердо сказал Ухалов. — От водки грех отказываться.
— И конфеты взял?
— Старик, я и книжку взял! Пообещал внимательно прочитать, ознакомиться...
Не могу же я столь ответственные рекомендации принимать на веру!
— Мне кажется, она должна помочь тебе углубленно ознакомиться с ее наставлениями, — заметил Касьянин серьезно и даже с некоторой озабоченностью. — Ты об этом с ней договорился?
— Обещала, — кивнул Ухалов. — Давай, старик, выпьем за твои творческие успехи!
— Какие? — удивился Касьянин.
— Я, между прочим, уже купил завтрашний номер твоей газеты! Да! И читал статью о кошмарном преступлении, которое совершено на нашем с тобой пустыре!
— А! — Касьянин махнул рукой. — Статья! Скажите, пожалуйста! У нас это называется информушка.
— Будет продолжение? — спросил Ухалов, и вопрос этот прозвучал не столь беззаботно, как предыдущие слова. Как-то иначе он прозвучал, напряженнее, что ли, заинтересованнее. И Касьянин сразу уловил перемену в его тоне.
— Если у следствия будут успехи, почему же... Напишу продолжение. Редактор сам предложил.
— Будем живы, старик! — Ухалов сделался беззаботным и куражливым.
— Во всяком случае, постараемся, — согласился Касьянин.
— Тебе понравилась колбаса?
— Отличная! Марине подобное недоступно.
— Могу открыть секрет... Все дело, старик, в том, что колбасу нужно не подогревать, а именно поджаривать! До корочки! С двух сторон! При этом из нее выжаривается отвратный жир, выпаривается отвратная вода, и колбаса становится съедобной! А с моченым перчиком, да под хорошую водку, да в приятной компании с надежным другом...
— Я понял, — кивнул Касьянин.
— Кстати... Как тебе мой подарочек?
— Какой подарочек? — Касьянин поднял голову и взглянул на Ухалова трезво и жестко.
— Ну как... Который я тебе подарил, — растерянно пробормотал Ухалов, вытирая рот подвернувшейся салфеткой. — Совсем недавно...
— Не помню, — твердо сказал Касьянин.
— Ну как же, Илюша...
— Ничего ты мне не дарил, — холодно, медленно, с нажимом проговорил Касьянин.
— А этот... револьвер?
— Какой револьвер?
— Ну как... Черный... Шестизарядный...
— Ты что-то путаешь, Миша. Тебе просто показалось, приснилось, привиделось... Не надо мне пудрить мозги. И себе тоже не надо. Понял? Миша, ты меня понял? Не было никакого подарка, просто не было. Забудь. Встречаешься с полоумными мазохистками, вот и довел себя... Так нельзя.
— Ты хочешь сказать... — Ухалов замолчал, совершенно сбитый с толку. Но что-то начало до него доходить, что-то он начал понимать. — Ты хочешь сказать...
— Да.
— Так, — Ухалов ошарашенно обвел глазами стол и не нашел ничего лучшего, как снова наполнить рюмки. — Не возражаешь?
— Не возражаю.
— Закуска еще есть...
— Давай... Пока водка не нагрелась, пока колбаса не остыла, пока мы с тобой живы и здоровы.
— Илья... Ты меня, конечно, извини... Такой вот вопрос созрел... Ты позволяешь мне думать все, что подумается?
— Да... Если ты будешь только думать, но ничего не станешь болтать, — последние слова прозвучали почти просьбой, и Ухалов это услышал.
— Конечно, Илюша... Само собой разумеется. Давай, Илюша, выпьем... За что бы нам выпить, а?
— Будем живы, — Касьянин поднял рюмку, чокнулся с Ухаловым и, не глядя на него, выпил. Осторожно поставив рюмку на стол, он так и остался сидеть, неподвижно уставившись в стол.
— Ты зажуй перчиком-то, — напомнил Ухалов. — Перчик, он все поставит на место.
— Спасибо, — кивнул Касьянин.
Некоторое время друзья сидели молча, изредка взглядывая друг на друга и в то же время стараясь не встретиться взглядами. За это время кончилась колбаса, кончились помидоры, да и водка тоже кончилась. Ухалов несколько раз порывался что-то сказать, но каждый раз, уже набрав воздуха, медленно выдыхал его из себя, стараясь сделать это потише, чтобы выдох не прозвучал тяжким вздохом.
И наконец не выдержал.
— Не хочешь ничего мне сказать, Илюша? Чтобы я знал, как себя вести...
— Револьвер перезаряжал?
— Ну... — Ухалов помялся. — Чтобы убедиться, что все в порядке, что все действует...
— Ты перепутал патроны, — негромко произнес Касьянин.
— Что?! — вскрикнул Ухалов, как от боли. — Не может быть! Этого просто не может быть!
— После шумовых ты вставил дробовые. А два газовых шли последними.
— Не может быть, — пробормотал Ухалов, — я очень внимательно...
— Два газовых остались в барабане целыми. Я сегодня пошел в лес и два раза бабахнул.
— И что?
— Глаза немного пощипало... Я же в сторону стрелял.
— Что же делать, Илюша?
— Я же тебе сказал — забыть. Ничего ты мне не дарил, ничего я у тебя не брал! Никогда. Водку пили, да. Колбасой закусывали — и это было. Но ничего больше. Принимай свою девочку в Союз писателей, но сначала убедись в том, что все ее наставления жизненны и могут быть использованы без риска для здоровья.
Один раз ты уже ошибся.
— Ты прав, Илья, как ты прав! Надеюсь, ты избавился...
— Все. Об этом не будем. Дальше идут мои сложности. Твоя проблема одна — память. У тебя слишком хорошая память. Она тебя подведет.
— Нет, я все забыл. Но об одном помню, причем очень ясно, твердо, просто до умопомрачения...
— Ну?
— У меня есть еще одна бутылочка... В морозилке... Если ее налить в рюмки, они тут же, представляешь, тут же, мгновенно покроются плотным серебристым инеем, в котором будут свергать маленькие солнечные лучики и радовать наши уставшие от жизни глаза.
— Что же тебе мешает все это показать? — обреченно улыбнулся Касьянин.
— Боже! Как я тебя люблю! — вскричал Ухалов и бросился на кухню.
Касьянин слышал, как хлопнула дверца холодильника, слышал шаги возвращающегося Ухалова, и в душе его что-то отпускало, отпускало.
— Представляешь, — доносился из кухни низкий, чуть сипловатый голос Ухалова, — эта юная писательница... Она ведь поступит в Союз писателей, поступит... Независимо от того, дам я ей рекомендацию или не дам!
— Зачем это ей? — спросил Касьянин, когда Ухалов появился в дверях с запотевшей бутылкой водки.
— А черт ее знает! Раньше, при советской власти, это давало возможность посещать Дом литераторов, она могла купить путевку в Дом творчества, писательский билет помогал издать новую книгу... А сейчас... — Ухалов задумался, замерев со своим грузом у столика. — Сейчас только бабье тщеславие.
— Бабье тщеславие — это великая сила, — заметил Касьянин без улыбки. — Оно движет миром. Бабья спесь, бабье тщеславие, неукротимые бабьи страсти и капризы.
— Ты прав, старик! Боже, как ты прав! — Ухалов поставил на столик бутылку водки, принес тарелку с помидорами, хлеб и тяжело опустился в кресло. — Я вот еще что хотел спросить у тебя... Этот мой подарочек...
— Какой? — удивился Касьянин.
— Понял, — и Ухалов с хрустом свинтил белую пробку с матовой от инея бутылки. В стопки водка лилась тяжело, как ликер, значит, и в самом деле хозяин достал ее из морозилки, подумал Касьянин, и в душе что-то сладостно замерло.
На следующий день Касьянин занимался в редакции обычным своим делом — звонил в отделения милиции, в суды, в прокуратуры. Собирал сведения о всевозможных криминальных проявлениях в жизни города. Картина ночной Москвы была самой обычной — три десятка угнанных машин, полдюжины изнасилований, пьяная поножовщина, сожженные квартиры с обгорелыми трупами, заказные убийства банкиров, владельцев прачечных, булочных, автозаправок. И прочая мелочовка. Все это никого уже не удивляло, не забавляло, но читатели привыкли к таким сообщениям, даже любили их, поскольку они давали уверенность, что кому-то живется еще хуже, еще безнадежнее, а кто-то и вообще перестал жить именно в эту ночь.
В свое родное, ближайшее отделение милиции Касьянин не звонил.
Боялся?
Нет, скорее опасался получить такие подробности, такие вновь открывшиеся обстоятельства, которые могли начисто выбить его из привычной колеи. Несколько раз он поднимал трубку, даже начинал набирать номер, но что-то сдерживало, останавливало, и он со вздохом укладывал трубку на место.
Как это всегда и бывает в таких случаях, самые невинные слова, случайные совпадения, милые шуточки внезапно обрастали какой-то тяжестью, гнетущей обреченностью.
