Джон Коннолли - Жнецы
Такое с ним происходило с той самой поры, как он завязал с крепким алкоголем. В добрые старые лихие времена Брю, бывало, запросто мог приговорить бутылку самого забористого пойла, а наутро все равно был как огурчик. А вот теперь нечасто употреблял даже пиво, да и то в умеренных дозах, потому как от него поутру еще муторней, чем от вискаря. Ну да ладно, куда деваться: не каждый же день человеку исполняется шестьдесят. Да и друзья бы не поняли, если б Уилли не устроил по этому поводу гульбище, так что всё, если вдуматься, в порядке вещей. Просто теперь приходится расплачиваться за семь часов безудержного пития. О-хо-хо, грехи наши тяжкие.
Не помог даже ланч. Мастерская располагалась в проулке сразу за 75‑й улицей между двумя авеню – 37‑й и Рузвельта – невдалеке от конторы юриста-индуса, специализирующегося по иммиграции и визам (место для офиса выбрано очень прозорливо, поскольку в этом районе индусов больше, чем в некоторых частях Индии). На 37‑й авеню имелись итальянские, афганские и аргентинские рестораны, но от стыка с 74‑й шли уже только индийские. Сама улица была даже переименована в Калпана Чавла-вэй – в память об индийском астронавте, погибшем в 2003 году при крушении шаттла «Колумбия», – а на всей ее протяженности прохожим вручали ресторанные агитки степенные сикхи в тюрбанах.
Для Уилли это, можно сказать, родимый край. Здесь он вырос и здесь же, будем надеяться, помрет. Отсюда пацаном мотался на мопеде в «Ла Гуардию» и на стадион «Ши», по пути кидая камни в крыс. Тогда здесь жили в основном ирландцы и евреи. 94‑я улица в те дни не без смысла именовалась «линией Мэйсона-Диксона»[8], так как сразу за ней селились сплошь темнокожие.
Сложно даже припомнить, чтобы до конца шестидесятых здесь ниже границы 94‑й мелькнуло хотя бы одно черное лицо. Это уже потом, ближе к восьмидесятым, в преимущественно черную школу на 98‑й стали ходить белые ученики. И ничего, очень даже неплохо ладили со своими темнокожими сверстниками: вместе росли, вмести играли в баскетбол, вместе же дрались с проникающими на их территорию чужаками. Тогда же, в восьмидесятые, все начало меняться. Ирландцы в основной своей массе перебрались в Рокэуэй. А здесь пустили корни банды и разрослись до самой Рузвельт-авеню. Уилли, однако, остался: ему удалось от них отделаться, хотя после этого он был вынужден поставить на окна своей квартирки решетки. Теперь он уже давно жил неподалеку от места, где находилась его нынешняя мастерская.
Что до Арно, тот по-прежнему обитал вверху на Форли-стрит, где сейчас находилась Маленькая Мексика, и все так же не знал ни единого слова по-испански. Ниже 83‑й улицы мексиканцев своим числом и влиянием опережали колумбийцы, и ощущение там складывалось такое, будто находишься совсем в другом городе: на тротуарах бдят над своим товаром парни, перекликаясь и переругиваясь на своем испаноязычном диалекте; в магазинчиках продаются музыка и фильмы, которые ни за что не купит ни один белый. Киношка на Джексон, 123 – и та крутила фильмы исключительно с субтитрами на испанском. И вот на всем этом фоне Уилли сумел уцелеть. Не снялся он с якоря и в те нелегкие времена, когда Луис был вынужден продать то помещение у Киссены. Уилли воспользовался этим, чтобы перебраться поближе к дому, и теперь со своим бизнесом стал уже такой же исторической частью местного ландшафта, как и бар Нейта. Хотя от похмелья все это не спасало.
Едой напарники загрузились со стола самообслуживания, как всегда бдительно обойдя козлятину в соусе карри (похоже, фирменное блюдо здешней кухни).
– Ты вообще тут козу когда-нибудь видел? – поинтересовался однажды Арно.
Уилли сознался, что нет. Уж во всяком случае не в Куинсе. По его прикидкам, любая коза, отправься она прогуляться вдоль 74‑й улицы, в любом случае долго б не протянула, учитывая уже то, насколько широко она представлена в здешних меню. Так что свой выбор они с Арно остановили на курятине, щедро догрузив порции рисом и индийскими лепешками наан. К прелестям индийской кухни (за вычетом козлятины) Уилли приохотил Арно. Между прочим выяснилось, что если не припадать на горячее, а сконцентрироваться на рисе с лепешками, то от похмелья давешней ночи начинаешь даже понемногу отходить.
Теперь механики снова находились в мастерской, и Уилли мысленно отсчитывал минуты, когда можно будет поставить на работе крест и податься наконец домой. При этом он негромко, но смачно прошелся по той пивоварне в Бруклине и по всей ее продукции.
– Плохому монтеру всегда гирьки мешают, – перефразировал известную поговорку Арно.
– Да пошел ты, – вяло огрызнулся Уилли, у которого Арно нынче весь день был не в фаворе.
Надо же, чертов шведишка (или датчанишка), как изгаляется – по какому такому праву? Вчера вечерок они закончили вполне себе душевно, оба слегка покачиваясь на упертых в барную стойку локтях, за сбивчивыми воспоминаниями о былых временах и ушедших друзьях. Из тех друзей кое-кто был даже в человечьем обличии, хотя большинство все-таки – о четырех колесах и с восьмицилиндровыми двигателями. Арно с крепким спиртным был вообще на «ты». Пил все, что горит, – главное, чтобы напиток отличался чистотой, а потому выбор останавливал всегда на джине или водке. Вчера о каждый свежий бутылек пива в руке у Уилли он чокался новой водкой – сначала двойной с тоником, а затем и без. А сегодня, гляди-ка, прямо-таки живчик, в то время как его бедный товарищ кое-как ворочается, вполголоса понося пивных богов. Похмелья у Арно не бывало отродясь. Видно, метаболизм такой: в тщедушном теле все сгорает.
Сегодня Арно был попросту несносен.
– Разве ж это пивоварня виновата, – продолжал глумиться он. – Тебе ж пивище никто за шиворот не лил.
– Как это не лил, – возмущался Уилли, – когда ты мне его постоянно подсовывал. Можно сказать, впихивал. А я хотел одного: домой.
– Нет, это тебе просто казалось, что ты хочешь домой, – безжалостно вещал Арно. – А на самом деле ты жаждал продолжения банкета. Со мной на пару.
Его дурацкая улыбка сейчас решительно выводила из себя.
– Я вижу тебя каждый день, – плачущим голосом сказал Брю. – Даже по воскресеньям в церкви. Ты меня преследуешь. Ты как то чудовище из сказки, а я в ней красавица. Только она его в конце концов полюбила – и здесь мы с ней в корне расходимся.
Сравнение получилось как минимум странным, но что-либо с этим поделать Уилли не находил в себе сил.
– И с чего вдруг я захотел продолжать возливать с тобой на пару?
– Потому что я твой лучший друг.
– Не говори так. Иначе я впаду в отчаяние.
– Разве у тебя есть друг лучше, чем я?
– Нет. Не знаю. Послушай, да ты вообще должен ходить у меня в работниках, и то еще как сказать.
– Я знаю, что ты это говоришь не от души.
– Почему. От души.
– А я не слушаю.
– Черт возьми, а ты слушай.
– Ти-ра-ри-ра-ри-ра-ри-и!
Издевательски вибрируя голосом на манер поющего тирольца, Арно уплыл на небольшой склад слева от рабочего помещения, в оба уха вставив по пальцу.
Уилли хотел было запустить ему вслед гайкой от колеса, но раздумал. Это ж весь остаток сил уйдет, да еще и вопрос, попадет ли снаряд в цель. Или еще хуже – угодит не в Арно, а во что-нибудь ценное.
Брю сел на тарный ящик и, подперев ладонями щеки, прикрыл глаза. Скоро восемь, снаружи уже темно. По четвергам мастерская как раз до восьми, так что через несколько минут можно будет спокойно закрыться, и хватит на сегодня. Арно уберет с улицы рекламные щиты-раскладушки насчет починки тормозов за $49.99 и замены масла за $14.99. А там домой, немного попялится в телик и на боковую. Утро вечера мудренее.
Позже Уилли с недоумением прикидывал, не провалился ли он на несколько секунд в дремоту прямо там, на тарном ящике, поскольку когда механик открыл глаза, перед ним стояли двое. Брю сразу почуял в них заезжих гастролеров – можно сказать, по запаху коровьего навоза. Оба среднего роста. У того, что постарше, лет сорока с небольшим, над воротником неопрятно торчали темные волосы. Бакенбарды сужались книзу в козлиную бородку. Вид странноватый, словно волосы на голове и лице образовывали некий единый покров, который на ночь можно снимать, как головной убор, и вешать на манекенную болванку. Из-под коричневой вельветовой куртки виднелась безрукавка-«гольфистка» в бурую, желтую и зеленую полоску, заправленная в коричневые джинсы. Довершали гардероб дешевые замшевые ботинки бежевого цвета, явно контрафактные.
«Гольфистки» Уилли ненавидел почти так же, как самих гольфистов. Всякий раз, когда в мастерской появлялся кто-нибудь, одетый для игры в гольф, или же в машине обнаруживались соответствующие клюшки, Уилли с ходу начинал что-то плести насчет чрезмерной занятости – короче, с обслуживанием не получится. Быть может, среди гольфистов говнюки и не все, но только Уилли они попадались в количестве недостаточном, чтобы он усомнился в общем сучестве их жалкой, никчемной породы. Опыт также подсказывал, что чем дороже тачка гольфиста, тем он говнистей. Общая неприязнь механика к гольфистам постепенно распространилась и на все связанные с гольфом причиндалы, а в первую очередь – на удлиненные, цвета соплей шорты и их носителей, имеющих наглость появляться в них на людях, а уж тем более в рабочем помещении Уилли Брю, да еще когда он страдает с похмела.
