Ген ненависти (СИ) - Коуи Джейн
– Ну и что мы будем делать? – спросил он.
Би прижалась ладонью к стене и облокотилась на нее всем весом, впиваясь ногтями в песчаник, и учащенно дыша.
– Я не знаю.
– Нам, наверное, пора домой, да? Нет смысла здесь торчать, пока у тебя не начались схватки. Ты слышала, что сказала акушерка. Мы в любом случае можем вернуться позже.
Алфи выглядел еще бледнее, чем обычно, его голова была спрятана в капюшон парки, и подбородок выглядел темным от двухдневной щетины. Кончик его сигареты засветился после очередной затяжки.
– Ты прав, – произнесла Би.
Они дошли до автобусной остановки, той, что напротив входа в госпиталь, прежде чем она поняла, что обратная дорога выше ее сил. Неважно, что роды еще не начались, что до них могли пройти часы. Она чувствовала, что не осилит поездку в автобусе, не сможет сесть на это жесткое, тесное сиденье, наклоняться на поворотах и подпрыгивать на выбоинах. Просто не сможет.
– Ты можешь ехать, – сказала она ему. – А я останусь. Я позвоню, если что-нибудь произойдет.
– Ты уверена? Я не хочу оставлять тебя одну. – Он бросил окурок на землю и прижал его ногой.
– Я уверена.
– Твой телефон достаточно заряжен?
– Да, вполне, – ответила она. – Дай мне мою сумку.
Он протянул ей рюкзак, а когда она не смогла его взять, вынужденная вместо этого глубоко дышать сквозь очередную волну боли, Алфи осторожно положил его у ее ног. Би не очень-то сожалела об уходе парня. Ее сестра и зять предупредили, что Алфи не самый подходящий партнер для родов. Но она решила для себя, что это не столь важно. Женщины рожали на протяжении миллионов лет. Она вполне могла справиться без него. В конце концов, разве это не всегда было сольной работой? Новость «Мы беременны!» не останавливала женщину: она соглашалась проходить через боль, истощение, тягу или отвращение к еде, растянувшуюся до крови кожу, распухшие ступни и тело, которое по ощущениям принадлежит кому-то другому, потому что так оно и есть. Мужчина же должен был пойти в паб и похвастаться перед товарищами своей мужественностью.
А потом все началось. Та часть, описания которой Би перечитывала снова и снова, но при этом чувствовала себя совершенно к ней не готовой. Ее ноги и спина горели, когда она зашла в отделение неотложной помощи и нашла тихое место, где администратор не могла ее видеть. Стянув свитер, она обнаружила, что футболка вымокла от пота. Если это только начало – как продержаться до конца? Неужели может быть еще хуже? Как это можно пережить?
Она сидела так следующие сорок минут, другие люди в зале превратились в размытые очертания. Она с трудом сдерживала звуки, которые так отчаянно хотела издать от боли, а когда поняла, что сдерживаться больше не сможет, каким-то образом поднялась на ноги, шатаясь, побрела к туалету и заперлась там.
Она опустилась на пол, прижавшись лбом к ледяному металлическому ободку унитаза. Казалось, что времени не существует. Она закрыла глаза. Для того чтобы смотреть вокруг, требовалось слишком много усилий. Она сделала вдох, потом еще один, тело само начало тужиться вопреки ее воле: как сказала акушерка, для родов еще слишком рано, а в книге, которую она читала, говорилось, что нельзя тужиться преждевременно, но она просто не могла остановиться. Она почувствовала, как ее ребенок начал двигаться вниз: крупный, тяжелый – терпеть это было невозможно. Она позвала свою мать – позже ей будет за это стыдно, ведь ее мать умерла двумя годами ранее. Каким-то образом ее руки нашли пояс легинсов и спустили их.
Она поймала своего ребенка, когда он вышел наружу – сперва медленно, а затем резко, с потоком горячей жидкости, – и вскрикнула от облегчения, когда боль, которая казалась непреодолимой, внезапно исчезла. Он был скользким, но на его маленьком теле были места, куда легко умещались ее руки: подмышки или попа, как будто он был создан именно для того, чтобы быть пойманным матерью, когда он совершит переход из теплого, безопасного мира внутри ее тела в холодный, жестокий мир извне.
Она прижала его к своей груди, и его маленькие ручки оставили пятна крови на ее футболке.
– Я думала, ты собираешься меня убить, – прошептала Би. Она всегда будет помнить, что именно эти слова были первыми, которые он услышал, хотя никогда не признавалась в этом сыну. Когда он стал старше и начал просить рассказать о своем появлении на свет, что она неоднократно делала, она всегда лгала об этом эпизоде.
Но не о всей истории.
Она огляделась, увидела длинный красный шнур аварийной сигнализации, сумела дотянуться до него и выдернуть. За дверью послышался шум, кто-то стучал, послышался крик:
– Там все в порядке?
– Мой малыш родился, – ответила Би, но она не была уверена, что ее голос прозвучал достаточно громко. В любом случае, она не могла говорить громче. Кто-то снаружи смог отпереть дверь, теперь она была распахнута, и Би поймала на себе взгляды людей из комнаты ожидания: все оборачивались, пытаясь увидеть, что произошло, ведь драма, разворачивающаяся в уборной, не могла сравниться с болью в животе (равно как и с воспаленным пальцем на ноге или же раной из-за несчастного случая с кухонным ножом).
– Какой ужас! – воскликнул мужчина в белом халате. – Почему ты никому не сообщила, что вот-вот родишь? – Его голос прозвучал сердито, как будто она в чем-то провинилась.
– У меня родился ребенок, – снова сказала Би, но теперь она уже не смотрела на мужчину в дверях, потому что ее малыш только что понял, что появился на свет. Он открыл глаза и уставился на нее, явно потрясенный, а затем открыл рот и заплакал, шевеля языком по беззубым деснам. Этот звук пронзил ее насквозь.
После этого все стало размытым. Она помнила только инвалидное кресло, какие-то простыни, одеяла, и как ее везли по комнате ожидания сквозь все эти ошарашенные взгляды, но она не желала встречаться ни с одним из них. Еще были руки в латексных перчатках и люди в белых халатах, ребенка у нее забрали, хотя она никому не давала разрешения прикасаться к нему, а вернули его уже с вытертым лицом и бирками на запястьях, завернутым в белую ткань с темно-синей каймой, которая делала его похожим на Мать Терезу.
Несколько часов спустя ей предоставили кровать в послеродовой палате с розовой пластиковой занавеской, которая не закрывалась должным образом и не доставала на несколько дюймов до пола, но считалась достаточной, чтобы обеспечить матери уединение. Алфи вошел на цыпочках с бумажным пакетом из «Макдональдса» в руке.
– Это тебе. – Алфи протянул ей пакет. Он заглянул в небольшой пластиковый контейнер, где лежал малыш. – Он очень маленький, да?
– Девять фунтов, – сообщила Би. Совсем не маленький. У нее есть семнадцать швов, чтобы доказать это. – Ты можешь взять его.
– Ты уверена? Он же спит. Я не хочу его будить. – Возле кровати стояло свободное кресло, но Алфи не садился на него. Он выглядел так, будто хотел сбежать. – Ты уже сказала своей сестре?
– Еще нет, – ответила она.
– Тебе не кажется, что лучше это сделать? Ты ведь ее знаешь. Нам от нее не отделаться, если окажется, что не она первая узнала обо всем.
Би взглянула на телефон, увидела, что осталось только десять процентов заряда аккумулятора, и неохотно набрала Антонию. Она постаралась свести разговор к минимуму. Да, все в порядке. Мальчик. Девять фунтов. Да, крупный малыш. Она устала. Ей пора закругляться. Она пришлет фото (но не прислала).
Она удивилось больше, чем, наверное, следовало, когда полчаса спустя занавеску отдернул ее зять и высунул голову со словами:
– Не возражаете, если я войду?
Это был Оуэн, всегда безупречно вежливый. Он улыбнулся Би, кивнул Алфи. Би наконец удалось усадить Алфи, но он не стал снимать пальто, и на подбородке у него оставалось пятно желтой горчицы. Когда она посмотрела на Оуэна в его рубашке, галстуке и белом врачебном халате, ей стало стыдно.
– Я слышал, тебе было непросто. – Он стоял рядом с пластиковым контейнером, который персонал больницы называл «кроваткой», и смотрел на ее сына, который все еще спал в костюме Матери Терезы. Одной руке удалось высвободиться, и он сосал большой палец, а другие крошечные пальчики распластались по лицу, как морская звезда. – Вы не против, если я?..
