Черный дом - Михаил Широкий
И тут же пожалел об этом. В нос ему ударила такая ужасная, невыносимая вонь, что он не отважился приблизиться к зловонному старику больше ни на шаг, не говоря уж о том, чтобы прикоснуться к нему. Неожиданно подвергшись такой мощной химической атаке и мгновенно позабыв о задуманной им шутке, Гоша, как ошпаренный, отшатнулся от бомжа, окутанного, точно земля озоновым слоем, густым тяжёлым смрадом, не подпускавшим к нему никакого врага и надёжно защищавшим его от любой опасности.
Покинув отравленную зону, Гоша вернулся к прежней неторопливой, расслабленной походке и снова двинулся в неизвестном ему самому направлении. Путь его пролегал теперь по широкой, обсаженной ровными, аккуратно подстриженными кустами аллее, ведшей к центру небольшого тенистого сквера, под огромными ветвистыми деревьями которого в этот знойный предвечерний час, спасаясь от жары, собралось немало народу, в основном молодых мамаш с маленькими детьми. Эти дети, за исключением разве что тех, что ещё лежали в колясках, вели себя чрезвычайно активно и шумно, находясь в беспрерывном хаотическом движении и оглашая окрестности несмолкающим многоголосым гомоном. Они с весёлыми криками и гиком бегали друг за дружкой по просторным, затенённым пышной листвой дорожкам, катались на сдававшихся напрокат детских автомобилях, визжа от восторга, прыгали и кувыркались на большом надувном батуте, раскинувшемся чуть поодаль, на краю сквера.
Но больше всего отдыхающих, и детворы и взрослых, было на центральной площадке сквера, куда сходились с разных сторон все его дорожки и аллеи. По краям её стояли красные металлические лавочки с невысокими спинками, а в середине находился обнесённый резным каменным бордюром фонтан, выбрасывавший вверх чистые прозрачные струи и обдававший тех, кто приближался к нему, прохладной, освежающей водяной пылью.
Однако даже он не мог охладить пыл разгулявшейся ребятни, весёлой беспорядочной гурьбой носившейся вокруг него и оглашавшей воздух пронзительными воплями и смехом. Её жертвой едва не стал Гоша, в задумчивости подошедший к фонтану и не обративший внимания на близившуюся опасность. Остановившись возле бордюра и чуть склонив голову набок, он устремил безучастный, немного грустный взгляд на воду, взмывавшую ввысь, дробившуюся на тысячи мельчайших брызг, ярко вспыхивавших в солнечных лучах, проникавших сюда через редкие просветы между купами деревьев, и с мягким монотонным плеском падавшую вниз.
Но пребывал он в этом меланхоличном, созерцательном состоянии совсем недолго, спустя несколько мгновений выведенный из него шумной, неудержимой ватагой расходившейся мелюзги, с диким визгом и хохотом налетевшей на него и едва не сбившей его с ног. Никак не ожидавший этого внезапного нападения, Гоша пошатнулся и, не без труда удержав равновесие, ошеломлённо огляделся кругом. И, увидев, что неуёмная вопящая орава, ни на секунду не притормозившая и как ни в чём не бывало понёсшаяся дальше, совершает очередной – который уже по счёту – забег вокруг фонтана и вновь стремительно приближается к нему, он не стал испытывать судьбу и поспешил отойти в сторону, благоразумно уступив дорогу буйной и дерзкой молодости.
Метнув ещё один взгляд вокруг и обнаружив, что все лавочки заняты – на каждой сидело по три-четыре человека, – Гоша недовольно насупился, сердито буркнул что-то и направился прочь из сквера.
Глава 2
Однако покинуть эти края так скоро и в одиночестве ему было в этот день не суждено. Он уже почти оставил сквер позади, достигнув того места, где крайняя его дорожка вливалась в широкий уличный тротуар, – и вдруг резко замедлил шаги и остановился как вкопанный. Обернувшись, он впился внимательным, заинтересованным взглядом в то, что заметил поначалу лишь краем глаза, мимоходом, но что, по-видимому, так мгновенно и властно привлекло его внимание, что он оказался не в силах не остановиться и не рассмотреть это как следует.
«Этим» была одинокая миловидная девушка, сидевшая на крайней лавочке, поодаль от основной массы отдыхающих. Одета она была в… Впрочем, одежды на ней было так немного, что правильнее было бы сказать, что она была скорее раздета, чем одета. На ней были лишь коротенькие шорты, больше похожие на трусы, такая же короткая розовая маечка, или, вернее, узкий лоскут тонкой полупрозрачной ткани, едва прикрывавший грудь, да лёгкие, почти невидимые на ступне босоножки. Дополнением к этой не слишком обременительной сбруе служили многочисленные и разнообразные ювелирные украшения – серёжки, кольца, цепочки, браслетики, – усыпавшие тело девушки с головы до ног и как бы оттенявшие и подчёркивавшие её яркую, соблазнительную наготу. Особенно выделялся довольно крупный гранёный камешек в виде сердечка, висевший у неё на шее на золотой цепочке и то и дело ослепительно вспыхивавший на солнце.
Замерев на месте, мгновенно позабыв о своём намерении поскорее покинуть чересчур людный и шумный сквер, Гоша пристально, не отрываясь и почти не мигая, как заворожённый, смотрел на полуголую, блиставшую драгоценностями незнакомку – и никак не мог насмотреться. Он понимал, что такое настойчивое, довольно бесцеремонное разглядывание глупо и неприлично и может вызвать вполне оправданное недовольство той, на кого оно было направлено. Но ничего не мог с собой поделать и продолжал, застыв на месте и не в силах пошевелиться, пожирать её широко раскрытыми, словно в изумлении, всё более разгоравшимися глазами, точно узрев перед собой какое-то дивное, чудесное видение, от которого невозможно отвести взор, на которое можно смотреть, упиваясь и пьянея, до бесконечности…
Однако девушка оказалась на удивление снисходительной – или, скорее, равнодушной – к выказываемому ей упорному, граничившему с наглостью вниманию. Вероятно, она уже привыкла к то и дело устремлявшимся на неё выразительным мужским взглядам и воспринимала их как должное, как естественную и законную, положенную ей дань восхищения её яркой, неординарной красотой. А потому она лишь однажды скользнула беглым, рассеянным взором по застывшей в нескольких шагах от неё остолбенелой, напрягшейся Гошиной фигуре и больше уже не смотрела в его сторону, будто его и не было рядом.
Гоша же спустя минуту-другую спохватился и сообразил наконец,
