Охота на Бугимена - Ричард Чизмар
Вступление
«Что за зверь такое вытворяет?»
Когда я взялся собирать газетные статьи и вырезать заметки о трагических событиях, произошедших в моем родном Эджвуде, штат Мэриленд, летом и осенью восемьдесят восьмого года, я и в мыслях не держал писать полноценную большую книгу на основе этих разрозненных наблюдений.
Возможно, что-то засевшее в глубинах подсознания нашептывало: заметки эти перерастут в нечто стоящее… Впрочем, Рич Чизмар, двадцатидвухлетний юнец, погрузивший однажды в начале июня нехитрые пожитки (в частности, любимый компьютер «Эппл Макинтош», за который по сей день приходится выплачивать ежемесячные взносы) в замызганную бурую «Тойоту Короллу» и отправившийся на север по Девяносто пятому федеральному шоссе к отчему дому, об этом и не догадывался. Знал я лишь одно: за три дня до того в нескольких кварталах от места, где я вырос, посреди ночи из собственной постели вытащили молоденькую девчонку. А на следующее утро ее растерзанное тело обнаружили в лесу неподалеку. Подозреваемых у местной полиции не было.
Поначалу репортеры, соблюдая приличия, деликатно не сообщали о том, в каком состоянии нашли труп. Но харфордский шериф приходился родным дядей одному моему старинному другу, он-то и вывалил все тошнотворные подробности.
– Господи, Рич, что за зверь такое вытворяет? – спросил меня этот самый знакомый, словно давний интерес ко всему жуткому дал мне право считаться неким экспертом по девиантному поведению и психическим отклонениям.
В тот день мне нечего было ему ответить, да и сейчас, более чем год спустя, сказать нечего. Можете считать меня наивным, но есть вещи за пределами нашего понимания. В жизни – да и в смерти – многое остается тайным.
Когда мы с отцом говорили по телефону накануне моего возвращения домой, он, как обычно, был спокоен. Волновало его лишь одно: чего бы вкусненького мне хотелось на обед в день приезда. Он хотел заранее купить продуктов в войсковом буфете своей части. Однако мама места себе не находила.
– Мы знакомы с Галлахерами уже двадцать лет, – причитала она дрожащим от захлестнувших эмоций голосом. – Они переехали сюда вскоре после нас. Джош только-только ходить научился, а бедняжечка Наташа еще не родилась. Ты поговори с Джошем, когда домой вернешься. И вообразить не могу, каково это: потерять младшую сестренку!.. Пойдешь с нами на похороны? Вы ведь с Джошем учились вместе, да?
Я заверил ее, что тоже не могу вообразить, каково это – потерять младшую сестренку (то, что я – младший из Чизмаров, а посему младшей сестренки у меня нет, никакой роли не играло), и да, конечно, на похороны я пойду, и да, конечно, мы с Джошем и в самом деле учились вместе, хотя и не то чтобы дружили – тусовались порознь.
Уже тогда, в относительно юные годы, я пошел своим путем, а моя семья оставалась верной католицизму – особенно мама. Если окружающий ее мир страдал – от смертоносного землетрясения в Азии, потопа в Южной Америке или, там, у внучатого племянника обнаруживался неизлечимый рак, – мама сострадала каждому нуждающемуся. В этом она вся.
У мамы уже и дыхание сбилось – говорить устала, однако взялась за новую тему: как они с Нормой Джентил, нашей соседкой, каждое утро прошедшей недели ходили на мессу и молились за всех Галлахеров. А еще сходили к ним с соболезнованиями, жареной курицей домашнего приготовления и капустным салатом.
На заднем плане слышался приглушенный голос отца: он распекал маму за то, что долго держит меня у телефона. Мама в ответ огрызнулась:
– А ну, цыц!
Вернувшись к разговору со мной, она извинилась, что так сильно расстроена, и за то, что уже все уши мне прожужжала; заявила, что ничего подобного в Эджвуде в жизни не происходило. Не успел я хоть что-то ответить, как мама пожелала мне спокойной ночи и повесила трубку.
Когда на следующий день к вечеру я сворачивал на своей перегруженной «Тойоте» с Девяносто пятого шоссе на Хансон-роуд, репортерша на радио почти слово в слово вторила маме. В городках, подобных Эджвуду, нелады с законом у многих: тут нападение, там побои; то взлом, грабеж и кража, то наркоманы буянят. Случаются и убийства – но ничего и отдаленно подобного столь жестокому и извращенному. Репортерша заявила, что теперь словно щелкнули невидимым переключателем, и мы попали в иную реальность. Городок утратил остатки невинности.
На пассажирском сиденье рядом со мной лежал диплом журфака Мэрилендского университета, присланный мне свернутым в трубочку в почтовой тубе. Рамку я покупать не стал – зачем? Родители очень расстроились, когда я так же наплевательски отнесся к церемонии вручения диплома – просто не пошел туда. Четыре с половиной года тянулись бесконечно; я был сыт по горло теоретическим образованием. Настала пора заняться чем-то настоящим.
Дело оставалось за малым: я не очень-то представлял, чем именно.
За последние пару лет у меня кое-что опубликовали – в основном спортивные заметки да несколько злободневных статей в университетской газете. А еще мне повезло прорваться в родной харфордский еженедельник «Иджис» (аж дважды) и в «Балтимор сан» (всего раз). Как давнишний болельщик бейсбольной команды «Балтимор Ориолс» я особенно гордился большой статьей об Эрле Уивере, написанной для «Сан». В отличие от диплома, ее-то я вставил в аккуратную рамку и заботливо завернул в пупырчатую пленку, прежде чем положить на заднее сиденье автомобиля.
Итак, вооруженный внушительным ворохом газетных вырезок и свежеиспеченным дипломом журфака, я, по вашему мнению, должен был осесть дома и заняться активным поиском работы, да?
Ничего подобного.
Видите ли, во время нудных занятий о том, как правильно написать «шапку», когда использовать «неназванный источник» и как интервьюировать неразговорчивого собеседника, я по уши влюбился в совершенно иную литературу. Такую, в которой неизмеримо меньше правил; такую, где над ухом не лает шеф, требуя: «Шевелись, Чизмар, пора сдавать в печать!»
Вы угадали, я говорю о биче подлинной журналистики: о разнузданном и незрелом мире фантазеров, о мире художественной литературы. Хуже того, я заболел жанровой литературой: детективом, мистикой, триллером; влюбился в совсем уж поганую падчерицу беллетристики – литературу ужасов.
К тому времени мне удалось продать с полдюжины рассказов мелким издательствам в разных концах страны, журнальчикам с говорящими названиями типа «Свидетельства невероятного», а еще «Научфант», «Солнце пустыни» и «Песнь звезд». Обычно такие журнальчики находишь в почтовом ящике с криво пришлепнутой обложкой и любительскими черно-белыми картинками на ней; там платят цент за слово, да и то если повезет. Обычно не платят ничего.
Дальнейшим свидетельством моего юношеского невежества и шапкозакидательства стал следующий шаг на пути
