Эллис Питерс - Монаший капюшон
Сказав то, что должен был сказать, аббат вернулся на свое место и смиренно сложил руки. По рядам братьев прокатился ропот смущения, растерянности и страха, напоминавший жужжание растревоженного пчелиного улья. Правда, как приметил с болью Кадфаэль, отнюдь не все пришли в ужас. Приор Роберт, умевший во всем соблюдать благопристойность, был, на первый взгляд, встревожен, как и остальные, однако его бледное лицо прямо-таки светилось изнутри. Брат Жером, который чутко улавливал настроение своего патрона, довольно потирал руки, скрытые в широких рукавах рясы, лицо же его выражало подобающее случаю сочувствие. Не то чтобы эти двое имели что-то лично против Хериберта – просто аббат слишком засиделся на своем посту, столь вожделенном для некоторых его нетерпеливых подчиненных. Спору нет, он славный старик, но уже одряхлел и пережил свое время. Так и король, если он правит слишком долго, сам напрашивается на то, чтобы его низложили. Однако братья всполошились, словно наседки, почуявшие в курятнике лисицу, и восклицали наперебой:
– Но отец аббат, король, конечно же, восстановит тебя в должности!
– О отче, а нужно ли тебе ехать на этот совет?
– Мы останемся без тебя как овцы без пастыря!
Приор Роберт, считавший, что уж кто-кто, а он-то превосходно подходит для того, чтобы, буде потребуется, управлять здешней паствой, бросил на сокрушавшегося быстрый взгляд василиска*, [Василиск – сказочное чудовище, убивающее своим взглядом.] но вслух не только не возразил, но, напротив, выразил свое огорчение и пробормотал соболезнования.
– Я верный сын и слуга церкви, – грустно промолвил аббат Хериберт, – и мой долг велит мне повиноваться. Если церкви будет угодно утвердить меня в должности, я вернусь и продолжу обычное свое служение. Если же на мое место будет назначен другой, я, коли мне это позволят, по-прежнему останусь среди вас и проведу остаток своих дней как смиренный брат нашей обители под началом нового пастыря.
Кадфаэлю показалось, что по лицу приора Роберта промелькнула довольная улыбка, – ясно, что он будет только рад, если бывший начальник окажется у него в подчинении в качестве простого монаха.
– Ныне очевидно, – кротко продолжал аббат Хериберт, – что, пока не разрешен этот вопрос, я не могу пользоваться полномочиями аббата, и с утверждением этих соглашений придется подождать до моего возвращения или до тех пор, пока кто-то другой не будет назначен аббатом Шрусберийской обители. Есть ли дела, не терпящие отлагательства?
Брат Мэтью, который еще не оправился от потрясения, задумался, перебирая свои свитки.
– Ну, с делом о вкладе Эйлвина можно и не спешить – он старый друг нашей обители и подождет столько, сколько потребуется. Да и дело о ферме Хэйлза можно отложить до самого Благовещения, так что время терпит. Только вот мастер Бонел, он ведь рассчитывал, что его соглашение будет утверждено незамедлительно. Он уже собрался перевозить в монастырский дом свои пожитки.
– Напомни мне условия, пожалуйста, – извиняющимся тоном попросил аббат, – голова у меня в последнее время была занята другим, вот я и запамятовал, о чем мы там с ним договорились.
– Он передает обители в полное владение свой манор* [Феодальная вотчина в средневековой Англии.] Малийли, включая земли, на которых трудятся несколько его арендаторов. В обмен на это мы предоставляем ему усадьбу здесь, в аббатстве. Один дом – самый первый на городской стороне у мельничного пруда – как раз свободен, и подходит для него. Мы обязуемся поставлять все необходимые припасы для него, его жены и двоих слуг. Тут оговорены все подробности, предусмотренные в подобных случаях. Они будут получать ежедневно по два каравая хлеба из тех, что идут на стол братии, и по одному из тех, что выпекают для служек. Так же и эля: того, что отпускается монахам, – они получат по два галлона в день, а того, что пьют служки, – по одному. В скоромные дни им будут посылать мясные блюда, какие подают высшим аббатским служителям из мирян, а в постные – рыбу с аббатской кухни. Ну а по праздникам, само собой, – дополнительные лакомства, какими будет богата обитель. За припасами на кухню будет приходить их слуга. Кстати, прислуге тоже будет выдаваться по мясному или рыбному блюду в день. Каждый год мастер Бонел будет получать новое платье – такое же, какое носят старшие члены клира, а что до его жены, она предпочла, чтобы ей выдавали десять шиллингов в год, а уж на них она купит платье, какое пожелает. А еще десять шиллингов в год им положено на белье, дрова и упряжь для одной лошади. И, по смерти любого из супругов, оставшийся в живых сохраняет пожизненно право пользования домом и право на половину перечисленного довольствия, правда, если жена переживет мужа, обитель не должна будет содержать для нее лошадь в монастырской конюшне. Таковы оговоренные условия, и я собирался сразу после капитула пригласить сюда свидетелей, дабы в их присутствии утвердить соглашение. Судейский писец уже дожидается.
– Боюсь, – тяжело вздохнул аббат, – что, тем не менее, это придется отложить. Сейчас я не имею права принимать такие решения.
– Мастер Бонел будет очень недоволен, – взволнованно проговорил келарь, – они ведь уже все подготовили для переезда сюда и рассчитывали перебраться в ближайшие дни. Приближаются Рождественские праздники, и было бы неловко, если бы им пришлось встречать их, сидя на сундуках.
– Но ведь, – вступил в разговор приор, – если с утверждением соглашения и придется повременить, то откладывать переезд нет никакой нужды. Кто бы ни был назначен на место аббата, трудно предположить, чтобы он захотел расторгнуть этот договор. – Роберт говорил с большой уверенностью, ибо знал, что король Стефан расположен к нему больше, чем к Хериберту, а стало быть, ясно, что он-то и есть первый претендент на этот пост.
Хериберт ухватился за его предложение:
– И верно, почему бы им не переехать? Да, брат Мэтью, оставь на потом утверждение документов – никуда оно не денется – это же очевидно. Извести лучше наших гостей, что они могут перебираться и перевозить свои пожитки. Пусть встречают Рождество Христово, уютно устроившись на новом месте. Больше ничего срочного нет?
– Ничего, отче, – отозвался келарь, а потом спросил задумчиво и печально: – Когда тебе надлежит отправляться в путь?
– Надо бы послезавтра. Годы мои уж не те, чтобы ехать быстро, и на дорогу уйдет несколько дней. В мое отсутствие отвечать за все будет, разумеется, приор Роберт.
Аббат Хериберт поднял руку, рассеянно благословил братию и направился к выходу. Стремительным шагом за ним двинулся приор Роберт. Он уже чувствовал себя облеченным властью над владениями аббатства Святых Петра и Павла в Шрусбери и твердо рассчитывал на то, что бремя этой власти ему суждено нести до конца своих дней.
Один за другим, в тяжелом молчании, подавленные сообщением аббата, братья вышли из зала и, разойдясь по двору, принялись взволнованно обсуждать эту новость. Вот уже одиннадцать лет Хериберт возглавлял обитель; нести послушание под началом такого доброго, приветливого и покладистого человека было легко, пожалуй, даже слишком легко, и братья не желали никаких перемен.
В десять часов должны были служить мессу. Оставалось еще полчаса, и погруженный в раздумье Кадфаэль отправился в свой сарайчик в саду, чтобы приглядеть за настаивающимися снадобьями.
Густая, аккуратно подрезанная живая изгородь с первыми, еще робкими морозцами уже начинала блекнуть, сухие пожелтевшие листья понуро свисали с ветвей. Самые нежные, теплолюбивые растения Кадфаэль уже пересадил и укрыл от надвигающихся холодов. Наступающая зима давала о себе знать, но воздух в саду еще хранил аромат ушедшего лета, а внутри сарая голова кружилась от пряного, пьянящего благоухания. Кадфаэль частенько уединялся здесь, чтобы поразмыслить в одиночестве. Он настолько привык к стоявшему в помещении терпкому запаху трав и настоев, что почти не замечал его, хотя, будь в том нужда, мог мгновенно определить тончайший аромат и указать на его источник.
Стало быть, размышлял монах, король Стефан так и не забыл о своем недовольстве аббатом, и теперь Хериберту предстоит стать козлом отпущения за то, что Шрусбери осмелился противостоять притязанием короля. Странно, однако, ведь Стефан по натуре человек не мстительный. Вероятно, он чувствует необходимость ублажить легата и тем самым подольститься к папе. Ведь папа признал его королем, а папская поддержка – это такое оружие, каким никак нельзя пренебрегать в борьбе с императрицей Матильдой, которая тоже претендует на английский трон. Что и говорить, эта неукротимая леди не откажется так просто от своих притязаний и приложит все силы, чтобы переубедить Рим, а ведь даже папы могут менять свои привязанности. Потому-то, наверное, король и предоставил Альберику Остийскому полную свободу в осуществлении его планов переустройства церковного управления, а заодно и решил принести старого аббата в жертву неуемному рвению реформатора.
