Бери Квин - Шутка Варбурга Тэнтвула
Сейчас они сидели перед нами, по-прежнему держась за руки, в их глазах застыло выражение страха и беспокойства.
— Вы помните нас, когда мы были маленькими, доктор? — спросил меня Дэннис.
— Конечно, лет двадцать тому назад меня пригласили осмотреть вас. Вы тогда только что устроились в старом доме Стивенса, и кумушки судачили о странном джентльмене, приехавшем с запада с двумя детьми и китайским поваром. Этот джентльмен отвечал грубостями на любезности соседей и никогда ни с кем не разговаривал.
— Что вы думали о нас, сэр?
— Ну… я считал вас братом и сестрой и констатировал тогда, что у вас обоих корь.
— Вы не помните, сколько нам было лет?
— Тебе, кажется, года три, а Арабелле, наверное, год — полтора.
— И когда вы снова нас увидели?
— Много позже. Тебе было лет десять. В тот раз у вас была свинка. Вы были довольно странными, очень спокойными детьми.
— Доктор Троубридж, если с вами всю жизнь кто-то жестоко обращался, если вы не помните ни одного ласкового слова или жеста от этого человека, и вдруг этот же человек делает вам подарок, позволяя вам исполнить ваше самое заветное желание, и угрожает наказать вас, если вы его не выполните, разве у вас не появятся сомнения? Не заподозрите ли вы ужасную шутку?
— Не совсем понимаю.
— Тогда слушайте. За всю свою жизнь я не помню, чтобы отец улыбнулся, я хочу сказать, по-дружески. Из-за него наша с Арабеллой жизнь была сплошной травлей. Мне было два года, когда мы приехали в Гаррисонвиль, но я смутно помнил о доме на западе. Большом доме на холме над океаном, со стенами, увитыми глициниями и диким виноградом, и красивую даму, которая брала меня на руки, целовала и иногда давала мороженое с ложечки. Я смутно помню маленькую девочку, сестренку, но эти воспоминания такие отдаленные, что, может быть, я их просто выдумал. Мои настоящие воспоминания начинаются с короткого путешествия в сухую жаркую местность с отцом, молчаливым китайским слугой и девочкой, которая, как мне сказали, была моей кузиной Арабеллой.
Отец обращался с нами крайне сурово. За самую пустяковую провинность нас били хлыстом, а провинностей было много. Если мы молчали, нас обвиняли в том, что мы надулись, и спрашивали, почему мы не играем в саду. А если мы играли там и кричали, нас били за то, что мы горластые грязные ребятишки.
Поскольку мы не имели права встречаться с другими детьми, мы придумывали себе игры. Я был Тристаном, а Арабелла — Изольдой, или я был королем Артуром, а она — Дамой Озера, которая возвращала королю его меч. Не говоря об этом вслух, мы знали, что вероломный рыцарь, великан или дракон, которого я должен был победить, был на самом деле мой отец.
Но когда разыгралась реальная драма, во мне не было ничего от героя.
Мне было тогда, наверное, лет тринадцать. В тот день меня отхлестали в последний раз. В глубине сада протекал ручей, прежний владелец расширил его и сделал бассейн с лилиями. С годами цветы погибли, а бассейн остался и был нашим любимым местом для игр. В нем мы научились плавать — не очень хорошо, но нам хватало и этого. Купальных костюмов у нас не было, и мы купались в белье, а затем обсыхали на солнышке. Однажды, когда мы плескались, счастливые, как тюленята, на берегу внезапно появился мой отец и злобно закричал:
— Вылезайте! Вот, значит, как вы проводите время! Я столько труда положил на ваше воспитание, а вы так себя ведете!
Я начал было говорить, что мы только купались, но он ударил меня по лицу.
— Замолчи, маленький негодяй! Ты у меня узнаешь!
Он срезал прут тальника и, зажав мою голову в коленях, отхлестал меня до крови, после чего пинком отправил в бассейн, как бессердечный хозяин — провинившегося щенка.
Как я уже говорил, я не герой. На помощь пришла Арабелла. Она помогла мне вылезти на скользкий берег, обняла меня и забормотала:
— Бедный, бедный мой Дэннис! Это я виновата, я не должна была позволить вести меня в воду! Как только дядя Варбург умрет, мы в тот же день поженимся, и я буду такой доброй к тебе, и ты будешь так нежно любить меня, что мы забудем обо всех этих ужасных днях.
Мы думали, что мой отец ушел, но он, видимо, задержался посмотреть, что мы будем делать, потому что, едва Арабелла замолчала, он тут же появился из-за кустов рододендрона. Я впервые в жизни услышал его смех.
— Значит поженитесь, да? Хорошая выдумка, отличная шутка! Очень хорошо, женитесь! Посмотрим, что из этого выйдет!
С этого раза он больше меня не бил, но изобретал всевозможные моральные пытки. Мы не смели ходить в школу, у нас был репетитор, коротышка с крысиной мордочкой, которого звали Эриксоном. По вечерам мой отец заставлял нас делать уроки. Если мы не могли решить арифметическую задачу или проспрягать латинские глаголы, он унижал нас своим сарказмом и каждый раз издевался над нашим желанием пожениться. Он постоянно угрожал нам страшными карами, если мы это сделаем.
Итак, доктор Троубридж, вы должны понять мои сомнения. У меня впечатление, что оговорка в его завещании является частью тщательно подготовленной отвратительной шутки — отец как бы ждал возможности посмеяться над нами из могилы.
— Понимаю тебя, мой мальчик, — сказал я, — но…
— Никаких «но»! — внезапно воскликнул Жюль Де Гранден. — Этого ужасного покойника похоронят завтра в два часа дня, так? Хорошо! А завтра же вечером вы обвенчаетесь! Я буду польщен, если вы пригласите меня быть вашим свидетелем. Троубридж поведет невесту к алтарю, и мы порадуемся! Вы поедете в замечательное свадебное путешествие и узнаете сладость любви, еще более сладкую от вашего долгого ожидания! А мы тем временем тщательно сохраним эти бумаги до возвращения вашего нотариуса! Вы боитесь дурной шутки? Нет, друзья, хорошо смеется тот, кто смеется последним!
* * *Варбург Тэнтвул мало известен и не слишком популярен. Уединение, в котором он жил, покрывало его тайной; теперь барьеры упали, стена частной жизни рухнула, и более сотни соседей, в основном женщины, собрались в часовне.
В торжественной тишине слышались перешептывания:
— Отчего он умер? Большое наследство оставил? Эти молодые люди — единственные его наследники.
Началась служба.
— Господь, заступник наш от поколения к поколению… Никто не знает ни дня, ни часа…
После заключительного «Аминь» один из молодых служащих мистера Мартина подошел к гробу и благоговейно произнес:
— Желающие проститься с усопшим могут подойти…
Мрачный ритуал шел медленно. Я хотел уйти, поскольку не имел никакого желания глазеть на лицо и сморщенные руки мертвеца, но Гранден крепко взял меня за локоть и не отпускал, пока не прошли последние любопытные, а затем подтолкнул меня к гробу.
На мгновение он задержался перед катафалком, и мне показалось, что в его улыбке была тень, когда он наклонился и тихо сказал покойнику:
— Ну, дружище, теперь мы с тобой вдвоем знаем тайну, не так ли?
Я подавил восклицание ужаса. Может, это была оптическая иллюзия, одна из тех необъяснимых вещей, с которыми встречались врачи и те, кто занимается бальзамированием… Эффект обезвоживания… Перемещения газов…
Как раз, когда Жюль Де Гранден обратился к трупу, мертвые веки слегка поднялись, показав узкий край роговицы, и мне показалось, что эти глаза смотрят на нас с яростью, с ненавистью.
— О Господи! Жюль, пошли отсюда! — выдохнул я. — Мне показалось, что он смотрит на нас!
— Ну и что? Подумаешь! Я-то не боюсь посмотреть ему в лицо. Он хитрый пройдоха, ничего не скажешь, но, будьте уверены, Жюль Де Гранден не дурак!
* * *Брачная церемония состоялась в церкви Святого Кризостома. Преподобный Бентли посмотрел добрыми глазами на Дэнниса и Арабеллу, взглянул на нас с Гранденом и произнес первые слова церемонии:
— Мы собрались сегодня перед Богом, чтобы соединить священными узами брака этого мужчину и эту женщину… Если здесь присутствует кто-нибудь, кто может доказать, что они не могут быть законно соединены, пусть говорит немедленно или не говорит никогда.
Он по обыкновению сделал паузу, и я, как мне показалось, уловил что-то темное и жестокое в глазах Грандена. Затем в отдалении прозвучал, сначала еле слышный, а затем все более различимый резкий звук. Как ни странно, он напоминал мне свисток поезда, зловещий и дрожащий, разрывающий глухую тишину летней ночи.
Я увидел ужас в глазах Арабеллы. Лицо Дэнниса побледнело, в то время как звук стал более пронзительным и высоким. Затем он резко прекратился и почти сразу же раздался задыхающийся безумный смех, совершенно дьявольский. Последние звуки этого хохота, удаляясь, перешли в стон.
— Ветер? — пробормотал преподобный Бентли. — Я бы поклялся, что слышал смех, не…
— Всего лишь ветер, мсье, — настаивал маленький француз, его голубые глаза были тверды как сталь. — Это фокусы ветра. Продолжайте, прошу вас. Надо обвенчать этих детишек.
