Джастин Скотт - Девять драконов
Вскоре, к досаде и тревоге отца, мать стала сновать из дома и обратно так же часто, как и в Китае. Лежа на матраце с тетушкой Чен за задернутой занавеской, девочка просыпалась от их споров. Отец казался расстроенным, мать щедро сыпала новыми словечками.
— Куда ты ходишь?
— В Гонконге не обойтись без знакомства с нужными людьми, если хочешь, чтобы дела пошли на лад.
— Кто этот друг?
— Он потерял все. Так же как и мы, и начал с нуля. А теперь он ухватил за хвост удачу.
Девочка услышала, как у отца перехватило дыхание, и вспомнила его мужество в ту ночь, когда он оберегал ее и вел сквозь темноту. Она замерла, боясь ответа на вопрос, который не понимала.
— Ты спишь с ним?
— Что за чушь! Конечно, нет. Он просто поможет нам начать свое дело.
— Но я же учитель!
— Господи, ты что, не видишь, куда мы попали? Слава Богу, ты научил девочку английскому. Это дает ей шанс.
Однажды мать вернулась домой с будоражащими новостями, которые раз и навсегда изменили жизнь девочки. Ее друг договорился о месте для малышки в школе местной католической миссии — элитном учебном заведении, где дети китайцев изучают английский и другие дисциплины, необходимые для поступления в университет. Отец без конца занимался с ней перед вступительными экзаменами, которые она сдала успешно, и продолжал обучение до тех пор, пока не начались занятия в школе. И вот однажды теплым утром она бежала вниз по дороге в бледно-голубой юбке, которая была ей велика на полразмера, и тонкой белой блузке, неистово отстиранной и выглаженной тетушкой Чен, с ранцем, в котором она понесет домой книги.
— Счастливого пути — подальше от всего этого дерьма! — пыхтела ей вслед тетушка Чен.
Мать опять исчезла, и отцу пришлось искать работу. На том месте дороги, где земля тряслась у нее под ногами, она остановилась у раскрытого окна игрушечной фабрики и молча смотрела на отца, который согнулся у штамповального станка, выплевывавшего игрушечные грузовички из горячего металла. Его руки были такими худыми, что казались костями. Впервые она почувствовала приступ злобы к своей матери. Он работал на двух работах — на фабрике и поваром в ресторане, — потому что ее мать, которая никогда не работала в Китае, и здесь не будет работать даже на одной.
Тетушка Чен свернула с дороги и повела ее на улицы, которые становились все шире и шире, с сотнями гигантских разноцветных вывесок, сверкавших над тротуарами. Они втиснулись в очередь, ждавшую автобус. Огромный блестящий черный автомобиль остановился рядом с автобусной остановкой, и шофер в униформе распахнул дверь. Широкоплечий краснолицый гуйло вылез наружу, вслед за ним выпрыгнула маленькая девочка с белокурыми волосами, заплетенными в косички.
У гуйло были густые мохнатые бакенбарды и сверлящий взгляд, который, казалось, успел обшарить каждую пядь улицы. И хотя это жуткое видение прорычало низким голосом: «Ну-с, ваше высочество, пойдем-ка взглянем на клинику, для которой твоя мать заставляет меня выписывать чеки», бледнолицый ребенок схватил его волосатую руку с такой же радостью, с какой сама девочка-китаянка бежала к отцу.
Пораженная этой неожиданной встречей с богатыми гуйло, она уставилась на них. Женщина гуйло — гуйло, высокая, с рыжевато-коричневой кожей, — словно тигрица, шагнула из машины. Громко смеясь, она взяла девочку за другую руку, и на какой-то ослепительный миг показалось, все люди на тротуаре и даже машины замерли, и семья стояла в полном сборе — блистательное трио, победно смотрящее на свой Гонконг. Потом мать заметила затаившую дыхание, смотревшую на них во все глаза девочку.
— Дункан, дорогой. Посмотри, какой прелестный ребенок!
Буравящие голубые глаза пригвоздили девочку к тротуару.
— В ней есть шанхайская кровь. Чистокровные кантонцы никогда не бывают такими хорошенькими.
Он засмеялся:
— Вырастет — станет сердцеедкой.
Их белокурое дитя взглянуло на девочку своими спокойными голубыми — еще более голубыми, чем у отца, — глазами, словно ей тоже было любопытно, что же означает «сердцеедка».
— Виктория! Ну же, пойдем!
— Она щурится, мамочка.
— Она не щурится. Она китаянка.
— Нет, мамочка. Ей нужны очки, как Саманте из школы, верховой езды.
Мать-гуйло наклонилась, и ее огромное лицо нависло над девочкой, как луна.
— Ей-Богу, Виктория, возможно, ты права. Хорошие очки!
Она опять распрямилась во весь свой изумляющий рост и обратилась к тетушке Чен громким, отчетливым голосом:
— Послушайте, этому ребенку нужны очки. Я хочу, чтобы вы сказали это учителям. Школы составляют смету расходов на год — они заплатят.
Лицо старой ама стало неподвижным и непроницаемым, как глянцевая погребальная урна.
— Боже правый! Как будет на этом чертовом китайском «очки»?
— Нань гэн, — шепнула девочка тетушке Чен. — Леди говорит, что мне нужны очки.
— Нань гэн? Спроси у этой басурманки — может, нам купить еще и мотоцикл?
— Школа…
— Неправильно, — вмешалась золотоволосая Виктория. — Очки будет янь гин.
Девочка ее вежливо поправила:
— Янь цзин. Вы говорите на безукоризненном путунхуа. Но, к сожалению, моя бедная ама — кантонка.
Отец Виктории засмеялся:
— Как она вас поддела, ваше высочество! Хватит с тебя этих уроков китайского. Будем надеяться, что верховая езда пойдет тебе больше на пользу.
Виктория вздрогнула, когда отец засмеялся над ней. Ее розовые щеки залились пунцовой краской, и девочка почти физически ощутила обиду, сквозившую в глазах Виктории. Но уже в следующую минуту она резко выпрямилась, высоко вскинула подбородок и ошеломила девочку отрывистой гневной отповедью собственному отцу.
— Путунхуа — государственный язык Китая, папочка.
— Но мы живем не в Китае, мы живем в Гонконге.
Ее мать стрельнула в мужа укоризненным взглядом и успокоила дочь быстрой лаской по плечу.
— В Китае говорят на разных диалектах. Их очень много. В Шанхае они говорят на шанхайском, на фуцзяньском — в провинции Фуцзянь. А здесь, в Гонконге, даже наши китайцы говорят на кантонском, потому что первоначально они были выходцами из Кантона. Но государственный язык Гонконга — английский. И был им с давних пор. И ты, — она снова наклонилась над девочкой, — говоришь по-английски. Очень хорошо.
Она порылась в своей сумочке с роскошной золотой застежкой.
— Вот она! Ты возьмешь мою визитную карточку и скажешь своему учителю, что Тай-Тай говорит — тебе нужны очки. Ты знаешь, что такое очки?
Девочка онемела. Тай-Тай! Жена тайпана. Царица могущественного британского торгового хана.[3] Это все равно что встретить саму Тинь Хао.
— Поняла?
— Да.
— Возьми эту карточку. Отдай ее своему учителю.
«Салли Фаркар-Макинтош, — было напечатано витиеватым шрифтом. — Пик-хаус».
— Вот и твой автобус. Давай-ка беги.
Тетушка Чен потащила ее, и гуйло-тайпан засмеялся:
— Отличное шоу, мамуля. Пойдем, Виктория. Хватит с твоей мамочки добрых дел на сегодня.
Виктория и девочка разом оглянулись. Их взгляды встретились за мгновение до того, как автобус тронулся. Виктория вскинула голову — ее золотые косички разлетелись в стороны, как солнечные лучи, показывая свои уши. От зависти у девочки перехватило дыхание. На ней были самые красивые нефритовые сережки, о каких только можно было мечтать, — пара сверкающих зеленых драконов. Потом Виктория отвернулась, даже не взглянув на нее больше, и взяла за руку мать.
В тот свой первый день в школе девочка сидела, выпрямившись и держа карандаш в одной руке, листок бумаги в другой, и ловила каждое слово, произносимое преподавателем английского языка.
Это было непросто — его акцент сильно отличался от привычного выговора отца. Очень важно быть прилежными учениками, говорил учитель. Прилежные ученики награждались чем-то, что называлось стипендией. Эти стипендии позволяли хорошим ученикам поступить в технический колледж, а может, даже, если они будут очень, очень хорошими, в университет. И тогда, когда вырастут, они смогут поступить на государственную службу к англичанам, которые правят Гонконгом. Хорошие ученики учатся в поте лица, слушаются своих учителей и молятся Богу.
А теперь, чтобы Бог и государственная служба знали, кто они такие, он присвоит каждому ученику подходящее английское имя. Он назвал ребенка, сидящего в начале первого ряда, Энтони. После Бэннетт шла Каролин. Когда добрались до Деборы, девочка поняла принцип, по которому учитель изобретал имена. Умея быстро считать, она мгновенно сообразила, что ее новое имя будет начинаться с буквы «В», и усмотрела в этом знак свыше — улыбку богини Тинь Хао. Она внутренне подготовилась и, когда учитель Подошел к ней, сделала нечто из ряда вон выходящее. Она черпала свою отвагу из доброты, которую к ней проявили на улице, и из почтения, с которым директриса отнеслась к карточке Тай-Тай, пообещав немедленный осмотр окулиста. Но львиная доля ее храбрости зиждилась на безотчетном желании, чтобы у нее была такая же мать, как у девочки с золотистыми косичками и сережками-драконами.
