Кирилл Партыка - Час, когда придет Зуев
Во-вторых, с кадрами объединения постоянно происходили мало объяснимые и чрезвычайно нервирующие сотрудников метаморфозы. Кадры то судорожно сокращались, как ножка моллюска в момент опасности, то вдруг ни с того, ни с сего буйно разрастались и до отказа забивали тесные помещения старого одноэтажного здания, будто накипь проржавевшую трубу отопления. В результате большинство сотрудников, смысливших в киноискусстве и кинобизнесе, оказалось не у дел и принялось торговать заморскими товарами.
В-третьих, ни на что, кроме зарплаты руководителей, не было денег со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Имелись также в-четвертых, пятых и сто двадцатых.
Однако в соответствии с логикой, широко представленной в фильмах режиссера-бунтаря Жана Люка Годара, объединению вдруг ни с того, ни с сего выделили новое помещение. (Впрочем, как позже выяснилось, абсурдное на первый взгляд решение было вовсе не таким уж абсурдным, а давно и тщательно пробивалось в соответствующих инстанциях директором, которого киноработники за глаза величали Главковерхом по причине не склонного к либерализму нрава.) Несмотря на неизбежную в таких случаях кутерьму и неразбериху, переезд в новый офис — четырехэтажное здание из стекла и бетона — состоялся благополучно и без проволочек. Сотрудники, после очумелого блуждания по необъятным, гулким помещениям, наконец освоились и начали присматривать кабинеты по вкусу, полагая, что в таком дворце хватит места для того, чтобы всем разместиться с комфортом.
Но надежды эти не оправдались, так как Главковерх решил по-своему. Кое-кто из начальства персональный кабинет все же получил, но основная масса киночиновников была уплотнена и скучена, как и в прежней одноэтажной развалюхе, что неминуемо вызвало брожение умов и глухое роптание.
Тем временем в кабинет Главковерха зачастили те самые, уже знакомые многим личности, соотносящиеся с кинофикацией, как верблюд с театром пантомимы, а вскоре дюжие парни в «адидасах» и пьяноватые мужики в спецовках поволокли на пустующие этажи роскошную офисную мебель, диковинную электронную «оргтехнику» в ярких коробках, ковры и даже необтесанные каменья для устройства декоративных прудиков и фонтанчиков. Грянул металл, полыхнула электросварка, и многие помещения отгородились от мира острожными решетками и снарядоустойчивыми дверьми, на которых запестрели замысловатые вывески. Со знакомыми по школьно-институтскому курсу английского «трейдами» и «лимитедами» Волин еще как-то мирился, но, проходя однажды мимо двери с надписью ЗАО «Аллос», не выдержал и бросил сонному охраннику:
— Вы уж припишите в начале букву эф, чтоб всем все было ясно.
Охранник глянул на Алексея Александровича недоуменно и зверовато и ничего не ответил.
Разгадав коварный замысел директора, сотрудники от глухого роптания перешли к склочному гундежу, чреватому кляузами и налоговыми проверками. Но мудрый и решительный Главковерх немедленно созвал совещание, на котором объявил притихшим подчиненным, что тот, кто желает получать жалование в размере пары-тройки установленных родимой властью минимальных зарплат, может продолжать раздувать пожар революции. А заодно пусть присматривает и новое место работы. Прочие же в обиде не останутся. Вопросы есть?..
На этом три четверти конфликта были исчерпаны, а на оставшуюся четверть директору было наплевать. К тому же слово свое он сдержал.
Со временем фирмачи не только сжились с кинопрокатчиками, но кое в чем и сдружились. Волин (он все же получил хоть и скромный, но отдельный кабинет) стал замечать, как иные его коллеги время от времени воровато исчезают за бронированными дверьми или шушукаются по закоулкам с лощеными клерками, а потом ведут по телефонам приглушенные переговоры, в которых мелькали непонятные Алексею Александровичу слова: сертификат, растаможить и им подобные.
Некоторые молодые сотрудницы по окончании рабочего дня больше не брели под проливным дождем или палящим солнцем к запруженной народом остановке троллейбуса, а погружались в кожаные недра сверкающих «джипов» и в компании их владельцев уносились в неизвестном направлении.
Те, кто вел дружбу с «арендаторами», стали лучше одеваться, у них завелись деньжата.
Волин никак не реагировал на этот процесс «классовой диффузии». В сущности, ему было наплевать. Попав в «контору» сразу после окончания гуманитарного вуза, он всерьез увлекся волшебным искусством синема и на протяжении без малого двадцати лет работы все остальное его почти не касалось. Волину доставляло огромное наслаждение погружаться в творимую экраном симфонию формы, цвета и звука, проникающую в тайники его души то нежно и едва ощутимо, как вечерний ветерок в открытое окно, то словно пальцы хирурга в рассеченную скальпелем плоть. Он подолгу носил в себе разбередивший его сердце фильм, продолжая жить им и наслаждаться, словно привкусом недавно выпитого хорошего вина. Волин даже не пытался скрыть от себя, что тот, экранный, мир ему ближе и родней, чем реальный, порой напоминающий не мускатель, а «вермут розовый», шиш с полтиной бутылка. Но и с кинопрокатовской рутиной он мирился безропотно, работал на совесть, приобрел немалый опыт, избегал склок, не штурмовал служебную лестницу, и все это в совокупности уберегло его от грянувших сокращений.
По складу своему Алексей Александрович был скорее домосед, чем гуляка, любил хорошие книги, непрочь был посидеть перед «ящиком», когда передавали что-то стоящее, а не орали и не кривлялись. Пил в меру, хотя в последнее время мера эта становилась несколько щедрее, чем обычно. Будучи женат, не чурался и «приключений», свято однако следуя принципу: покой и благополучие семьи превыше всего. А потому избегал долгих и душераздирающих романов.
Так Волин жил всегда, тщательно оберегая свой сложившийся за десятилетия уклад от всяких внешних воздействий и потрясений. Но в последние годы это давалось ему все труднее.
И еще это тайное мучение, о котором никому не расскажешь, даже жене, потому что она может посчитать тебя трусом и неврастеником, а то и кем-нибудь похуже. (Их супружество и без того не назовешь безоблачным.) Эти проклятые ночные страхи, сперва заявившие о себе лишь легкой тревогой и подавленностью во время неурочных пробуждений, но постепенно превратившиеся в еженощную пытку, выворачивающую душу.
Из-за этих тайных страхов Алексей Александрович стыдился самого себя, понимая, что просто переутомился, зациклился на всякой ерунде, отравляющей жизнь. Он перепробовал много средств: от аутотренинга до рюмки коньяка перед сном, но ничего не помогало. Волин полагал, что свежая, основанная на духовной общности связь с женщиной могла бы помочь ему, переключить психику, высвободить подавленные комплексы, несомненно, лежащие в основе идиотской фобии.
Но такой связи у Волина никак не случалось.
Днем о своей напасти он почти забывал.
Он никогда не ввязался бы ни в какую авантюру, если бы приглянувшаяся ему сотрудница однажды, в ответ на предложение поужинать в кафе, не смерила его насмешливым взглядом.
— Вы это про что, Алексей Саныч? Какие нынче кафе? В забегаловки порядочные люди, вроде нас с вами, не ходят, а в приличном заведении вы всю зарплату за вечер оставите. Я такого свинства позволить себе не могу.
Не исключено — дамочка была из тех, что уезжали после работы не на троллейбусе, а Волин этого не учел.
Алексея Александровича словно обожгло. Он кое-как обратил в шутку возникшую неловкость, но от мерзкого ощущения не мог избавиться даже в последующие дни, все пережевывал и пережевывал пустяковый, в сущности, эпизод, пока не пришел к окончательному выводу, что взлелеянная им жизненная гармония определенно дала трещину и ночные страхи — лишь одно из проявлений возникшего раздрая.
Волин по привычке собрался было углубиться в анализ противоречий между собственным восприятием и объективным состоянием мира, но вместо этого неожиданно чуть не выпалил вслух: «Если ты такой умный, то почему не богатый?!» И тут же поморщился. Вот, оказывается, к чему все свелось. Оч-чень возвышенный мотив!
Но если взглянуть с другой стороны… Устраиваются же люди! Зарабатывал бы побольше — и с Лариской, с женой, тех безобразий бы на работе не приключилось.
Не цеплялась бы за место. И эту фифу взял бы и сводил в японский ресторан. Хотя на кой черт она ему, такая… Ну, не эту, так другую, какую надо. Что толку, что часами способен рассуждать о нюансах неореализма? А работа — чуть не на побегушках. Зарплата — едва концы с концами свести. Отдельный кабинет вот дали.
И что толку? Сколько можно прятать голову в песок? Знакомьтесь — Волин Алексей, мелкий чиновник, серая мышь! «Илиаду» и «Божественную комедию» перечитывает не по обязанности, а удовольствия ради, но это на лбу не написано. А написано на лбу: …гражданин, ваш билет? …как так — не успели взять?! ..пятую остановку едете!
