Владимир Орешкин - Перпендикулярный мир
Но мы с Машей то смотрели в окно, то друг на друга. То снова друг на друга, то снова в окно. Никто из нас не смотрел на Ивана.
— Это нормально? — подсказал Иван.
Он устроил длиннющую паузу, и, поскольку никто из нас ее не заполнил, вынужден был снова начать говорить.
— Это нормально, — сказал он, — оказаться в параллельном мире?.. Как вы думаете?
— Я все знаю о параллельных мирах, я прочитал о них уйму книг. Ну штуки три точно, голову даю на отсечение… В них — все, как у нас, и в то же время все по другому. Так что трудно разобраться… И неизвестно, — какой из них настоящий… Если между нашим и этим разница только в смене времен года, — то все еще ничего, жить можно. Мы добираемся до Москвы, делаем себе документы и линяем в тот же Лондон… Все по программе… Но в этом еще какая-то война.
Вы заметили, мужиков в поселке раз-два, и обчелся. Одни женщины, старики и дети. На станции на нас смотрели подозрительно… Особенно на тебя, Мишка. Может быть, по ихнему, ты похож на вражеского шпиона… Ну, тип лица, может, у тебя такой… Документов у нас вообще никаких. Без документов, мы — бомжи. Со всем отсюда вытекающим… Михаил, что я сейчас сказал?
— Я сам ничего еще не понимаю, — ответил я.
— Маша, ты? — требовательно спросил Иван.
— Мальчики, у меня странное чувство, хотите расскажу?
— Давай, — с готовностью согласился Иван, — ты накаркала, что ни в какой Лондон мы не попадем… Так что твое странное чувство может представлять для нас непосредственный практический интерес. Я весь внимание.
— Перестань изображать начальника, — строго сказала Маша. — Мы же договорились когда-то… Тебя все время тянет командовать.
— Это все твое чувство?
— Нет… Только вы не смейтесь…
— Ха … — медленно сказал Иван, с самым серьезным выражением лица.
— Не перебивай… Когда ты изображаешь из себя начальника, ты становишься невыносимым. Я уже не хочу ничего тебе говорить.
— Да молчу, молчу… У вас здесь слова нельзя сказать, такие вы все нервные.
Я посмотрел тогда на Машу.
И свое собственное странное чувство пришло ко мне… Неожиданно, не вовремя, совсем не к месту, глупость какая-то: я вспомнил, как она сказала мне, в тот день, когда мы впервые встретились, на Белорусском вокзале:
«Тебе. Сейчас. Куда?..»
— У меня такое чувство, — сказала задумчиво Маша, — что мы едем домой… Как будто мы долго-долго путешествовали, повидали всякие страны, посмотрели на разных людей, на достопримечательности, на чудеса природы, — долго были за какой-то границей. Теперь же начался путь домой, — поэтому все будет хорошо. Потому что это дорога, которая приведет нас к дому… Поэтому я не волнуюсь.
— То есть, тебе все по барабану… А как же параллельные миры? — требовательно спросил Иван.
— Какая разница, — сказала Маша.
— Действительно, блин… На самом деле, — какая разница… — терпеливо согласился Иван. — Но тем более нам нужно предохраняться… Мы едем в Москву, и давайте условимся, — если потеряемся или кто-то отстанет от поезда, то будем встречаться у Главпочтамта. В Москве… Оставим там друг другу письма «до востребования». Потеряешься, добираешься до почтамта, а там тебя ждет письмецо, где кого найти. Очень удобно… Когда война, всегда так делают, — договариваются между собой. На всякий случай. Я точно знаю.
2Так что мой путь лежал в Москву.
Других вариантов не было…
Начиналось замечательное летнее раннее утро. Оно возникало за далеким пожаром, который, судя по дыму, не только не утихал, но и напротив, — разрастался. Благодаря рассвету я сориентировался в сторонах света, — за базой находился восток.
Поэтому с югом, севером и западом проблем не оказалось. Можно было выбирать любую из оставшихся трех сторон. Куда двигать дальше.
От подсохших галифе и портянок приятно пахло костром, да и сапоги почти высохли, еще чуть-чуть, и можно смело отправляться в путь.
Мимо, недоуменно посматривая на меня, неторопливо прошастал ежик. На его спине покоилось несколько зеленых листьев и большая сосновая шишка. Зачем-то ему все это понадобилось. В хозяйстве.
— Привет, — сказал я ему.
Он не остановился, лишь повел в мою сторону острой мордочкой. Но и не заторопился, — так же размеренно продолжал двигаться куда-то по своим делам.
Где-то далеко, на пределе слуха, возник гудок тепловоза.
В противоположной от военно-морской базы стороне…
В тот самый момент, когда я выбирал часть света, — как ориентир для дальнейшего движения.
Я даже не особенно обрадовался. Нечто подобное должно было случиться, — когда я надевал первый сапог, который от просушки нисколько не скочевряжился, а, как положено по уставу, вошел, словно по маслу. Раз повезло один раз, должно подфартить — и второй.
Или наоборот, — в тот момент не до конца осознал, какое счастье снова подвалило ко мне… А подумал: с одной стороны, — военно-морская база, с другой, — ни моря там, ни океана, ни даже никакой речки. Вообще никакой воды, кроме водопроводной из крана. Тогда почему военно-морская? Вернее, почему в таком месте, где пловцам-диверсантам и поплавать нельзя? Даже в бассейне.
Вот они, — причуды параллельного мира.
Передвигаться по непроходимой тайге, где даже грибников никогда не бывает, — неблагодарное занятие. Но я наткнулся на кабанью тропу, где из следов были одни копыта, и довольно комфортно двинулся по ней, — в нужном направлении.
Железнодорожных звуков больше не возникало, — но мне достаточно было и того намека, единственного.
Отпил из мелкого ручейка, пахнущей настоем лесной почвы, холодной водицы, — этой малости мне хватило. Человек без еды может прожить два месяца. Из них, недели две-три — находясь в активном состоянии. Выходит, время у меня было, а завтракать совершенно не хотелось…
От постоянных удач какая-то наглость прикатила ко мне. Замешанная на отчаянье… Потому что, если неудача одна, но большая, — она с лихвой проглотит всю череду мелких счастливых обстоятельств.
Захочется есть, я, как Рембо, могу стрескать ежика и его сосновую шишку. Поскольку я — царь природы. Попрошу у нее прощения, — и съем.
Не испытав при этом угрызений совести…
В полусумраке, в котором я продолжил свой путь, шумели над головой сосны. Отжившие свое ветки и стволы, валявшиеся на земле, поросли мхом, тропа, по которой не ступала нога человека, вела меня, — и вокруг все замирало при моем приближении. Надо думать, от страха… Только шелест верхушек деревьев, только этот шелест…
Я был, — один.
Никто не любил меня, — никому я не был нужен…
Почему, так мало любви вокруг?
Почему ее нет совсем?..
Но зачем, с какой стати, она мне вдруг понадобилась — эта любовь… Когда, все в мире замечательно устроено, без нее. А я, — часть мира.
Был же Дарвин, — он все объяснил. Желающим — знать. Поскольку ничего такого в природе не существует, никаких слюнявых сентиментальностей, — есть лишь суровая, справедливая борьба за выживание… Я съем ежика, — его не станет. Съем шишку, — не станет и шишки.
А у них тоже, наверное, какие-то свои переживания по этому поводу. И они кого-то там лопают все время, растительное или животное… Говорят, ежики любят мышек. Чем мышки-то провинились перед ними.
Но поделом им, и тем и этим, не будут мельтешить перед глазами…
Такая скука, эта бессмысленная природа… Я — так устал.
Я шел, петляя, но в общем-то держа направление на запад, и даже был уверен, если там на самом деле железная дорога, я должен выйти на нее в течение часа, или около того, — что-то в этом роде. До услышанного мной тепловозного гудка было километра три, не больше. Да и к базе откуда-то подходила железная колея, на которой всю неделю, что я там провел, простояло два товарных вагона.
Откуда-то они там взялись.
Эти вагоны.
Вся страна опутана густой сетью железных дорог, — они не дадут мне пропасть. За месяц поста, что есть в запасе, я обязательно наткнусь на железнодорожный путь. По теории вероятностей… Так что среди этой замогильной тишины я никогда не сгину, и мой, обглоданный волками белый скелет, не зарастет здесь мхом…
Но не хватало чего-то привычного. Привычного и необходимого сейчас. Словно бы меня незаметно обокрали, — и только теперь я заметил пропажу.
Захотелось умереть.
Что-то давно я не умирал…
Что-то давно я не умирал. На самом деле.
Я даже остановился, даже замер на месте — сделав это открытие…
Я. Давно. Не. Умирал.
Меня бросило в пот…
С тех пор, как мы, почти месяц назад, вышли из горы на поверхность, в это роскошное лето, — я не умирал ни разу.
Вот ведь юмор, вот — ржачка. Я выздоровел!..
Но вместо того, чтобы, как следовало бы, прийти в восторг от этого обстоятельства, — я покрылся испариной. Прирос к тропинке, окончательно прервав свое размеренное движение.
