Уоррен Мерфи - Верховная жрица
Наконец, окончательно уверившись, что потеряли власть над своим творением, решили его отравить.
Регенты ничуть не сомневались, что сумеют найти ребенка, которого можно будет провозгласить сорок седьмым бунджи-ламой. Просто им на какое-то время придется отложить исполнение своих честолюбивых стремлений.
Думая пока еще о безымянном, ничего не подозревающем ребенке, обреченном велением судьбы родиться в момент его смерти, сорок шестой бунджи-лама внезапно возвысил голос:
– Внемлите, о, последователи правоверного пути! Мне было видение.
Обитая железом тиковая дверь отворилась, и в келью в своих великолепных ало-золотых одеждах вошли жрецы. Они окружили бунджи-ламу, лежавшего в шитом золотом погребальном парчовом одеянии в длинном гробу, который был усыпан солью, чтобы сохранить останки усопшего, пока не будет найден и доставлен в монастырь его преемник.
– Колесо Времени неумолимо вращается, – возвестил бунджи-лама, – и скоро мне надлежит поменять свое бренное тело на другое. В эти смутные времена, пока еще не найден четырнадцатый далай-лама, вам не обойтись без моих духовных наставлений. Вот почему мне было ниспослано видение, следуя которому верующие довольно быстро найдут моего преемника.
Жрецы с живейшим интересом и вытянувшимися от любопытства лицами внимали каждому слову бунджи-ламы. Лишь Лунгтен Друба, один из высокопоставленных регентов, сморщился так, будто отведал чего-то кислого.
Бунджи-лама весомо ронял одно слово за другим:
– Душа моя переселится в другое тело, и я предстану перед вами с волосами цвета пламени и не сохраню никаких воспоминаний о нынешней жизни. Ни о чем, с нею связанном. И ничто, связанное с этим телом, не пробудит никаких воспоминаний и во мне.
Жрецы рты пораскрывали от изумления.
– Но как же мы узнаем тебя, а ты – нас, святейший?
– Вы сразу же все поймете, ибо в следующем своем воплощении я стану золотым идолом без лица.
Внимавшие растерянно переглянулись. Никто из них и слышать не слышал о чем-либо подобном.
– В руке этот идол будет держать меч, и находится он очень далеко отсюда. Вот и все, что я могу вам сказать. Ищите.
– Мы не успокоимся, пока не найдем тебя вновь, о святейший! – поклялись жрецы.
Закрыв глаза, бунджи-лама смущенно улыбнулся; в этой его улыбке регенты усмотрели желание подавить боль. Умирающий же тихо радовался: никакого видения не было, безликий золотой идол – всего лишь плод его воображения, подобное диво не сыскать даже в лучшем из миров. Бунджи-лама не сомневался в этом.
Через миг он умер в полной уверенности, что ни одно невинное дитя отныне не станет жертвой честолюбивых замыслов Лунгтена Друбы и совета регентов. Круг его перевоплощений замкнулся, впереди только нирвана.
Под порывами завывающего ветра трепетали на флагштоках узкие молитвенные флаги. Отовсюду слышались трубные звуки раковин[3]. Взмыли ввысь белые траурные полотнища, и весь Тибет погрузился в безутешную скорбь.
В этот миг далеко-далеко от кельи для медитирования, что носила название «Молитвенное убежище от соблазнов мира чувственного», появилось на свет рыжеволосое дитя.
Поиски очередного бунджи-ламы начались на следующее утро.
И волею судьбы тянулись бесконечно долго.
Глава 1
Высоко в Гималаях в своей пещере сидел нагой, исполненный святости Лобсанг Дром Ринпоче. Вот уже шестьдесят лет, с начала года Огненной Собаки, вокруг снежных вершин беспощадно завывали ветры, наметая высокие сугробы у входа в убежище и даже задувая снег внутрь. На каменном полу вокруг Лобсанга Дрома было сыро. Казалось, его костлявое тело излучает тепло, которое растапливает снежные хлопья.
Буйство стихий отнюдь не страшило его, хотя питался он всего лишь раз в день пятью высохшими зернышками ячменя, смоченными тающим снегом.
Далеко внизу, в лилово-черной долине, грохотал гром. Вот снова громыхнуло. Отголоски поднялись к небу, заметались среди гранитных вершин. Откуда-то донеслось рычание леопарда.
Прислушавшись к громовым раскатам, Лобсанг Дром признал в них звуки выстрелов китайской артиллерии. Раскинувшийся внизу Тибет восстал против жестокого правления пекинских угнетателей. Орудийные выстрелы болезненно отзывались в ушах жреца, но в жизни многое причиняет боль. В том числе и неудача.
Сорок три года терпел Лобсанг Дром китайское иго. Горько сознавать, что в течение предыдущих столетий китайцы не раз попирали свободу тибетского народа. Впрочем, порой и они стонали под игом тибетцев. Вращение Колеса Судьбы неотвратимо.
Война закончится, орудия смолкнут. Павших китайцев соплеменники отвезут на родину, тогда как тибетцы похоронят убитых согласно своему обычаю. Однако Лобсанг Дром обречен горько скорбеть до конца своих дней, ибо не выполнил он священного долга, как не выполнил его и отец – Лунгтен Друб, высокопоставленный регент бунджи-ламы.
Сам же бунджи-лама, воплощение Будды Будущего, странным образом затерялся между перевоплощениями. Такого еще никогда не случалось, а почему произошел сбой в обычно безукоризненной системе, никто не знал. Ведь предыдущий бунджи-лама в присутствии отца Лобсанга Дрома ясно предсказал будущее!
Весь Тибет обрыскал Лунгтен Друб в поисках сорок седьмого бунджи-ламы, то так и не нашел ни одного рыжеволосого мальчика. Не нашел он и безликого золотого идола с мечом. Пришлось выйти за пределы внутреннего Тибета. Тщательно обыскан был весь Непал, а также Бхутан, Сикким, даже оба берега Призрачной реки, Ди-чу, на границе Тибета и Китая. Побывали жрецы и в Индии, колыбели буддизма, прежде чем Безымянные Почитатели, Провидящие Свет Во Тьме, среди которых одним из первейших считался его отец, были вынуждены прекратить их.
Китай, как того давно уже опасались, вторгся в Тибет и захватил его. Едва достигший зрелости далай-лама бежал в изгнание. Панчен-лама, как и предрекал Лунгтен Друб, стал раболепным орудием в руках китайцев. Казалось бы, самое подходящее время для явления бунджи-ламы, который к тому времени должен был уже стать взрослым, но он так и не показывался.
То был год Железного Тигра, который на Западе называют 1950 годом.
Наконец настал день, когда Народно-освободительная армия увела с собой всех регентов, за исключением одного-единственного – Лобсанга Дрома. Сначала сын жреца скрывался в высокогорном монастыре, где прошел обучение, необходимое для посвящения в монахи. После принятия обета его, последнего из всех Безымянных Почитателей, Прозревающих Свет Во Тьме, отправили в близлежащие города для возобновления поисков. Он, разумеется, боялся китайских солдат, но чувство долга помогало ему преодолевать страх.
Надежды тем временем постепенно таяли. Все вокруг шепотом только и говорили о поисках Рыжеволосого Мальчика, Который Спасет Тибет. Но он до сих пор не показывался. Возможно, и не хотел даже, чтобы его нашли.
Павший духом Лобсанг Дром вернулся в свою высокогорную пещеру, чтобы провести остаток дней в медитации, питаясь ячменными зернами и горькими мыслями.
Его благочестивые размышления прерывались лишь раз в году, когда по узким тропам поднимался преданный ему крестьянин, пополнял скудные запасы ячменя и сообщал самые важные новости.
– О святой жрец, – сказал он как-то. – Панчен-лама покинул этот мир.
– Панчен-лама был послушным орудием в руках китайцев; таковы слова отца, – ответил Лобсанг Дром.
– Говорят, китайцы его и отравили. Начались поиски нового воплощения.
– Пусть ищут, мне нет до этого дела, – отозвался Лобсанг Дром. – Следующий будет столь же недостойным, как и предыдущий.
Произошло это в год Огненной Собаки, когда Лобсанг Дром уже потерял счет времени. В год Земляного Зайца тот же самый крестьянин, поднявшись наверх, со слезами на глазах произнес:
– С запада идет молва, что изгнанный далай-лама призывает покориться судьбе. С его словами невозможно согласиться, он, например, изрекает, что являет собой последнего далай-ламу, другого больше уже никогда не будет.
– Запад испортил далай-ламу, – обронил Лобсанг Дром. – Именно об этом предостерегал меня отец.
– Остался только бунджи-лама. Не поищешь ли ты его, о святой жрец?
Лобсанг Дром покачал бритой головой.
– Он не желает, чтобы его нашли.
– Стало быть, Тибет навсегда останется вассалом Китая.
– Если кто в этом и виноват, то только тибетские матери, которые не рожают детей с волосами цвета огня, а если и рожают, прячут их ото всех.
Впрочем, все это уже стало прошлым.
Шел год Земляной Собаки, а Лобсанг Дром по-прежнему медитировал. Он сидел в луже тающего снега, практикуя искусство, известное как тумо, помогающее человеку сохранять свое тепло, даже не укрываясь овечьими шкурами. Снизу, с подножий гор, доносились раскаты грома, а в периоды затишья слышалось рычание снежного леопарда.
