Александр Бородыня - Зона поражения
увидел освещенное окно. Окно располагалось прямо над крышей свинобуса, на четвертом этаже шестнадцатиэтажной башни. Он даже потер глаза. В окне была желтая занавеска, такая же желтая, как и краска на боках машины. Окно мигнуло и погасло. Но прежде, чем оно погасло, Сурин отчетливо увидел женщину — тонкий силуэт на занавеске, ее Мелькнувшую руку, поправляющую волосы.
Тяжело покачиваясь и рыча мотором, свинобус тронулся с места и покатил под ледяным дождем. Окно погасло. По инструкции следовало сообщать обо всем подозрительном.
Шлагбаум опустился. Немного постояв неподвижно, Сурин с трудом оторвался от батареи, присел к столу, снял телефонную трубку. Постучал по рычажкам.
— Центральная! Четвертый пост беспокоит. Сержант Сурин.
В телефоне скрипнуло, и сонный голос дежурного поинтересовался вяло:
— Ну, что у вас там еще стряслось?
— Да, вроде…
— Когда «вроде», приличные люди крестят лоб. — Было слышно, как дежурный сопит, сдерживая, наверно, зевок. — Вроде или чего услышал?
— Увидел…
— Ну и чего ты там увидел, сержант Сурин?
— Женщина в окне шестнадцатиэтажки стояла.
— И давно она там стояла?
— Только что… Минуты три.
— И чего ты хочешь от меня? — Ну я не знаю…
Он уже и сам не был уверен в том, что произошло. В голове сильно звенело. Может быть, отключился. Заснул на секунду. Привиделось.
— Ну, милый, если ты не знаешь, почему я должен знать?
Дежурный откровенно зевнул и звонко похлопал себя по губам ладонью.
— Я думаю, нужно прислать сюда группу, — вдруг подсевшим голосом сказал Сурин.
— Как хочешь. Хочешь группу, будет тебе группа. Ребята вообще-то спят. Я их, конечно, разбужу, но, если ты ошибся, сержант, морду они будут бить не мою, а твою.
С наступлением ночи температура заметно упала, дождь сменился снегом, и сквозь белое крутящее решето башня проступала уже с трудом. Положив трубку, Сурин поискал своего напарника. Согласно инструкции тот проверял надежность заграждения. Двадцать шагов вправо вдоль колючки, двадцать шагов влево. Инструкция, как и любая здесь инструкция, — полный бред. Можно было сразу вернуться в тепло, как только шлагбаум опустили, но Гребнев каждый раз упрямо, назло, кажется, самому себе, вопреки всякой логике следовал предписанию. Защитный комбинезон на нем уже не блестел в свете прожекторов, а лишь тускло отсвечивал.
— Холодно? — спросил Сурин, когда Гребнев вошел и, плотно притворив за собою дверь, постучал ногами у входа.
— Опять шерсть собачья на проволоке! — Он расстегнул воротник и только после этого потер подошвы о решетку. — В двух местах шерсть и кровь. Грызут они колючку, что ли? Пустили бы ток… И то легче… Поубивало бы их всех. Не мучились бы.
— Ты не видел. Тебя не было, когда пускали на пробу, — сказал Сурин, один за другим открывая высокие металлические шкафы. — По всему периметру черные тушки висели. Вонь была страшная.
В четвертом шкафчике он нашел то, что искал, и, достав комбинезон, стал натягивать его на себя. Обычно он не надевал комбинезона. Этот здесь оставил заносчивый владелец «Кадиллака». Пока ругались, разделся и дальше отправился уже в одном костюме.
— Ты куда? — спросил Гребнев.
— Пойду посмотрю. Я наряд вызвал. Но пока они приедут, сколько времени пройдет.
— А что случилось?
— Потом! — Сурин взял автомат и проверил обойму. — Вернусь, все расскажу. Поставь пока чайник. Горячего надо выпить.
3
Сильно похолодало, он не надел респиратора и, вдыхая зимний ночной воздух, почему-то подумал: «Температура падает, а радиация растет».
Мысль была дурацкая, но она (мысль) насмешила Сурина. Он остановился у шлагбаума, глянул за колючку, там за двумя рядами проволоки стояли другие шестнадцатиэтажные башни, пост номер три был совсем рядом, в километре, но видно его не было, улица шла вниз, и пост находился будто в яме. Только в дали неба легкий ореол от прожектора.
Было отчетливо слышно, как затормозил свинобус, даже долетали голоса. В вороте комбинезона сохранился чужой запах. Незнакомый терпкий одеколон, наверное, этот из «Кадиллака» пользовался только дорогими одеколонами. Сейчас он появится, по графику «Кадиллак» пойдет в 20.30. Сурин не хотел с ним столкнуться. Чужой запах раздражал.
Пнув ногой ящик стационарного дозиметра- дозиметр стоял прямо возле шлагбаума и часто попадал под ноги, — Сурин развернулся и зашагал к башне. Он задирал голову, желая сосредоточиться на выбранном окне, но жесткий воротник и чужой запах отвлекали его.
Окно было слепо, так же как и все остальные окна. Они в этой башне на редкость уцелели. За восемь лет, прошедших после катастрофы, наверное, во всей Припяти не нашлось бы еще одного такого целого дома. Внутреннюю планировку Сурин помнил. Еще год назад, когда его перевели сюда из Киева, ходил два месяца вместе с дозиметристами. Дозиметристы были молодые ребята из Киевского университета, почему-то считалось, что они ищут повсюду золото. Его обязанностью было проследить, чтобы ничего им в карман не попало. Позже, перейдя на работу в ГАИ и проверяя за смену десятки грязных машин, он ни разу так ни у кого золота и не видел. Даже обручальные кольца женщины оставляли дома. Снимет такая студенточка перчатку, а на пальчике белая полосочка.
Если окно слева от подъезда второе, значит, это первая дверь слева на четвертом этаже. Он не смотрел под ноги и споткнулся о выбоину в асфальте. Висящий на ремне автомат больно ударил в бок. Остановился. Улица перед ним была, как и положено, совершенно пуста. Дорога подмерзала, обращаясь в неровный каток. В свете фонарей клубился легкий мелкий снег, похожий на туман, и никакого больше движения. То ли тишина звенит, то ли в голове звон. Сурин взял автомат рукой. Автомат был тяжелый и теплый. Его тяжесть немного успокаивала. Сурин понял, что боится. Чего? Он не смог себе ответить на этот вопрос.
Вопреки ожиданию пломба на подъезде башни оказалась целехонькой. У Сурина в кармане был свой пломбир, хоть он и перешел теперь работать в ГАИ. Если не опечатать потом за собой, то придется слишком долго объяснять, почему пломбу сорвал. Сержант оторвал печать и вошел внутрь, в подъезд. Сюда давно уже никто не входил. После эвакуации старые хозяева возвращались на несколько часов: переломали замки, посрезали люстры, разбили грязные телевизоры, которые им не разрешалось вывозить, побросали на газоны ключи, а потом только дозиметристы ходили перед тем, как запломбировать подъезды. Почему-то не хотелось вынимать фонарик. В окно пробивался рыжий свет уличных фонарей, и, когда глаза немного попривыкли, в этом зыбком свете можно было разглядеть ступеньки, ведущие вверх. Дверь сомкнулась перед ним год назад. На ступеньках — можно ударить подошвой — так и валяются брошенные кем-то ключи. С той стороны у лифта был трехколесный детский велосипед, там какие-то коробки еще были, но в полумраке не разглядишь.
Нащупывая ногой каждую следующую ступеньку, он, так и не включив фонарика, поднялся на второй этаж. Двери квартир распахнуты, несколько раз пришлось переступить через брошенные на лестнице вещи, иногда под подошвой хрустело. Наступая и раздавливая мусор, Сурин пытался угадать по звуку, что это было. Радиолампа? Головка от пупса? Пластиковая упаковочка от часов? Сигаретная пачка? А это, похоже, просто сухая корка!
Дверь в интересующую его квартиру оказалась закрыта, остальные семь дверей на площадку, как и прочие в здании, распахнуты, сквозняк гуляет, а эту будто гвоздями забили. Сурин нажал ладонью на дверь. Без толку. Включил фонарик. Белый луч пробежал по кафельным синим стенам, проваливаясь в распахнутые проемы квартир, вытащил из темноты битое стекло, груды разодранных тряпок. На пороге следующей квартиры валялась новенькая дубленка с пушистым рыжим воротником. Луч замер на панели замка. В замке торчали ключи. Маленькое серебряное колечко и на нем два ключика. Сурин посветил под ноги. Повсюду кафельный пол и ступеньки покрывал опасный налет черной пыли. В пыли можно было увидеть собственные следы. Он даже поморщился от напряжения. Рядом с рубчатым отпечатком его ноги у двери явственно проступал еще один отпечаток. Он был очень странной формы, и Сурин не сразу сообразил, что это след маленькой женской туфельки на высоком каблучке.
Повернув ключ, он вошел в квартиру и зачем-то притворил за собою дверь. Далеко со стороны третьего поста принесло звук мотора. Он определил — БТР. Быстро они сориентировались, двадцати минут не прошло. В свете фонарика прямо перед собою он увидел вешалку. Обычная вешалка, шуба женская висит: пушистая, дорогая; плащик детский. Под вешалкой тапочки на паркетном полу. Тапочки напугали Сурина. Они были такими по виду теплыми, такими домашними, они так аккуратно стояли здесь, маленькие-маленькие, будто только что снятые то ли с женской, то ли с детской ноги, что никак не вязались со всем остальным.
