Эрик Ластбадер - Ниндзя
— Ник, мой мальчик! — выпалил Голдман, положив трубку. — Ты просто телепат, ну надо же прийти так вовремя! Знаешь, кто звонил? Не стоит, — он взмахнул рукой и стал похож на утку, которая пытается взлететь, — не гадай. Я сам тебе скажу. Это был Кингсли. — Глаза Голдмана расширились от возбуждения. — И знаешь, что он сказал? Он восторгался тобой и твоей рекламной кампанией. Первые результаты уже налицо — “замечательное повышение спроса”. Так и сказал, шмендрик, “замечательное повышение”.
Сэму Голдману было около шестидесяти, но ему, бодрому, подтянутому и всегда загорелому, никак нельзя было дать больше пятидесяти. Николас подозревал, что Голдман поддерживает загар, чтобы оттенить свои великолепные седые волосы. Сэм обожал контрасты. Его удлиненное лицо было изрезано морщинами; щеки слегка тронуты оспинками. Большие карие глаза властвовали на этом гордом лице, несмотря на длинный нос и чувственный рот. На Голдмане была голубая сорочка в светлую полоску с белым воротничком и итальянский шелковый галстук сине-бордовых тонов. Да, Сэм умел одеваться. Правда, рукава его элегантной сорочки были небрежно закатаны почти до локтя.
Глядя на Голдмана, Николас вдруг понял, почему ему было так трудно решиться.
— Я рад это слышать, Сэм, — сказал он.
— Ну, садись, не стоит.
Голдман показал на металлическое кресло с бежевой замшевой обивкой, стоявшее перед его огромным письменным столом.
Вряд ли это кресло было ему самому по вкусу, но клиенты приходили в восторг.
— Спасибо, мне здесь удобнее. — Николас чувствовал, что разговор будет нелегким. — Я ухожу, Сэм.
— Уходишь? Тебе уже нужен отпуск? Ты работаешь художественным редактором только шесть месяцев...
— Семь.
— Ладно, не будем торговаться. Короче, ты хочешь взять отпуск? Хорошо, считай, что ты в отпуске. Куда поедешь?
— Ты не понял, Сэм. Я хочу уйти из агентства. Совсем. Голдман повернулся в кресле и посмотрел в окно.
— Знаешь, сегодня будет снег. Хотя по радио передавали, что не будет. Но я-то знаю. Я это чувствую по суставам, когда играю в теннис. Сегодня утром я сказал Эдне...
— Сэм, ты меня понял?
— Этот Кингсли, может быть, и соображает в издательских делах, но только не в рекламе. Долго он думал, прежде чем к нам обратиться. — Голдман резко повернулся к Николасу. — А вот ты, Ник, в рекламе разбираешься.
— Сэм...
— Уходишь, Ники? Что значит — уходишь? Не верю. У тебя здесь есть все. Все. Ты знаешь, сколько чистого дохода мы получим от твоей кампании?
— Меня это не волнует, Сэм.
— Две сотни тысяч. Ник. Так с какой стати тебе вздумалось уйти?
— Я устал, Сэм. Знаешь, мне кажется, будто я работаю в рекламе целую вечность. В последнее время просыпаюсь и чувствую себя как граф Дракула.
Голдман вопросительно поднял голову.
— Словно я лежу в гробу.
— Значит, возвращаешься в Японию.
— Я еще не думал об этом всерьез. — Николас был в который раз приятно удивлен проницательностью Голдмана. — Не знаю, имеет ли это значение.
— Конечно, имеет! — взорвался Голдман. — Я все время думаю о возвращении в Израиль!
— Но ты не вырос в Израиле, — возразил Николас.
— Только потому, что тогда его еще просто не было, — фыркнул Голдман. — Но не в этом дело. — Он снова взмахнул рукой, — История. Все дело в истории. — Зазвенел телефон, и Сэм сердито приказал одному из сфинксов ответить. — Послушай, мне наплевать, сколько мы выжмем из этого Кингсли — ты же знаешь, Ник. Но это добрый знак, неужели ты не понимаешь? Пришел твой час. Еще год назад я чувствовал, что это должно случиться, и теперь я вижу, что был прав. Ты действительно хочешь уйти? Именно теперь.
— Нельзя сказать, что я хочу уйти. Скорее, не могу не уйти. Голдман достал сигару из деревянной коробки и повертел ее в руках.
— Ник, не хочу утомлять тебя разговорами о том, сколько толковых ребят отдали бы все на свете за твое место...
— Спасибо, — сухо поблагодарил Николас. — Я ценю твою заботу.
— Каждый должен отвечать за себя.
Взгляд Голдмана остановился на кончике сигары. Он обрезал его и зажег спичку. — Если можно, не кури, — попросил Николас — Я бросил.
Голдман посмотрел на него сквозь пламя.
— Похоже на тебя, — сказал тихо. — Все одним махом. Голдман задул спичку и бросил ее в большую стеклянную пепельницу. Затем, не желая окончательно сдаваться, сунул сигару в рот и стал задумчиво ее жевать.
— Знаешь, Ник, очень надеюсь, что для тебя я больше, чем просто шеф. Много воды утекло с тех пор, как я подобрал тебя прямо с теплохода.
— С самолета.
— Неважно. — Голдман вынул изо рта сигару. — И как твой друг, я рассчитываю услышать от тебя какие-то объяснения.
— Послушай, Сэм...
Голдман предупреждающе поднял руку.
— Ник, я не собираюсь тебя отговаривать. Ты уже большой мальчик. Не буду притворяться, что я не разочарован — с какой стати, если это так и есть? Просто я хочу знать, в чем тут дело.
Николас подошел к окну. Голдман повернулся вслед за ним в своем кресле, словно радар за целью.
— Я и сам пока в этом не разобрался, Сэм, — Он потер пальцами лоб. — Не знаю... я стал чувствовать себя как в тюрьме. Мне хочется бежать отсюда. — Николас посмотрел на Голдмана. — Нет, нет, дело не в твоем агентстве. Здесь все в порядке. Просто... — он пожал плечами. — Наверно, я устал от этой работы. Я чувствую себя не в своей тарелке... словно очутился в другой эпохе. — Николас подался вперед. — И теперь мне кажется, что я выброшен в открытое море, а берега не видно.
— Значит, я не смогу тебя переубедить.
— Нет, Сэм. Голдман вздохнул.
— Эдна будет очень расстроена.
На несколько мгновений их взгляды скрестились в молчаливом поединке.
Голдман опустил руки на стол.
— Знаешь, Ник, — сказал он тихо. — Раньше, чтобы выбиться в люди, нужен был покровитель, рабби. Человек, который бы заботился о тебе и оберегал от ошибок. Так было в любом деле. — Сэм снова взял в рот незажженную сигару. — Теперь, наверно, все по-другому. Корпорации не нуждаются в чужих советах. Ты должен сам себя зарекомендовать. Ты должен лизать задницы всем вице-президентам, проникать на их вечеринки, лепетать комплименты их сексуально озабоченным женушкам, готовым похлопотать даже за столб, если только он скажет, как прекрасно они выглядят. Ты должен жить в той части Коннектикута, где живут они в своих двухэтажных особняках. Да, все изменилось, Ник. По крайней мере, так говорят. Сам-то я этого не испытал и надеюсь уйти на пенсию до того, как меня в это втянут. — Глаза Голдмана блестели в тусклом свете зимнего дня. — Я был воспитан по-другому, и меня уже не переделать, — Он наклонился вперед и посмотрел Николасу в глаза. — Понимаешь, о чем я говорю?
— Да, Сэм, — ответил Николас после короткого молчания. — Я тебя прекрасно понимаю.
* * *Пронзительные крики чаек какое-то время заглушали вой сирены скорой помощи” но по мере ее приближения, звук становился все громче. Люди молча бежали по пляжу. Своими неуклюжими движениями на мягком песке они напоминали больших птиц.
Николас переехал в Уэст-Бэй-Бридж в самом начале сезона.
Чтобы сохранить покой, он должен был оставить свою прежнюю жизнь и работу в агентстве. И теперь даже случай с утопленником не должен был нарушить покой его замкнутого мира — это слишком напоминало о жизни большого города.
Странно, но именно сейчас Николас вспомнил о том телефонном звонке. Прошло лишь несколько дней после его ухода из агентства. Он тогда листал “Таймс” и допивал вторую чашку кофе по-ирландски.
— Мистер Голдман любезно сообщил мне ваш номер телефона, мистер Линнер, — сказал декан Вулсон. — Надеюсь, я вам не помешал.
— Ума не приложу, чем обязан вашему звонку.
— Все очень просто. В последнее время возрождается интерес к востоковедению. Студентов уже не устраивает некоторая... скажем, поверхностность многих наших курсов. Боюсь, они считают лекции своих преподавателей безнадежно устаревшими.
— Но у меня нет опыта преподавания.
— Да, нам это известно. — Голос Вулсона звучал довольно сухо, но в нем слышался оттенок искренней теплоты. — Естественно, мы знаем, что у вас нет соответствующих документов. Но вы, мистер Линнер, сможете идеально вести тот курс, который мы хотим вам предложить.
Вулсон издал странный смешок, словно герой какого-то мультфильма.
— Но я совершенно не знаком с учебным планом, — настаивал Николас. — Я даже не знаю с чего начать.
— Голубчик, это пустяки. — Голос Вулсона стал откровенно доверительным и дружелюбным. — Видите ли, курс, о котором идет речь, — это семинар. Его ведут четыре профессора. Вернее, теперь три, потому что доктор Кинкейд заболел. Семинар будет проводиться дважды в неделю в течение весеннего семестра поочередно четырьмя преподавателями — разумеется, включая вас. Вы понимаете, что это вам сулит, мистер Линнер. Вы можете оставить учебную программу на совести остальных профессоров и заниматься тем, что знаете лучше всех в Западном полушарии. — И снова раздался его странный, но довольно приятный смех. — Полагаю, вы не станете повторять материал других преподавателей, не так ли Я хочу сказать, — продолжал Вулсон, — понимание японской души — это как раз то, что нам нужно. Студенты будут в восторге. И мы тоже...
