Уоррен Мерфи - Рождение Дестроера
Глава вторая
Тюремная легенда гласит, что приговоренные к смерти вечером перед казнью съедают ужин с большим аппетитом, чем начальник тюрьмы Мэттью Уэсли Джонсон. Так было и сегодня.
Сидя в кабинете, Джонсон пытался занять себя чтением вечерней газеты, подперев ее подносом с нетронутым ужином. Тихо гудел кондиционер. Снова придется присутствовать при казни. Работа такая. Почему же не звонит телефон?
Начальник тюрьмы посмотрел в окно. Поздние корабли шли по темной полосе реки к бесчисленным причалам, раскиданным неподалеку по берегу океана. Вспыхивали и гасли огни, передающие закодированные предупреждения об опасности на случай, если те, кому они могут что-то сказать, окажутся поблизости.
Он бросал взгляд на часы. Оставалось только двадцать пять минут. Он опять занялся чтением «Ньюарк ивнинг ньюс». Передовая предупреждала о росте преступности. «Ну и что? – подумал он. – Уровень преступности повышается с каждым годом. Зачем кричать об этом на первой странице? Только людей баламутить. А потом, мы уже нашли простой способ решения проблемы преступности: казнить всех до одного полицейских». Его мысли опять вернулись к Римо Уильямсу, сидящему там, в камере.
Уже давно он решил для себя, что самое неприятное – это запах. Не от ростбифа из готового замороженного обеда, который стоял перед ним на столе нетронутым, а от того, что произойдет сегодня. Если бы воздух был почище… Но запах все равно был, несмотря на вытяжную вентиляцию, – запах горелого мяса.
Сколько их было за семнадцать лет? Семь человек. Сегодня станет восемь. Джонсон помнил каждого. Почему не звонит телефон? Почему губернатор не сообщает о помиловании? Ведь Уильямс не бандит, он же полицейский, черт возьми!
В поисках раздела криминальной хроники Джонсон перевернул несколько страниц. Вот еще один обвиняется в убийстве. Он прочел статью целиком в поисках деталей. В баре негр ударил кого-то ножом во время драки. Наверное, окажется у него. Драка в баре… Скорее всего, пройдет как непреднамеренное убийство. Смертного приговора тут не будет. Хорошо.
А этот Уильямс… Джонсон покачал головой. Что творится с судебным делопроизводством? Неужели судьи паникуют из-за всех этих борцов за гражданские права? Разве не ясно, что каждая принесенная жертва повлечет за собой следующую, еще большую, и так до тех пор, пока вообще ничего не останется? Неужто за десятилетием прогресса снова наступает полоса бессмысленно жестокого, исключительно карательного закона?
Три года прошло с последней казни. Казалось, что времена меняются. И вот, пожалуйста… Мгновенно принятый к рассмотрению обвинительный акт! Суд Уильямса, решительный отказ в апелляции, и бедняга в камере смертников.
Пропади все пропадом! На черта нужна такая работа? Взгляд Джонсона упал на фотографию, стоявшую в дальнем углу его широченного дубового письменного стола. Мэри и детишки. Где еще заработаешь 24 тысячи в год? Так тебе и надо: не будешь в другой раз поддерживать кандидатов, побеждающих на выборах. Ну что же этот ублюдок не звонит о помиловании?
Тут на его «вертушке» – телефоне цвета слоновой кости – замигала лампочка. По широкой скандинавской физиономии начальника тюрьмы разлилось облегчение. Он схватил трубку:
– Джонсон слушает!
Знакомый голос произнес:
– Хорошо, что ты на месте, Мэтт.
«Где же мне еще быть?» – раздраженно подумал Джонсон, но вслух произнес:
– Рад слышать вас, губернатор, даже не представляете, как рад.
– Весьма сожалею, Мэтт. Помилования не будет. И отсрочки исполнения приговора – тоже.
– А-а, – сказал Джонсон. Его левая, не занятая трубкой рука скомкала газету на столе.
– У меня просьба, Мэтт.
– Конечно, губернатор, конечно.
Он спихнул скомканную газету с края стола в корзину для мусора.
– К вам там должен приехать монах-капуцин и сопровождающий. Они, я думаю, уже поднимаются к тебе. Пусть монах побеседует с этим, как его… с Уильямсом. А тому, второму, разреши, пожалуйста, понаблюдать за казнью с пульта управления.
– Да ведь оттуда почти ничего не видно.
– Ничего, пусть посидит там.
– Но по инструкции не…
– Перестань, Мэтт. Мы же не дети. Пусть побудет там.
Губернатор уже не просил; он приказывал. Джонсон снова уперся взглядом в фото жены и детей.
– И еще. Парень, который будет наблюдать за казнью, он из частной клиники. Департамент медицинских учреждений разрешил им забрать тело казненного к себе. Они там изучают мозг преступников, во Франкенштейна играют. Их будет ждать «скорая». Предупреди дежурных на выходе. Я уже дал письменное разрешение.
На Джонсона навалилась усталость.
– Хорошо, губернатор, я прослежу.
– Вот и отлично. Как Мэри, как ребятишки?
– В порядке.
– Передавай привет. Как-нибудь обязательно загляну к вам.
– Будем рады.
Губернатор повесил трубку. Поглядев на телефонную трубку в руке, Джонсон прорычал: «Иди ты к дьяволу!» и швырнул ее на рычаг.
Ругательство заставило вздрогнуть его секретаршу, неслышно вошедшую в кабинет той особой походкой, которую она выработала специально для глазеющих заключенных.
– К вам священник и еще один человек. Пригласить?
– Нет. Пусть священник идет к осужденному. Сопровождающего проводите к месту казни. Мне с ними встречаться ни к чему.
– А как же ваш тюремный капеллан? Вам не кажется странным, что …
– Быть палачом – вообще странное занятие, мисс Скэнлон, – прервал ее Джонсон. – Делайте то, что я сказал.
Он повернулся вместе с креслом к кондиционеру, из которого в кабинет струился чистый прохладный воздух.
Глава третья
Лежа на спине с закрытыми глазами, Римо Уильямс беззвучно постукивал себя пальцами по животу. А на что, собственно говоря, похожа смерть? На сон? Спать он любил. Почти все любят поспать. Так чего бояться?
Если глаза открыть, виден потолок. Но с закрытыми глазами, в созданной им для себя темноте, он становился на мгновение свободным, свободным от тюрьмы и от людей, которые хотят отнять у него жизнь, от серой решетки, от резкого света лампы под потолком. Темнота умиротворяла.
В коридоре послышался мягкий ритм приближающихся шагов. Звук громче, громче. Шаги смолкли. Бормотание голосов, шелест одежды. Звон ключей и лязганье отворяющейся решетки. Римо моргнул от яркого света. На пороге камеры стоял монах в коричневой рясе, сжимая в руке черное распятие с серебряной фигуркой Христа. Темный капюшон затенял лицо. Глаз не было видно. Он держал распятие в правой руке, а левая была спрятана под складками рясы.
– Вот и священник, – отходя от двери, сказал надзиратель.
Римо сел, спустив ноги с койки и опершись спиной о стену. Монах стоял неподвижно.
– Святой отец, у вас есть пять минут, – проговорил охранник. Снова щелкнул ключ в замке.
Священник кивнул. Римо жестом указал ему на свободное место на койке.
– Благодарю.
Монах присел рядом, держа крест перед собой, как наполненную до краев лабораторную пробирку. У него было суровое, в морщинах, лицо. Впечатление было такое, словно оценивающий взгляд его голубых глаз прикидывает, как бы ударить, а не спасти душу. В свете лампы на его верхней губе поблескивали капельки пота.
– Хочешь ли ты спасти душу свою, сын мой? – спросил монах, чересчур громко для такого вопроса.
– Конечно, – ответил Римо, – кто же не хочет?
– Хорошо. Сумеешь ли ты, обратясь к собственной совести, совершить акт самоочищения?
– Я плохо разбираюсь в этом, отец…
– Понятно, сын мой. Господь да поможет тебе.
– Ага, – вяло произнес Римо. Может, если закончить побыстрее, останется немного времени на последнюю сигарету?
– Грешен ли ты?
– Не знаю.
– Нарушал ли ты заповедь Господню, гласящую: «Не убий»?
– Я не убивал.
– Сколько человек?
– Во Вьетнаме?
– Вьетнам не считается.
– То есть это не было убийством?
– Убийство на войне не есть смертный грех.
– А в мирное время? Если мне говорят, что я убил, а я на самом деле не убивал?
– Ты имеешь в виду свой приговор?
– Да.
Римо уставился себе в колени. Так это может продолжаться всю ночь!
– Ну, в этом случае…
– Ладно, отец. Каюсь. Я убил этого человека, – соврал Римо.
У выданных ему серых брюк из свежего твида даже не будет шанса поизноситься.
Римо заметил, что капюшон у священника тоже новехонький. Но что это? Неужели монах улыбается?
– Алчность?
– Нет.
– Воровство?
– Нет.
– Прелюбодейство?
– Секс, что ли?
– Да.
– Было. Помыслом и действием.
– Сколько раз?
Римо чуть было не начал на самом деле подсчитывать, но вовремя спохватился.
– Не знаю. Мне хватало.
Монах кивнул.
– Богохульство, неправедный гнев, гордыня, зависть, чревоугодие?
– Нет, – уверенно ответил Римо.
Тут монах наклонился вперед, так близко, что Римо заметил табачный налет на его зубах. Ноздри ощутили легкий запах дорогого лосьона после бритья.
