Юхан Теорин - Призрак кургана
Они копали больше часа.
Солнце зашло за тучи, и сразу стало холодно. У Герлофа в голове вертелась старая история.
Как-то раз коммивояжер постучался в дом на Эланде. Ему открыл маленький мальчик.
– А твой отец дома?
– Нет, господин.
– А он далеко?
– Нет, господин, не далеко. Он на кладбище.
– А что он там делает?
– Ничего особенного. Он там похоронен…
В одиннадцать часов послышалось ржание. Герлоф оглянулся. Пара белых лошадей, окруженных облаком жужжащих мух, тащила черную повозку с деревянным крестом на крыше – марнесский катафалк. Рядом с извозчиком сидел пастор. Эрлинг Самуельссон. Погребальную службу решили провести в доме покойного, так что заносить гроб в церковь не было необходимости.
Могилу к этому времени отрыли. Роланд Бенгтссон прикинул глубину, удовлетворенно кивнул и помог мальчикам выбраться из ямы. Отряхнулся и пошел к моргу.
Катафалк остановился там же. Дорогой гроб из полированного луба сгрузили и поставили на траву. Родственники покойного потоптались и пошли по домам – процедура предания покойного земле их присутствия не требовала. Остались только пастор и братья. Они стояли по обе стороны гроба и не разговаривали друг с другом. Стояли молча в черных костюмах, и будто грозовое облако висело между ними, вот-вот проскочит искра.
Но церемония есть церемония. Братьям полагается нести гроб до могилы – с помощью Герлофа и Бенгтссона, естественно. Вдвоем не донести.
– Взялись, – скомандовал Бенгтссон, и они подняли гроб.
Эдвард Клосс был не дурак поесть и вообще не отказывал себе в жизненных радостях, так что гроб был очень тяжелый и сильно резал Герлофу плечо. Он шел маленькими шажками, и ему показалось, что он слышит, как тело покойного перекатывается в гробу. А может, только показалось.
Наконец дошли до могилы. Бледный мальчик куда-то исчез. Герлоф огляделся и увидел, что тот зашел за одно из немногих высоких надгробий. Точно прятался.
Но он там был не один. Рядом стоял парень лет тридцати. Они тихо о чем-то беседовали. Герлофу парень был незнаком – бедно одетый, похож на конюха. Тот отошел немного в сторону, и стало заметно, что он хромает.
– Лавидссон! – голос Роланда. – Куда ты смотришь? Помогай.
Могильщик разложил на траве два куска толстой веревки. На них положили гроб, подняли за концы и, постепенно стравливая веревку, медленно опустили в яму.
Пастор взял горсть земли, прочитал короткую молитву и высыпал землю на крышку:
– Из земли ты вышел, в землю и вернешься. Иисус Христос, Спаситель наш, позаботится о тебе в день Страшного суда…
Он бросил в могилу еще три горсти земли и благословил усопшего на вечный покой. Бенгтссон и Герлоф взялись за лопаты.
Герлоф покосился на братьев Клосс. Старший, Гилберт, стоял у него за спиной, как монумент, сложив руки за спиной. Младший, Сигфрид, неуверенно топтался у могилы.
Гроб постепенно покрывался землей. Когда закончат, надо положить лопаты на холмик крестом – таков обычай.
Они остановились передохнуть. Отошли от ямы, расправили спины. Снова вышло солнце. Герлоф зажмурился и подставил лицо теплым лучам.
И тут в полном молчании послышался какой-то негромкий звук.
Он прислушался.
Стук. Три удара. Потом молчание, а потом еще три.
Звук шел из могилы.
Герлоф поморгал и уставился в яму.
Посмотрел на Бенгтссона и по глазам его понял, что тот тоже слышал. И братья Клосс слышали. Оба стали белыми как мел. И мальчик Арон тоже повернулся к могиле.
Значит, он не сошел с ума. А если сошел, то не только он. Другие тоже слышали. Все слышали.
И все затихло. Стук больше не повторялся, но люди так и стояли, почти не дыша.
Гилберт Клосс подошел к могиле с открытым ртом. Посмотрел на почти засыпанный гроб и тихо сказал:
– Давайте поднимать.
Пастор нервно провел рукой по лбу:
– Как же так… нельзя же…
– Можно, – сказал Гилберт.
– Но я же уже сказал надгробное слово…
Клосс промолчал, не отводя глаз от могилы. Наконец подал голос и второй брат, Сигфрид:
– Будем поднимать.
Пастор вздохнул и кивнул Бенгтссону:
– Раз так… придется поднимать. Я позвоню доктору Блуму Ланиель Блум. Герлоф знал его – один из двух врачей в марнесской общине.
Бенгтссон тоже вздохнул, точно так же, как пастор. Можно было подумать, что он его передразнивает.
– Ну как, Лавидссон? Полезешь откапывать? Вместе с Ароном…
Герлоф молча посмотрел в темную яму. Сказать, чтобы ему очень хотелось туда спускаться… Но если Клосс очнулся в могиле… он же может задохнуться? Надо поспешать.
Нагнулся, оперся рукой о край и спрыгнул в яму. Осторожно встал на покрытую землей крышку и вспомнил, как на конфирмации читал отрывок о встрече Иисуса и Лазаря.
И вышел умерший, обвязанный по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет[1].
Герлоф все время напряженно прислушивался, но все было тихо. В могиле было зябко, косые солнечные лучи сюда не попадали. Когда-нибудь и он ляжет в землю. Навсегда. Если Иисус не воскресит его к жизни.
Позади что-то скрипнуло, и он в панике обернулся. Но это был всего лишь тот мальчишка, Арон, – он тоже спустился в яму с лопатой. Арон Фред из Рёдторпа. Герлоф кивнул ему в полумраке и почему-то шепотом сказал:
– Лавай копать.
Арон, не отрываясь, смотрел на гроб. Потом губы его пошевелились, он что-то пробормотал, но так тихо, что Герлоф не расслышал.
– Что? Что ты говоришь?
– Америка, – сказал мальчик чуть погромче. – Я уеду в Америку.
– Вот как? – Герлоф посмотрел на него с сомнением. – А сколько тебе лет?
– Двенадцать.
– Ты слишком мал.
– Не один. Свен возьмет меня с собой. Я там станут шерифом.
– Почему?
– Стреляю здорово.
Больше вопросов Герлоф не задавал. Со Свеном он знаком не был и не знал, кто это, но про Америку знал. Земля обетованная. Сейчас там, конечно, тяжелые времена, биржевой кризис, безработица, но соблазн по-прежнему велик.
И именно в эту секунду, стоя на крышке гроба Эдварда Клосса, Герлоф решил, что могильщиком работать не хочет. Он тоже уедет Подальше от Стенвика и от неумеренно строгого отца. Не в Америку, конечно. Он станет моряком. Поедет в Боргхольм и наймется юнгой на одну из грузовых лайб, курсирующих между островом и материком.
Свободная профессия. Солнце, палуба и брызги соленой воды в лицо.
– Как там у вас?
Голос Бенгтссона сверху. Самого Бенгтссона не видать – даже не наклонился посмотреть.
– Нормально… – Они быстро отгребли землю с крышки. – Все готово.
Бенгтссон спустил им веревки. Герлоф быстро подвел их под оба конца гроба и поторопился вылезти из могилы.
Гроб подняли и отнесли в морг.
– Поставьте, – тихо сказал пастор.
Гроб со скрежетом опустили на каменный пол.
Наступило долгое молчание. Все смотрели на крышку, будто ждали, что она сейчас сама по себе откроется и оттуда, как ни в чем не бывало, вылезет живехонький Эдвард Клосс.
Тишина.
Но кто-то же стучал!
Через двадцать минут приехал на велосипеде городской врач Блум с черным акушерским саквояжем на багажнике. Сорочка насквозь мокрая от пота, физиономия свекольная.
– Что тут у вас происходит? – требовательно спросил Блум.
Все посмотрели друг на друга.
– Мы слышали какой-то звук, – прервал молчание пастор.
– Звук?
– Да, звук… Как будто кто-то стучал там, внизу. Только начали засыпать могилу, а там… стучат.
Доктор подозрительно посмотрел на перепачканную землей и уже поцарапанную лопатами полированную крышку гроба.
– Вот как… Ну что ж, посмотрим…
Бенгтссон начал клещами выдергивать гвозди, один за другим. На совесть забитые гвозди натужно скрипели. Братья Клосс молча стояли в проходе.
Лазарь лежал в могиле четыре дня, вспомнил Герлоф.
Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе[2], сказала Иисусу сестра покойного Лазаря Мария.
Сняли крышку. Герлоф близко не подходил, но все равно видел тело Клосса, подготовленное к вечному сну: руки сложены на толстом животе, глаза закрыты, черно-синее пятно на виске от упавшей стены сарая. Но одет хорошо: строгий черный костюм из толстого сукна.
Если покойника одеть так же хорошо, как его поминают, он, глядишь, и улыбнется в гробу. Так говорила бабушка Герлофа с материнской стороны.
Но Эдвард Клосс не улыбался. Бесцветные губы слиплись в узкую кривую полоску.
Доктор Блум открыл саквояж и наклонился над трупом, но Герлоф уже не стал смотреть. Отвернулся. Слышал только, как доктор что-то ворчит. Потом звук упавшего на каменный пол стетоскопа.
– Ни пульса, ни сердцебиения, ни дыхания.
Наступило молчание. Потом послышался напряженный голос Гилберта Клосса:
