Черное солнце - Джеймс Твайнинг

— Я вам кое-что покажу.

Она встала и повела их в холл, каблуки цокали по твердым плиткам пола.

— Я ничего здесь не трогала, — она вошла в боковую комнату, и голос звучал приглушенно, — должно быть, надеялась, что однажды приду, а здесь все по-старому, будто ничего и не было.

Она открыла дверь и впустила их в комнату. В отличие от той, где они только что были, в этой царил полумрак и пахло дымом, собаками и пылью. В углу громоздились ящики, полные книг, казалось, готовые развалиться под собственной тяжестью. В другом конце комнаты, у окна, стоял письменный стол, его пустые ящики были наполовину выдвинуты и напоминали деревянную лестницу, по которой можно было взобраться на покрытую пятнами и царапинами столешницу.

Она подошла к окну и раздернула занавеси. Густое облако пыли вырвалось из тяжелой портьеры и закружилось в лучах солнца, не без труда пробившихся сквозь грязные стекла.

— Мисс Вайссман… — начал Тернбул. Она даже не посмотрела в его сторону.

— Я обнаружила ее случайно.

Она подошла к книжному шкафу. Том заметил, что в нем оставалась одна-единственная книга. Елена Вайссман нажала на корешок. Послышался щелчок, и средняя секция шкафа выдвинулась вперед.

Том почувствовал, как напрягся стоявший рядом Арчи.

Она потянула на себя шкаф, и он плавно развернулся; за ним обнаружилась зеленая, с облезающей краской, дверь. Мисс Вайссман шагнула вперед, взялась за ручку — и обернулась. На лице ее играла слабая улыбка.

— Забавно, правда? Любите человека всю жизнь, думаете, что знаете его, а потом оказывается, что все это ложь, — голос ее звучал отрешенно, бесстрастно, — оказывается, что вы никогда его по-настоящему не знали. Начинаешь сомневаться, а кто же ты сама. И зачем это все, — она рассеянно махнула рукой, — это какая-то жуткая нелепость.

Том едва не кивнул, соглашаясь с ней: она высказала — и намного более красноречиво, чем мог бы это сделать он сам, — то, что он чувствовал, когда сорвал маску с Ренуика. Он тогда потерял не только друга и учителя: он утратил частичку самого себя.

Она открыла дверь, и все трое вошли внутрь.

— Бог ты мой! — присвистнул Арчи.

За дверью обнаружилась маленькая каморка площадью не более четырех квадратных метров, без окон. К противоположной стене был пришпилен флаг со свастикой, такой большой, что конец его ниспадал на пол, словно шлейф. Слева стоял манекен в черной эсэсовской форме, его лишенное черт лицо выплывало из полумрака жутковатым белым пятном. Правую стену занимали металлические полки, заваленные предметами с нацистской символикой: пистолетами, фотоснимками, кинжалами, мечами, удостоверениями, книгами, значками, брошюрами, нарукавными повязками…

Тернбул присвистнул, и Том подумал, что лучше бы ему этого не делать: слишком не к месту был сейчас этот звук.

— И вы ничего об этом не знали? — спросил Том.

Она покачала головой.

— Он часами сидел запершись у себя в кабинете. Я думала, он читает. Теперь-то я понимаю. Он был здесь.

— Может, это последствия ареста так на нем сказались, — предположил Том. — Развилось такое вот странное хобби. Многие люди от пережитого шока начинают делать странные вещи.

— Я тоже на это надеялась, — кивнула она. — Пока не нашла вот это.

Она прошла мимо них и, взяв с верхней полки фотографию, направилась к окну. Том и Тернбул двинулись за ней. На свету на снимке обнаружилось трое молодых людей в эсэсовской форме. Они были сняты на фоне книжного шкафа; лица у всех троих были серьезные, пожалуй даже, немного чопорные.

— Не имею понятия, кто эти двое, но в середине… в середине — мой отец, — закончила она отрешенно.

— Ваш отец? Но ведь на нем… — Том осекся, увидев, как исказилось болью ее лицо. — И когда был сделан этот снимок?

— Думаю, что в 1944-м. На обороте есть надпись, но я не могу ее прочитать. Похоже на кириллицу.

Тернбул через плечо Тома глянул на фотографию.

— Декабрь, — сказал он. — Это по-русски.

— А вы что, знаете русский? — удивился Том.

— Это долгая история. — Тернбул чуть заметно указал глазами на Елену Вайссман, и Том понял: это не тот вопрос, который можно обсуждать при посторонних.

— Том, надо бы это забрать, — послышался из каморки приглушенный голос Арчи. Он вошел в комнату, в руках у него были снятые с манекена китель и фуражка.

— Зачем? — спросил Тернбул.

— А вы когда-нибудь видали что-то подобное? — Арчи показал на кокарду. Это была свастика с двенадцатью лучами вместо обычных четырех, и каждый представлял собой эсэсовскую молнию. — Я так никогда.

— Думаешь, Лаш поможет? — спросил Том.

— Если согласится с нами встретиться, — кивнул Арчи.

— Кто? — переспросил Тернбул.

— Вольфганг Лаш, — объяснил Том. — Он был когда-то одним из лучших торговцев военной символикой. Форма, оружие, флаги, медали, самолеты, даже корабли.

— Был когда-то?

— Он уже несколько лет почти не выходит. Живет на верхнем этаже гостиницы «Три короля» в Цюрихе. Практикует как юрист. Вчиняет иски немецким, швейцарским и даже американским компаниям за участие в военных преступлениях.

— В каких преступлениях?

— Ну, как обычно. Использование рабского труда для производства оружия. Финансовая поддержка немецкой военной доктрины. Попустительство холокосту.

— И как, удачно?

— Еще бы. На одних компенсациях жертвам холокоста нажил несколько сот миллионов долларов. Потом прошел слух, что он сорвал джекпот. Он разоблачил аферу одного из швейцарских банков, втихаря присвоившего те вклады жертв холокоста, что остались незатребованными. Счет шел на десятки миллиардов долларов. В деле участвовало высшее руководство банка. От него предпочли откупиться. Гостиница, где он живет, принадлежит тому самому банку. Он занял весь верхний этаж, и они платят ему, просто чтобы он держал язык за зубами.

— А как же его бизнес?

— Частью сделки как раз и стало то, что ему помогли отмыться от обвинений в прошлых связях с нацистами. С его-то влиянием это было не сложно. Теперь он просто коллекционер, сам по себе. Никто не знает этот рынок лучше его.

— И он совсем не выходит?

— Он плохо себя чувствует. Прикован к инвалидной коляске, все время возле него сиделки. Похоже, он серьезно болен.

— И вы думаете, он знает, что вот это такое? — Тернбул показал глазами на китель и на кокарду.

— Если кто и знает, так это он, — кивнул Том.

— А знаете, я бы его простила. — Во время их разговора Елена Вайссман ушла в потайную каморку. Теперь она вернулась в комнату, в голосе ее зазвенели истерические нотки. — Я любила его. Расскажи он мне — я бы все простила.

Том заметил в ее руке пистолет «люгер» — один из тех, что были в потайной комнате.