Собачий рай - Полина Федоровна Елизарова
Самоварова, уже понимая, что эта нервная женщина сама выдаст ей необходимые сведения, неопределенно кивнула.
– Что, и о Марте не слышали? – с нескрываемым любопытством разглядывала ее соседка.
– Нет, мы только вчера приехали, – покосилась Варвара Сергеевна на продолжавшего внимательно изучать машину следственного комитета Жору. – У нас летний домик, мы здесь не живем.
– Понятно… Я тоже не круглый год, но дом-то бросать нельзя. Ой, уж таких соседей бог послал! Ладно… о покойных или хорошо, или никак. Марта-то как умерла в мае, так, прости господи, хоть тихо у них стало… Только этот черт, как призрак, стал бродить по дороге. А вы, кстати, из какого сами дома?
– Тридцать первый. Это дальше, к лесу.
– Тогда поня-атно… Говорю, вам повезло, – разочарованно протянула женщина, но тут же, собравшись с новыми силами, зачастила: – Повезло, что так далеко от них забрались! Взрослые люди, пора бы внуков нянчить, а у них угар был, как у подростков. Родителей ваших дача или сами покупали? – перескакивая с темы на тему, без стеснения любопытствовала соседка.
– Родителей мужа. И что же они такого угарного делали?
– Веселились и зимой и летом! Гости, музыка, крики.
– Разве это преступление? – сдержанно улыбнулась Варвара Сергеевна. – Хорошо, когда люди не теряют с возрастом жизнелюбие.
– Хорошо, когда люди уважают соседей, – с некоторой неприязнью поглядела на нее женщина. – Ребенок у меня с особенностями, – призналась она и, обернувшись, вперилась взглядом в широкую дорогу за спиной. – Дочка, двадцать пять лет. Колясочница. Врачи говорили, с нашим диагнозом столько не живут, а мы вот все живем под небом голубым. Марта, кстати, хорошо эту песню пела под гитару: «Под небом голубым есть город золотой…» [3] – негромко, жалобно и чисто пропела женщина. – Хорошо ей здесь, лучше, чем в городе. Сами знаете, детям полезен кислород, – покосилась она на притихшего и внимательно прислушивавшегося к разговору Жору.
Не успела Самоварова придумать, как вежливо закруглить неожиданно ставший тяжким разговор, как калитка распахнулась и оттуда быстрым шагом вышел немолодой невысокий полицейский с грушевидной, нетипичной для мужчин фигурой – тяжелым задом и узкими плечами. Окинув взглядом стоявших, он, глядя на Варвару Сергеевну, обратился с вопросом:
– Здесь проживаете?
– Да, – чуя недоброе – как же хорошо ей был знаком этот до крайности напряженный и вместе с тем беспристрастный, словно замороженный взгляд, – подтвердила Самоварова. – В этом поселке.
– Понятыми будете? Документы при себе?
– Могу, – не раздумывая, кивнула Варвара Сергеевна и, опомнившись, добавила: – Но… только вот я с ребенком.
– А вы? – полицейский перевел взгляд на соседку.
– Я?! – испугалась та. – У меня суп на плите варится! У меня инвалид один в доме.
– Хорошо, – быстро соображая, перебил соседку полицейский. – Раз вы готовы, оставьте мальчика на время своей подруге, – приказал он. – И оставайтесь здесь. Найду второго – сразу пройдем на место происшествия.
– Происшествия?! Я… я тоже готова! – моментально засуетилась женщина.
Что поделать, уж так устроены люди, что любопытство в них зачастую перевешивает все остальное.
– Давайте отведем вашего мальчика ко мне, я как раз суп выключу, возьму паспорт, и вместе вернемся! – подойдя вплотную к Самоваровой, заверещала, дыша на нее зубной пастой, соседка, а затем, обращаясь уже к полицейскому, пояснила: – Я буквально в соседнем доме живу, то есть через дом, нам всего пять минут, я только суп выключу, возьму паспорт и дочь предупрежу.
– Вы уверены? – Полицейский поглядел на женщину с недоверием. – Дело-то добровольное, к тому же такое… – сглотнул он и, достав из кармана круглую баночку, бросил в рот черный комочек «снюса».
Жора пойти к соседке согласился, вероятно, новое слово – «колясочница» – вызвало у него интерес.
Соседка с дочерью жила в небольшом деревянном домике, перед которым раскинулся маленький ухоженный палисадник.
«Колясочница» серьезно удивила.
Если бы соседка заранее не сказала, что у нее взрослая дочь, сидящее в инвалидном кресле худосочное создание в белой майке и коротких спортивных трусах можно было бы принять за фриковатого пацана – выкрашенные в марганцовочный цвет пакли волос нависали надо лбом, затылок до половины головы был выбрит, а из ушей торчали гроздья металлических сережек.
В комнате, заставленной недорогой, но новой мебелью, было светло и накурено.
У окна красовался мольберт с незаконченной небольшой картиной, выполненной масляными красками: сирень в керамической вазе.
Подобными работами всегда до отказа завалены уличные вернисажи и недорогие, берущие картины на реализацию галереи.
На подоконнике стоял оригинал – только сирень в вазе была давно увядшей. Из переливавшейся разноцветными всполохами колонки-бочонка, примостившегося на полу под окном, негромко растекалась по комнате какая-то тревожная, но красивая в своем музыкальном рисунке песня на английском.
– Ты че, охуела? – окинув встревоженным и одновременно растерянным взглядом вошедших, накинулась сидевшая в коляске на мать. – Это че тут за демонстрация?
– Наташа, – смутилась, но больше как будто для вида мать. – С нами ребенок, выбирай, пожалуйста, выражения.
– Так ты бы предупреждала, что с делегацией! Мобильный, блять, тебе для чего? Сказала, забежишь к Валентине на пару минут! – Она резко скрипнула коляской и, ловко управляясь с ручкой, докатилась до разобранной кровати. Потянувшись вперед, стащила с нее оранжевый плед.
Варвара Сергеевна невольно перевела взгляд на голые ноги Наташи – они были неимоверно худы, высушены и напоминали дикие фотографии жертв концлагерей. Девушка, ни на кого не глядя, сердито прикрыла ноги одеялом. Вернувшись к распахнутому окну, взяла в руки пачку сигарет.
– Извините, – опомнилась Варвара Сергеевна, – нам нужна ваша помощь. Меня и вашу маму пригласили в понятые. У соседей что-то случилось. Не могли бы вы приглядеть за моим… э… маленьким родственником? Я думаю, за час мы управимся.
– Это что у них час-то делать? – заверещала соседка. – Мне Наташу обедом кормить надо.
– Да прекрати ты меня унижать! – снова вспыхнула девушка. – Кто еще тут кого кормит, неизвестно…
Ее горящий взгляд поблуждал по комнате и остановился на незаконченной картине. Поглядев исподлобья на Жору, она положила пачку обратно на подоконник.
Мальчик смотрел на нее с нескрываемым любопытством.
– Ты художник? – громко спросил он.
– Сегодня да, – уклончиво, но уже без прежней агрессии ответила Наташа.
– Я тоже с мамой рисую. То есть рисую для мамы.
– Мы все с этого начинаем, – усмехнулась девушка. – Сначала все делаем для мамы, а потом уже не знаем, как так вышло, что нам уже практически невозможно что-то сделать для себя.
Жора в силу возраста не придал никакого значения этим ядовитым словам и уже по-хозяйски осматривался в комнате.
– Дашь бумагу и карандаш, я нарисую для тебя!
– Ты парень не промах, – вяло улыбнулась Наташа. – Сам возьми, вон там! – Она указала пальцем
