Андрей Курков - Не приведи меня в Кенгаракс
Турусов встал, вытащил из-под столика примус, поставил чайник на него и глянул в окошко, сквозь которое ничего видно не было.
— Скоро туман поднимется, — подумал Турусов. — И в путь. Только куда дальше?
Он подтащил к купе для сопровождающих «ТПСБ-1755», выложил на крышку ящика магнитофон, алюминиевую кружку, кусок рафинада.
— Остался я один… — думал Турусов и делалось ему страшно от своего одиночества, но это не был физический страх.
Турусов почувствовал на себе огромную ответственность за прошлое, и еще большую ответственность за настоящее, и понял он, что пришло время спасти историю от костра, пришло время уточнить маршрут состава, а завтра, быть может, появится и получатель груза, который не испугается всей тяжести этих ТПСБ, и крепко пожмет руку Турусову, и скажет:
— Ну вот мы наконец и доехали!
И будет искренне удивляться, почему за семьдесят лет состав преодолел такое короткое расстояние, но все равно будет счастлив и будет кричать прохожим: «Смотрите, что нам привезли! Идите сюда! Вы и не знали об этом!»
Потом Турусов задумался: а подойдут ли прохожие, и если подойдут, то не будут ли возмущаться и требовать, чтобы убрали с такой чистой улицы такие громоздкие и эстетически несовершенные ящики.
Вскипел чайник.
Турусов отодвинул магнитофон на край ящика и вдруг уловил ухом едва заметное шипение, доносившееся из самодельного аппарата. Турусов затаил дыхание и напряг слух в надежде услышать продолжение прерванного монолога инженера-конструктора физической лаборатории Смурова Александра Петровича. Но в возникшей тишине вагона по-прежнему звучало лишь едва различимое шипение.
— Может, он сейчас на запись работает? — мелькнула догадка.
Турусов собрался с мыслями.
— Если вы когда-нибудь услышите меня, Александр Петрович, — он склонился над магнитофоном и произносил слова медленно и четко, — то знайте, что я тоже был сопровождающим груза ТПСБ. Фамилию свою называть не буду. Не потому, что еще не знаю когда и кто станет получателем груза. Я не стремлюсь в историю, я даже еще не уверился окончательно в том, что настоящая объективная история существует, а если она все-таки существует, то чего она принесет больше: вреда или пользы — я не знаю. Без сомнения есть исторические моменты, способные поколебать веру человека в свое правильное и праведное прошлое, а там, где вера в лучшее прошлое ставится под сомнение, переоценке подлежит все, включая отношение к настоящему и будущему. Ведь практически мы строим этажи здания, яму под фундамент которого рыли наши деды, а сам фундамент укладывали отцы. Я не верю, что деды и отцы гнали брак, но нельзя не учитывать и того, что строительные материалы истории у наших поколений были различны, и если не признавать этого, то в один день по, казалось бы, самой безобидной причине, здание даст трещину. И только тогда забегают комиссии, и чиновники будут валить всю вину на тех, кто рыл яму и укладывал фундамент. И выяснится в конце концов, что фундамент строился совсем под другое здание, и что если теперь не снять лишние этажи и тщательно не продумать реконструкцию, то и стены рухнут. Я еще буду на маршруте, буду до тех пор, пока не потеряю веру в полезность своего дела. Но если же утрачу веру… ищите меня в Кенгараксе…
Турусов выпрямил спину и, в глубокой задумчивости глядя на темные кубы ящиков в противоположном углу вагона, тяжело вздохнул.
— Господи, не приведи меня в Кенгаракс! — надрывно прозвучал голос сопровождающего и огненные язычки примуса, продолжавшего гореть и рассеивать тьму, задрожали и заметались как от внезапно налетевшего ветра.
Магнитофон больше не шипел. Когда он замолчал — было неизвестно.
Турусов достал топор, аккуратно вскрыл ящик «ТПСБ-1755», не глядя утрамбовал его содержимое, потом опустил внутрь магнитофон Смурова, а сверху две папки — свое личное достояние. И еще полчаса забивал обухом топора в крышку ящика длинные покладистые гвозди.
Когда не осталось ни одного гвоздя, он забросил топор под откидной столик, а заколоченный ящик волоком оттащил в грузовую часть вагона. Дело было сделано, но состав стоял, тишина и неподвижность раздражали Турусова и он то садился на нижнюю полку, то вскакивал и беспокойно расхаживал по деревянному полу.
Он снова и снова задумывался о том, что он остался один, и грядущее длительное одиночество на всем пути следования казалось ему слишком суровым приговором судьбы, а точнее, не судьбы, а случая. А что случай? Случай мимолетен и изменчив, он может сам себя отменить. Если бы люди научились с легкостью отличать судьбу от случая, сколько бы трагедий, сколько бы самоубийств можно было предотвратить!
Турусов откатил дверь и выглянул. Продолжалась ночь. Земля, погруженная в густой туман, была не видна. До рассвета оставалось еще пару часов.
Турусов спрыгнул вниз, наощупь задвинул дверь и торопливо зашагал в сторону города.
Вот уже и знакомая улочка, и едва заметные светлячки фонарей. Теперь за угол и там будет больница.
Сонная женщина в белом халате неохотно открыла дверь и пошла звать дежурного врача. Турусов никак не мог остановиться и теперь ходил из угла в угол по небольшой комнатке приемного отделения.
Вскоре зашел уже знакомый врач и, увидев Турусова, нахмурился, наморщинил лоб и скорбно свел брови.
— Ну что? Вы сделали что-нибудь? — Турусов быстро подошел к нему.
— Было уже поздно, — опустил глаза врач. — Это, конечно, феноменальный случай: у него было живое сердце в совершенно мертвом организме. Сердце мы спасли…
— Что? — у Турусова затряслись руки и он спрятал их за спиной, сцепив в замок.
— Мы пересадили его сердце… — настороженно заглядывая в лицо Турусова, продолжил врач. — Мы пересадили сердце вашего умершего товарища очень хорошему, нужному нашему обществу, человеку. Можно сказать, что это последний подвиг вашего товарища…
— Какому человеку! — зарычал Турусов. — Что вы говорите!
— Это тоже феноменальный случай! — затараторил врач, отведя взгляд от искаженного мукой лица Турусова. — Привезли девяностолетнего старика, упавшего с поезда. Переломы шести ребер, сотрясение мозга, травма черепа. И вот теперь, когда в его груди с новой силой забилось сердце вашего товарища, он открыл глаза! Удивительно живучее поколение!
Турусов не удержал руки за спиной. Неожиданный удар приподнял дежурного врача над мраморным полом приемной и шумно опрокинул его на спину. Лежащий пошевелился, выдавил из себя утробный хрип и замолк.
Турусов спешил назад к составу. Болели глаза, он едва сдерживал слезы, и сердце отбивало бешенный ритм; а легкие хрипели от вдыхаемого тумана и заставляли Турусова дышать часто, как дышат загнанные звери.
Состав был на месте. Турусов забрался в вагон, плотно задвинул за собой дверь и улегся на свою верхнюю полку. Теперь лишь бы услышать стук колес, лишь бы снова быть в движении. Лишь бы быть в пути, лишь бы уехать из этого красивого чужого Выборга, а куда — это неважно. Надо только ехать и думать, что где-то впереди, может быть, даже очень далеко впереди, ждет твой груз получатель, стареет, но все-таки ждет, и ты стареешь вместе с ним, но все еще живешь надеждой, что в этой жизни вы должны встретиться. И тогда он распишется в получении груза, и твой долг будет исполнен, а его долг только начнет исполняться, но и это уже будет началом большого пути вперед, к следующим поколениям.
Утром, когда спящий под стук колес Турусов грезил во сне покинутым Выборгом, дверь в вагоне медленно откатилась. Бесшумно вошли Леонид Михайлович и двое его подручных в своей несменной униформе. Леонид Михайлович с включенным фонариком в руке подошел к купе для сопровождающих и потормошил спящего.
— Эй, гражданин, приехали! Вставайте! — металлическим голосом произнес он.
Турусов, опухший со сна, мадленно спустился и сел на нижнюю полку.
На него пристальным усталым взглядом смотрел уже давно знакомый человек в темном плаще и шляпе.
— Я — ровесник века, — с упреком заговорил он. — Ответьте мне, почему в свои тридцать семь лет я должен заниматься вашими делами? Почему я должен спать по два часа в сутки и неустанно следить, чтобы у вас, в далеком для меня будущем, был полный порядок? Неужели у вас некому доверять такие важные дела, как сопровождение этих вагонов? Мы же оставили вам общество полностью очищенное от врагов!..
— Уйдите… — тупо уставившись в прозрачные, словно они были без зрачков, глаза Леонида Михайловича, проговорил Турусов. — Я и так уже остался один…
— Вы один?! — горько усмехнулся гость. — Зачем вам этот самообман! Вас давно уже нет! У вас был выбор еще до того, как вы стали сопровождающим. Вы могли остаться человеком или превратиться в функцию. Вы выбрали второе, потому что за первое не платят. Так что вы не один. Вы — ноль! Но тем не менее нам придется забрать вас с собой. Может быть, мы еще и вернем вас сюда, — Леонид Михайлович оглянулся, ехидно улыбаясь, и обвел взглядом содержимое вагона. — Но, скорее всего, уже в другом качестве.
