Вольфганг Хольбайн - Кровь тамплиеров
Роберт сжал зубы и выскочил из аэропорта, но было уже поздно. Он мог только потрясенно наблюдать, как юноша сел в лимузин Лукреции, куда успел вскочить и Арес. Водитель дал газ, и машина помчалась вниз по дороге, исчезнув за ближайшим поворотом. Сзади с обнаженным мечом к нему подошел Цедрик. Он тяжело дышал.
Желудок Роберта болезненно сжался, когда против собственной воли он вынужден был признать, что в прошлом допустил даже большую осечку, чем думал, и действовать дальше одному ему не под силу. Он должен рассказать остальным тамплиерам, что сделал восемнадцать лет назад, и надеяться на то, что они помогут ему освободить Давида из властолюбивых, цепких пальцев Лукреции. Как только они похоронят Уильяма… Горький комок образовался у него в горле и засел там крепко, как отвратительный клещ. Роберт повидал в своей жизни слишком много смертей; он потерял много друзей. Уильям был одним из лучших.
Скислым привкусом рвоты на языке и тихим гудением в ушах Давид проснулся на жестком гладком паркетном полу и сощурился, одурманенный, разглядывая фигуру, которая возвышалась над ним. Антрацитно-серый бархат красиво облегал стройное тело. Большие карие глаза смотрели на него с озабоченной улыбкой.
– Как ты себя чувствуешь, мой мальчик? – услышал он вопрос, но голос звучал как-то искаженно, сопровождаясь отвратительным гулом, который все еще шумел в его ушах, отступая необыкновенно медленно.
Давид осторожно выпрямился, опершись на локти и стараясь подавить в себе остатки тяжести и дурмана; одновременно он дрожал от страха и холода и все же продолжал внимательно разглядывать женщину из лимузина. Но к его страху быстро примешалось еще что-то, чего он сам не смог бы верно описать.
Это что-то граничило даже с некоторым очарованием. Нет вопроса: женщина принадлежала к тем людям, которые его похитили, но это ничего не меняло в том, что она была невозможно, немыслимо хороша. Ее фигура, ее лицо, ее глаза, ее светло-золотистые, ниспадающие волнами волосы – все это было настолько безупречно, что производило несколько странное и искусственное впечатление. Однако действительно ли была она Давиду каким-то образом… знакома и даже близка, как ему на мгновение показалось?
– Кто… вы? – пробормотал он.
– Ты не знаешь? – спросила красавица, вместо того чтобы ответить, и улыбнулась еще любезнее.
– Нет, не знаю, – отозвался Давид и решил, что достаточно страдал и, кроме того, следовало бы встать и принять более достойную позу, прежде чем общаться с потенциальным врагом. Он с усилием поднялся на ноги. – И если хорошо подумать, – повысил он голос на незнакомку, – то я вовсе не хочу этого знать!
С уверенностью и решительностью, удивившей его самого, он поспешил к одной из двух дверей, которая выводила из совершенно пустого, за исключением нескольких стульев, зала, пронизанного солнечным светом. В этот момент в помещение вошли двое: в первом он испуганно узнал того, чей кулак лишил его сознания, а во втором – мясника арабского происхождения, который снес голову ничего не подозревающему человеку в «секторе Б».
– Это Арес и Шариф, – представила их красавица неизменной улыбкой, в то время как Давид в ужасе попятился от обоих. – Они спасли тебя в аэропорту.
– Не стоит благодарности, – отмахнулся темноволосый, своего рода воплощение грубой эротики, тот, кого она – назвала Аресом и кто улыбнулся юноше насквозь фальшивой улыбкой.
– Салям алейкум, – сказал араб. Безучастие в его взгляде было несомненно искренним.
– Мой дорогой мальчик, – сказала белокурая красавица, к которой Давид повернулся спиной, пока знакомился с обоими мужчинами, которым убийство, видимо, доставляло радость; он смотрел на них широко раскрытыми, полными страха глазами и чувствовал, что адреналин в его крови достигает своих высот. – Вопрос, который сейчас стоит, – продолжала женщина, – вопрос, который ты должен был давно задать самому себе, гораздо важнее: «Кто ты сам, Давид?» Разве не это ты всегда хотел узнать?
Давид отвернулся от мужчин, они все равно убьют его – глаза в глаза или из засады, когда им это понадобится, – и снова повернулся к незнакомке.
«Это невозможно! – подумал он. – Откуда ей известны мои тайные мысли?» Он ведь ни с кем об этом не говорил никогда! Даже со Стеллой, которая, в конце концов, достаточно занята самой собой и своими обстоятельствами. Даже с Квентином, так как знал, что спрашивать монаха о личных делах, если тот не рассказал ему о них по собственной инициативе, не имеет смысла. Итак, откуда эта женщина могла знать о том, что творится в его голове, еще прежде, чем мир вокруг него затрещал по всем швам?
– Ты ведь догадываешься, что отличаешься от окружающих, что ты – другой. – Красавица сделала шаг к нему, и ее улыбка немного изменилась. – Ты ведь чувствуешь это каждый день все больше и больше. Разве я не права?
Голова Давида медленно опускалась, в то время как воля в его мозгу твердила ему энергичное: «Нет!» И все же! Какое ей до этого дело? Она его соблазняет! Эта ведьма удерживает его против воли! Она не достойна того, чтобы он обменялся с ней хоть единым словом, чтобы он ее просто выслушал! Ничто не дает ей права задавать ему такие вопросы, и никто не позволял ей прикладывать свою ладонь к его щеке и гладить его…
Но это было так удивительно приятно. Что-то в прикосновении мягких, как бархат, рук, в манере двигаться, в запахе делало ее ласки такими неповторимыми, такими единственными в своем роде.
– Лови! – Голос Ареса перебил течение его мыслей и заставил испуганно повернуться кругом.
В следующую долю секунды он держал в ладони рукоятку стального меча, который был длиннее его руки и который бросил ему человек богатырского сложения, довольно приятный с виду, с пронзительными голубыми глазами. Давид схватил меч инстинктивно. Быстрота собственной реакции испугала его больше, чем то обстоятельство, что темноволосый этим рискованным броском подверг опасности жизнь своей союзницы и подруги, которая стояла почти вплотную к Давиду и теперь, одарив его довольной улыбкой, неторопливо отошла, чтобы со стороны посмотреть, что произойдет дальше. Посмотреть со следующей, уже несколько иной улыбкой – из ее волшебной палитры улыбок, которые она меняла в зависимости от определенной ситуации.
– Что это значит? – вырвалось у Давида, близкого к состоянию паники, в то время как его взгляд метался между клинком, который он держал в руке и мечом темноволосого, метался, как взгляд детеныша косули, загнанного в теснину между двумя волками, уже включившими его в свое меню и готовыми разорвать его на подходящие по размеру кусочки.
Снова все решил рефлекс, не раз уже спасавший ему жизнь. Прежде чем он выговорил последнее слово, Арес очутился возле него одним прыжком, достойным антилопы, и уверенно, целеустремленно опустил на него свой меч. Давид успел остановить чужой клинок своим оружием, как ему показалось, всего в миллиметре от собственной головы, но его визави ударил с новой силой, причинившей ему ужасную вибрирующую боль, распространившуюся от отчаянно сжимавших рукоять меча рук по всему телу.
– Проклятие! Что все это значит? – повторил Давид в отчаянии. Эти слова вырвались из его горла истерическим визгом.
Прежде чем снова с улыбкой повернуться к своей жертве, Арес обменялся с красавицей скупым взглядом, значения которого Давид не понял.
– Ты скис, малыш? Давай, бери меч и атакуй меня!
Если до этого момента Давид был в отчаянии и в сплошном тумане, то наглый тон противника действительно пробудил в нем гнев, который до сих пор прятался за безграничным страхом. В его душе снова ожил маленький цербер[12] – тот, что раздробил нижнюю челюсть Франку. Конечно, он скис. Но даже если ему суждено умереть, он, по крайней мере, не умрет без боя, подумал Давид, одержимый внезапным приступом самоубийственной мании величия. Он решительно ринулся на темноволосого, поднял меч кверху и… почувствовал, как клинок противника по самую рукоять вонзился в нижнюю часть его живота, чтобы, проткнув насквозь, выйти из спины.
С визгом отбежал назад адский пес, скрывшись в недоступных глубинах подсознания. Давид замер посреди движения и без волнения смотрел вниз на рукоятку меча, которую Арес все еще с улыбкой сжимал в руке. Тенниска юноши пропиталась темной кровью и подтверждала то, что фактически с ним случилось и что он ощущал: в его живот был воткнут более длинный, чем рука, стальной клинок. Давид опустил оружие и поднял голову, чтобы в полной растерянности взглянуть на темноволосого.
– У него действительно особая, наша кровь, – услышал он слова, с которыми Арес обратился к молодой женщине, одновременно вытаскивая свой меч из живота Давида. – Но он должен еще многому научиться.
Юноша вскрикнул. Эту ужасную, зарывшуюся в кишки боль не смог бы прервать самый сильный шок на свете. Давид не знал, что Гунн подразумевал под своими словами, но он не верил, что это играет какую-то роль. Арес его убил, вот что он понял, падая на колени, когда зал закружился вокруг него и начал расплываться перед глазами. Чему он должен научиться? Что имел в виду Арес? В этой жизни у него больше такой возможности не будет.
