Лев Пучков - Сыч – птица ночная
— Какие мы нежные! — в сердцах буркнул я, аккуратно поводя на карте простым карандашом новую кривую и вновь прикладываясь к биноклю. На подконтрольном объекте все было в норме — за время моего общения с Поликарпычем обстановка изменяться не пожелала.
— Ну и ладушки, — похвалил я супостатов, откладывая бинокль в сторону и принимаясь потреблять пиво с воблой. — Будете вести себя хорошо — я вас небольно зарежу…
Таким вот образом я развлекался уже пятнадцатый день: сидел на третьем ярусе сеновала своей бывшей домработницы тети Маши, любовался в бинокль на собственное подворье, а вечерами иногда для разнообразия катался с Поликарпычем — сыном тети Маши — на его «Ниве» по буеракам приграничья.
До Стародубовска я добрался без приключений. Злые бандиты Ольховска не стали преследовать меня по железной дороге: то ли не хватило ума организовать розыскные мероприятия вне городской черты, то ли просто никому в голову не пришло, что у меня достанет наглости легально сесть в вагон СВ и с комфортом путешествовать, вместо того чтобы прятаться по брошенным дачам да ползти под покровом ночной мглы мимо бандитских блокпостов, расставленных вокруг города. С финансами проблем не возникло: на первой же сорокаминутной остановке смотался в обменник и поменял сто баксов, заодно проверив подлинность остальных. Не знаю, как обстоят дела со всей суммой «выкупа», но те тридцать штук, что мне удалось вынести с поля боя, оказались полноценными госдензнаками. Спасибо Калине — если кто встретит, передайте, что Сыч кланялся. Хотя нет — лучше передайте оборонительную гранату. Без предохранительной чеки…
Итак, я опять вырвался из цепких лап смерти. Я был свободен, обладал некоторой суммой, достаточной для того, чтобы в течение определенного периода обеспечить полноценную жизнедеятельность, и был полон решимости вернуть себе свой прежний статус, утраченный около года назад. Мирной жизнью я развлекаться вновь не пожелал — практика показала, что ваш покорный слуга слабо приспособлен к обычным параметрам существования, привычным большинству законопослушных граждан.
В Стародубовске меня, как и следовало полагать, никто не ждал. Посетив обгоревшие развалины домов, некогда принадлежавших полковнику Шведову и команде, я прошел мимо своего подворья по другой стороне улицы — подняв воротник куртки и ускорив шаг.
От моего дома за километр перло чьей-то нездоровой жизнедеятельностью. У ворот стояли две крытые фуры с кабардинскими номерами, еще какая-то машина виднелась во дворе, слышался гортанный горский говор вперемежку с отборным русским матом. С трудом подавив выскочившее откуда-то из недр души чувство категорического неприятия столь явной несправедливости, я стиснул зубы и прошмыгнул дальше по улице. Эх ты, черт! И где мой пулемет?!
Чего это я так разошелся? Извольте. Представьте себе — после долгого отсутствия вы подходите к собственному дому, а в нем орудуют чужие люди. Не грабят, не воруют — живут они там.
— А тебя нет, — заявляют они вам на ваше яростное возмущение. — Ты умер…
Такое, наверно, только во сне бывает. А вот я действительно умер для всех товарищей, которые жили сейчас в моем доме. Потому-то и поторопился проскочить мимо — вообще эта прогулка по историческим местам жизни и быта славного героя ЗОНЫ была неоправданным риском, который в практическом аспекте совершенно никакой надобности не имел. В любой момент из калитки мог выйти кто-то из моих старых знакомых и упасть в обморок от удивления при виде моей незамысловатой персоны. А такой акт несвоевременного падения в мои планы не входил. Мне предстояла кропотливая и опасная работа, результаты которой зависели от того, насколько долго я смогу оставаться мертвым для противника…
Против ожидания, моя бывшая домработница и ее домочадцы восприняли мое появление как нечто само собой разумеющееся.
— Я знала, что ты объявишься, — сообщила мне тетя Маша после ритуальных объятий и причитаний. — Знала, что все напутали они. Морды противные — сразу понятно, придурковатые…
Поликарп — муж тети Маши — вообще никак реагировать не стал: с ходу попросил на пол-литра и поинтересовался, догадливый, существует ли необходимость держать факт моего счастливого появления в тайне от окружающих. Убедившись, что оная необходимость место имеет, потребовал еще на два пол-литра и дал слово мужика, что никто ничего не узнает. Он вообще всегда отличался немногословностью и понятливостью: восемь лет колонии строгого режима наложили неизгладимый отпечаток на пионера сталинской эпохи и приучили держать язык за зубами.
Валера Поликарпыч — сын, то бишь тридцатилетний коренастый мужичок, серьезный и основательный не по возрасту, — случившийся во время моего прибытия в гостях у родителей по поводу выклянчивания мешка картошки для якобы голодающей семьи, несколько меня огорошил. Памятуя, видимо, о моей прежней «агентурной» жизнедеятельности, Поликарпыч с плеча поинтересовался: а не нужны ли услуги киллера кому?
— Вот даже как?! — удивился я. — А что — есть знакомый киллер?
— Это я, — не смутившись, сообщил Поликарпыч. — Замочу кого хошь. И недорого возьму.
— Сколько? — проявил я нездоровый интерес. — И отчего такая резкая переориентация? Ты же, насколько помню, частным извозом подмолачивал. Или «Ниву» отняли злые чечены?
— Да не — вон она, во дворе, — махнул рукой Поликарпыч. — Толку с нее! Не дают работать — ободрали как липку. Щас везде свои кодлы — как наша шарашка распалась, мне туда хода нету. Хотел продать тачку — не берет никто, старая. Хотя бегает еще — за всю мазуту! А насчет замочить… Ну, сколько щас это будет… Ну, штуки три, пожалуй, — не меньше. Че смотришь? Жрать захочешь — на все пойдешь!
— Три штуки — чего? — уточнил я. — Евро, экю, фунтов?
— Ну че ты прикалываешься? — обиделся Поликарпыч. — Рублей, естесно. На хер мне твои эки!
— На, — я достал из кармана две стодолларовые купюры и протянул их Поликарпычу. — Поменяешь, это будет почти четыре штуки деревянными. Держи!
— Это что? — почесав затылок, Поликарпыч взял баксы и принялся рассматривать их на свет. — Это… это кого? А?!
— Никого мочить не надо, — поспешил успокоить его я. — Мне тут надо одну агентурную разработочку провернуть. Ну и вот — я тебя нанимаю на месяц. Вместе с машиной. Кое-куда прокатимся, кое-кого попасем… Но — строго конфиденциально. Никто знать не должен. Устраивает?
— А то! — облегченно выдохнул Поликарпыч, пряча доллары в карман. — Ты токо плати — поедем куда хошь, и ни одна собака не узнает. Когда начнем?
— Как только, так сразу, — неопределенно буркнул я. — Не торопи события…
За две недели наблюдения мне удалось без особых потуг вывести систему функционирования предприятия, обосновавшегося на моем подворье, а также с достаточной степенью достоверности установить, кто является хозяином всего этого безобразия.
В усадьбе почти всегда находились девять мужиков и две дамы в возрасте, которые, судя по всему, им прислуживали. Определить национальность с такого расстояния было проблематично, но тот факт, что все — в том числе и дамы — являются детьми Кавказских гор, сомнения не вызывал. Эти дети вели себя так, словно находились в родном ауле, заброшенном на три с половиной тысячи метров над уровнем моря. То и дело резали баранов возле моей прекрасной баньки, чадили шашлыками — здоровенный мангал непрерывно дымился у крыльца, — раз в неделю завозили два ящика водки, а по двору постоянно разгуливали двое субъектов с автоматами, меняясь через каждые четыре часа. То ли фуры охраняли, то ли себя — непонятно, но факт сам по себе возмутительный донельзя. Как же так?! Куда родные правоохранительные органы смотрят? Органы, как показало наблюдение, смотрели сквозь пальцы. Два раза за четырнадцать дней — по пятницам, с утра-к калитке моего дома подъезжала белая «шестерка», из нее выползал толстый мент с майорскими погонами и три раза жал на кнопку звонка. Из дома неспешно выходил мужлан — самый старший, судя по почтительному поведению окружающих, — приоткрывал калитку, ручкался с ментом, вручал конвертик и, обаятельно улыбаясь, торчал у калитки, пока посетитель не убирался восвояси. Морды с автоматами при этом элементарном акте низовой коррупции никуда не прятались — лениво отходили под навес, где у меня был оборудован уголок с макиварами и грушей, и курили там, пока старшой не выпроваживал незваного гостя.
Однако одиннадцать горцев для скромного жилища, в котором я год назад обитал один-одинешенек, согласитесь, явно многовато. Все мужики были примерно одинакового возраста — от двадцати пяти до тридцати, а дамы им в матери годились: этакие усатые носатые толстые халашки, в полосатых шерстяных гетрах, перепоясанные кучей пуховых платков. С мужиками дамы практически не общались — только по делу. Я прекрасно знал, что у горцев не принято брать в жены женщин в два раза старше себя, а предположить, что у них тут такая вот непропорционально-возрастная групповуха, мог только явно выраженный оптимист. А я, смею вас заверить, совсем наоборот — особенно в светлое время суток. Кроме того, мужики нигде не работали, а сидели все время дома и жрали по пять раз на день. И чего же они все там сгруппировались? На какие шиши жируют?
