Сергей Магомет - Человек-пистолет
Мы вышли на улицу. На жестких буграх электрического света тяжело ворочалась ночь. Валерий пытался взять меня под руку. Мы шли к проспекту, где можно было поймать такси.
– Ты, старик, в отношении Жанки можешь на меня твердо рассчитывать, – бормотал Валерий. – Помогу, чем смогу. Родителей я нейтрализую, не сомневайся. Ты заметил, что я имею на них некоторое влияние. Главное, сам не теряйся!..
Я подумал, как это было бы просто и логично – врезать ему по пьяной роже. Но тут я увидел, что он пьян гак сильно, будто бы он еще до того, как мы пили в подъезде, основательно «зарядился».
– Ты лови на этой стороне, а я буду на той, – сказал я и перешел на другую сторону улицы.
Валерий первым остановил такси и радостно замахал мне своим рыжиком». А в машине напросился ко мне ночевать и расплатился с водителем, когда приехали.
– У меня бабок до фига! – кричал он, когда я попробовал возразить насчет платы.
Все та же облезлая елка торчала в сугробе у подъезда. Я поднял голову и вздрогнул, увидев свет в нашем окне. У меня совершенно вылетело из головы, что дома меня дожидается Ком. Я сказал об этом Валерию.
– А? Гроза котов? – поморщился тот. – Если б я знал, лучше бы в Сокольниках остался… Ну, теперь все равно. Спать хочу – падаю!..
– Грозе котов – комсомольский привет! – сказал он, когда мы вошли в квартиру, и добродушно рассмеялся.
Ком сидел за кухонным столом и не мигая смотрел на Валерия.
– Ты, старик, только покажи мне, где голову приклонить, – попросил меня Валерий. – И считай, что меня нет…
– Ладно, – пробурчал я, подталкивая его в комнату. – Сам устраивайся. Обстановка-то знакома!
– Будь спок, – не стал спорить он и тут же принялся укладываться. Ком в прихожей уже надевал шинель.
– Ну что ты, старик, – зашептал я, – он просто трепло. К тому же пьян в стельку. А что касается кота, то тут мы как раз тебя прекрасно понимаем…
– Какого еще кота? – спросил Ком, надевая панаму; у него на лице появилось подобие смущения или недоумения.
– Ну, черт с ним, с котом!.. Но, может быть, ты мне сейчас действительно нужен, а ты меня бросаешь! – сказал я наобум, притворившись обиженным, что он уходит.
Ком сразу остановился и внимательно посмотрел на меня.
– Да, – обрадовался я, – бросать друга не годится! Это предательство и свинство!
– Я тебя не брошу, – очень серьезно сказал Ком. – И не предам. Валерий в белых трусах вышел на кухню и, как сомнамбула, разыскав
на полках пустую бутылку, налил в нее воды и унес с собой в комнату. А еще через минуту – сладко похрапывал.
Я тоже был не прочь завалиться спать, но помня, что Кому, может быть, как раз сейчас необходима дружеская поддержка, занялся приготовлением кофе. Может быть, ему просто нужно выговориться. Или что-то в этом роде. Я поплотней прикрыл дверь в комнату, а также кухонную дверь. – Я тебя никогда не предам, – повторил Ком.
– Ну, – сказал я, – прекрасно. Я тебя тоже.
– Запомни, пожалуйста, – попросил он, – что ты сейчас сказал. – Что же запоминать, – удивился я, – я и так не забуду…
Я поставил на стол большой кофейник. Я хотел выложить на стол дефицитные продукты из Валериного «пайка», который обнаружил в холодильнике, но Ком отрицательно покачал головой.
Мы сидели друг против друга. Я взглянул Кому в глаза, которые были как бы продолжением черной февральской ночи за окном, и неожиданно для себя спросил:
– А что, Ком, интересно, как тебе понравилась наша семейка?
– Зачем спрашиваешь? – спокойно сказал Ком. – Ты и сам все хорошо понимаешь.
– Да, – пробормотал я. И знаешь, они ведь терпят меня только до того момента, пока Валерий не внесет «определенность». А я, как идиот, сижу, жду решения своей участи.
Ком пристально смотрел на меня. Я усмехнулся про себя, вспомнив о «гипнотических свойствах» черных глаз.
– Конечно, достаточно один раз пообщаться с ними, чтобы понять, что они из себя представляют, – продолжал я. – Ограниченные люди. Обыкновенные мещане… Ты спросишь: в чем тогда дело? Чего я жду? Зачем мне их мещанский мирок?
Ком кивнул утвердительно, и я рассмеялся.
– А знаешь ли ты, – воскликнул я, – с какой радостью, с каким удовольствием я в этот мещанский мирок окунулся?.. Налаженный быт, семейные обеды, поездки на дачу, своя квартира, красивая жена, уют… Это все, между прочим, замечательные вещи! Я не шучу!.. Да еще тесть обещает устроить на хорошую работу и вывести в люди. Ни о чем другом я и не мечтал… Ну, чем я лучше их? А?
– Ты лучше, – твердо сказал Ком.
– Нет, я, может быть, даже хуже! Я объективно себя оцениваю. У меня ведь нет никаких особых талантов. Я не способен на что-нибудь достойное… Что же мне делать? К чему стремиться?
– Очень хорошо, что ты задаешь себе такие вопросы.
– Я хочу нормальную семью. Дети, квартира, дача, машина… Ничего более глобального я не вижу. Есть в этом, конечно, какая-то обыденность… Но ведь я действительно не вижу для себя ничего другого!
– Главное, что ты чувствуешь обыденность, – сказал Ком.
– О, по этой части я не могу соперничать с Сэшеа!.. Кроме обыденности, он чувствует еще и ограниченность, и замкнутость!
– Нет, – пробормотал Ком, – у него другое… Я не придал значения этим словам.
– Так и живу, – усмехнулся я. – Видишь, каким бревном можно стать в двадцать пять лет… Кажется, единственный сохранившийся интерес – это женщины.
– Но ведь что-то тебя мучает! Что-то мешает успокоиться!
– То и мешает, что я слишком обыкновенный человек. Вот и Лориных родителей это не устраивает. Впрочем, это бы еще полбеды… Это не устраивает Лору… Я не знаю, что ей нужно. Что я должен ей дать? Она и сама, кажется, не знает. Но тихого семейного счастья ей мало.
– Ты же говорил, что сначала у вас все было хорошо? – заметил Ком.
– Да, черт возьми, мне даже не верится, что мы так хорошо могли с ней жить… – вздохнул я.
Я принялся рассказывать Кому о беременности Лоры, о нашей женитьбе и о том, как у нее случился выкидыш… Это было странно, потому что о том, что Лора была беременна не от меня, я не рассказывал ни матушке, ни лучшему другу Сэшеа, но с Комом решил поделиться. Мне даже захотелось рассказать ему и о той ужасной сцене в ванной, о которой я и сам старался лишний раз не вспоминать.
– Она была такая слабенькая после больницы, такая жалкая и в то же время такая любимая, что я с ног сбивался, стараясь как-то поухаживать за ней, чем-нибудь угодить. Я сам готовил ей еду, вникая в ее вкусы, кормил с ложечки, что ей очень нравилось. Когда мы въехали в эту квартиру, я со всем пылом взялся благоустраивать наш дом, скрупулезно следуя всем пожеланиям Лоры. Мне это не было в тягость, я сам получал огромное удовольствие. Отношения у нас были превосходные. Вообще все было прекрасно… Помню, Сэшеа, как всегда особо интересующийся интимными делами, пристал ко мне с вопросом, какова Лора в этом отношении. Он так надоел мне, что я ответил, что если он не хочет на всю оставшуюся жизнь потерять покой, то лучше ему не знать этих подробностей… Особенно Лора любила, чтобы я сам купал ее в ванной. Еще когда мы жили в Сокольниках, это вошло у нас в обычай… Извини, что я останавливаюсь на таком интимном моменте, но это необходимо, чтобы ты понял то, что случилось потом…
Ком слушал необычайно внимательно и серьезно. Мне это было очень приятно. Я не был избалован такой искренней участливостью, общаясь с Сэшеа, которого хоть и считал самым близким другом, но который обладал мерзкой чертой перебивать на полуслове и пренебрежительно кривить физиономию, как только видел, что я пробую рассказать самое для меня дорогое, по-настоящему меня волнующее. Так что в конце концов я вообще зарекся с ним откровенничать.
– В прошлом году мы были вынуждены провести отпуск врозь, так как для укрепления здоровья Лоре потребовалось отправиться в специальный санаторий по профилю женских болезней. Мы первый раз расстались так надолго, и я очень мучительно переносил разлуку. Я послал жене длинное и сумбурное любовное письмо. Не помню уж, что я там писал, помню только, что неоднократно восклицал, что, кроме нее, мне в этой жизни ничего не нужно… В ответ Лора прислала открытку с морским пейзажем и несколькими странными, торопливо набросанными словами, что ей, Лоре, в этой жизни не нужно ничего… кроме моря… Потом она вернулась…
Она вернулась загорелая, загадочная, прекрасная, с незнакомой хрипотцой в голосе. Когда после месяца одиночества вдруг получаешь такую женщину, становишься глубоко религиозным человеком.
Конец ознакомительного фрагмента.
