Флоренс Хёрд - Поместье Вэйдов
Сон приходил только после лекарств, выписанных врачом.
Тони так и не обнаружил ни малейшего следа Джефа.
— Единственное правдоподобное, по-моему, объяснение, — рассуждал он впоследствии, — состоит в том, что, во-первых, Джеф был не убит, а только ранен. А во-вторых, выйдя в бессознательном состоянии на улицу в такую погоду, упал в воду, захлебнулся и был снесен в океан. Иначе он оставил бы хоть какой-нибудь след.
Когда я увидела своего деверя в первый раз после той страшной ночи, он выглядел как лунатик, мучимый бессонницей в течение, по крайней мере, нескольких недель. Его тоже терзали неразрешимые вопросы.
— Как ты думаешь, Тони, мы могли не услышать, что дверь открывается? Может быть, Джеф действительно вышел, когда мы сидели на кухне?
— Может быть. Шум ветра вполне мог заглушить скрип двери.
— Но зачем он тогда взял оружие?
— Откуда я знаю? Он был не в себе! Он, наверное… А-а-а, к черту! Не хочу больше об этом думать! Я схожу с ума! Не могу больше! Знаешь, давай прекратим это. Предлагаю довериться профессиональному чутью полиции. Тебе известно мнение капитана Кэлдвела.
— А что думает семья? Эрнестина, Сьюард…
— Они считают, что Джеф погиб в катастрофе. Подумай, стоит ли их переубеждать? Давай остановимся на этом и не будем больше тратить время и нервы.
— Как его мама?..
— Поплакала немного. Как всегда, когда она чего-то не понимает. Единственным человеком, кто принял смерть брата близко к сердцу, оказалась миссис Кингсли! Никогда бы не подумал! С ней даже случилась истерика — по-моему, впервые в жизни. Доктор давал ей успокоительное.
Миссис Кингсли пришла ко мне утром на второй день и принесла завтрак на подносе. Вид у нее был ужасный. Она оказалась обыкновенной женщиной, прятавшей доселе свое естество под мужеподобной маской. Лицо ее пожелтело, под глазами появились чернильные круги, волосы цвета воронова крыла посеребрились на висках.
— По-моему, вам нужно отдохнуть, — сказала я.
— Нет, от этого только хуже, — ответила она. — Наоборот, за работой отдыхаешь от тяжелых мыслей. — Поставив поднос на столик, она продолжала: — Конечно, неловко и говорить… — Глаза у нее наполнились слезами, голос прервался. — Он был такой молодой… Я чувствовала, что с ним может случиться несчастье, но все равно, это произошло так неожиданно… Я любила его…
Мне стало не по себе. Я опустила глаза. На подносе лежал завтрак: кофе, хлеб, мармелад и вареные яйца. Мне хотелось есть, но неудобно было начинать жевать перед лицом скорби пожилой женщины. А она продолжала свой взволнованный монолог:
— Он с детства был красавцем. Еще мальчиком кружил головы соседским девчонкам. Красивый, сильный, уверенный, он пускал в ход кулаки там, где любой бы на его месте поостерегся. Эрнестина говорила, что он — дикий. Дикий? Нет! Полный жизни, говорю я! Настоящий мужчина, всегда знающий, чего он хочет, и всегда достигающий своей цели! Мы понимали друг друга! — Миссис Кингсли пристально посмотрела на меня так, что я покраснела. — Да… А теперь вы — вдова. — В ее голосе прозвучала нотка сочувствия.
— Миссис Кингсли… Я тоже очень страдаю…
Только одна она могла отдаленно представить себе мое состояние.
— Сейчас вы должны думать о ребенке, — сказала миссис Кингсли, предварительно утерев глаза и высморкавшись. — Ешьте за двоих!
Мне стало неуютно. Я не поверила в ее искренность. Неужели она может так резко менять свое отношение к человеку?
— Ваш будущий ребенок — это все, что осталось на земле от Джефа, — добавила она, уловив, видимо, мои сомнения и желая их рассеять или уверить саму себя в искренности последних слов. — Ведь это ребенок Джефа, правда?
— Правда…
— Я тоже так думаю. Такие, как вы, не глупят на стороне.
Это прозвучало как намек на мою внешность, а вовсе не как похвала моей добродетели, но я не стала обижаться.
— Я должна сейчас уйти. Без меня они не смогут позавтракать. Потом вернусь забрать посуду. Ешьте. Ешьте за двоих.
В эту ночь меня впервые посетил кошмар, оставшийся затем со мной на долгие годы. Он неотвратимо повторялся в мельчайших подробностях, и не было спасения от негр. Каждую ночь Джеф как будто бы сидел в ресторане с блондинкой на коленях. Каждый раз я подходила к нему и говорила: «Идем домой». Он целовал девку и отвечал: «Иди. Я тебя не держу. Я тебя ненавижу. Оставь меня в покое». Тогда я наставляла на него пистолет и стреляла. Блондинка с диким визгом убегала, а убитый Джеф сидел в прежнем положении. Стараясь скрыть следы преступления, я с нечеловеческой силой, возможной только во сне, с корнями выдергивала из кадки стоявшую рядом небольшую пальму и клала вместо нее мертвого Джефа, поставив затем пальму на место, чтобы сверху прикрыть тело. Закончив работу, я оглядывалась и замечала, что посетители ресторана — толпа людей с неразличимыми лицами — стоят и смотрят на меня. В этот момент блондинка выходит вперед и говорит: «Убийца! Мы все видели!» «Нет-нет! — кричу я, — У вас нет тела. По-латыни это называется corpus delicti! Вы не можете привлечь меня к ответственности!» Но толпа угрожающе надвигается на меня. В руках у каждого из них — огромный кухонный нож. Вот они уже близко! Я чувствую их дыхание, уколы ножей, но… Тут я просыпаюсь и слушаю бешеный стук сердца, утираю пот со лба, оправляю постель и ночную сорочку, думая про себя: «Да, Джеф! Это не несчастный случай. Я убила тебя. Эх, Джеф, Джеф…» Через какое-то время мне обычно удавалось заснуть, но лишь для того, чтобы увидеть кошмар еще раз и проснуться от собственного крика. И так каждую ночь.
Итак, я овдовела. Меня больше ничего не удерживало, в доме Вэйдов. Так я и написала мачехе. «Дорогая моя, — писала она в ответ, — мы с отцом, конечно, были бы очень рады твоему возвращению, но понимаешь, это означало бы выселение одного из наших офицериков! Но мы ведь не можем пойти наперекор своему патриотическому долгу, ты согласна?» Патриотизм мачехи был замешан на крутом эгоизме — это я понимала, изучив ее достаточно хорошо. Она хотела быть в центре внимания, причем ни с кем его не делить. Путь домой мне был закрыт. Из гордости я не могла явиться без приглашения. Отец бы принял меня и так, но он не играет первых ролей в доме, во всем подчиняясь жене.
И потянулась пустая, однообразная жизнь. Никто в доме Вейдов даже не пытался хоть чем-нибудь скрасить мое существование. По-человечески можно было поговорить только с миссис Кингсли, да и то лишь на кухне, во время приготовления еды. Я вызвалась помочь ей после того разговора, и она не отвергла моей помощи. Но антипатию к ней мне не удалось преодолеть. Она постоянно наблюдала за мной со странным, непонятным выражением лица. Это тяготило меня.
Эрнестина тоже не добавляла мне спокойствия. Она ходила за мной как привязанная и надоедала вечными заботами и мечтаниями о будущем младенце. «Как ты его назовешь»? — постоянно вопрошала она. Или: «Наверное, будет девочка, как ты думаешь?» И так каждый день. Когда же я что-нибудь начинала делать — помогать Сьюарду в саду, например, — она запрещала мне работать, чтобы не навредить ребенку. Она постоянно искала моего общества, а мне тяжело было ее видеть: я ведь стреляла в ее сына!
Тони избегал меня. Я не сразу поняла это — он редко бывал дома. Но потом я заметила, что он всегда, когда приезжает, старается не выходить из своей комнаты. А если мы случайно встречались, отделывался несколькими пустыми замечаниями и скорей спешил прочь от меня. Он, конечно, не хотел оставаться со мной наедине, чтобы не обсуждать событий той ночи, в которую я застрелила Джефа. Только однажды Тони завел разговор.
— Нэнси, скажи, пожалуйста, он не вырывал у тебя из рук револьвер?
— О Тони! Ты знаешь, все произошло так быстро, что я просто не успела сообразить, что к чему. Не успела заметить ничего. Не запомнила.
Он с сомнением посмотрел на меня. «Уж не подозревает ли он меня во лжи?» — подумала я. Мне не удалось выведать у него сокровенные мысли. Он перевел разговор на другое и больше не возвращался к щекотливой теме.
Декабрь выдался ясным и солнечным. Иногда я просыпалась от озорных солнечных зайчиков, гулявших по моему лицу. В саду неожиданно появились птицы. Некоторых, например снегирей, я узнала, но были и совсем незнакомые, маленькие такие, серые, с желтыми крыльями и белыми головками. Погостив пару дней, они улетали дальше, в теплые края. Наш сад служил им временным убежищем по пути из родных мест.
Благодаря заботам Тони у нас выросли нарциссы. «Китайские лилии» — называл из Сьюард. В том году была очень популярна песня «Белая метель». Вся страна распевала ее, помня, наверное, что тысячи соотечественников судьба забросила в жаркие страны, в края вечного лета.
Мне было неуютно. Я находилась в постоянном напряженном ожидании. Чудилось мне, что скоро случится что-то ужасное.
