Эрик Ластбадер - Шань
— Я хочу, чтобы ты была моими ушами с Карелиным, — сказал он с набитым ртом.
— И заставила его использовать свое влияние на Геначева, — добавила она, подумав про себя: Ну, вот ты и попался!
Малюта кивнул и, набрав полный рот водки, прополоскал его, прежде чем проглотить.
— Это сослужит мне добрую службу.
Он снова улыбнулся своей странной, леденящей улыбкой, и Даниэла с трудом подавила дрожь.
Ее сердце переполняла радость долгожданного триумфа. Она недооценивала опасность, таившуюся в такой двойной игре, но риск был оправдан, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства. Помимо всего прочего она выяснила один жизненно важный вопрос, касающийся ее взаимоотношений с Малютой: как это было ни странно, но он, очевидно, не вел слежку за ней. В противном случае он бы уже знал, что Даниэла спала с Михаилом Карелиным.
Впервые за весь ветер позволив себе расслабиться, она сказала:
— Ладно. Думаю, мне это удастся.
— Прямой провод к мозгам Геначева, — он казался погруженным в глубокие раздумья.
Она кивнула.
— Да, это вполне возможно осуществить.
— Очень хорошо. Тогда действуйте. Когда они получили в гардеробе свои шубы, у Даниэлы в голове пронеслось: Ладно, я буду его ушами. Я стану шпионить для него. Если я вконце концов сумею свалить его, то ради этого я готова сделать все, что потребуется. Даже для такого чудовища, как он.
* * *Из задней комнаты Симбал и Моника направились прямиком на кухню, где Тони соорудил для них по огромному сэндвичу из всех остатков и обрезков, которые нашлись в холодильнике Макса Треноди. Они стояли плечом к плечу, наклонившись над громадной раковиной и с жадностью вгрызались зубами в сэндвичи. Судя по звукам, доносившимся из гостиной, Макс провожал последних гостей. Работа в УБРН требовала от людей постоянной подтянутости, поэтому, получив возможность расслабиться, они старались выпустить как можно больше пара, накопившегося внутри. Впрочем, этого и следовало ожидать. Собственно говоря, Макс устраивал свои пользующиеся скандальной известностью вечеринки именно для того, чтобы его люди могли получить разрядку. Он справедливо полагал, что пар лучше выпускать в приватной компании, нежели на глазах у всех.
Несмотря на все бурные события этого вечера, Симбал отнюдь не забыл, зачем он явился сюда. Отхлебнув вина из своего бокала, он заметил как бы между прочим:
— Кстати, я что-то не видел сегодня Питера Каррена. Неужели я разминулся с ним?
При этих словах Моника так побледнела, точно вся кровь разом отхлынула от ее лица. Опустив недоеденный сэндвич, она слабым голосом спросила:
— Почему ты сказал это?
— Сказал что?
— Почему ты вспомнил про Питера?
Он небрежно пожал плечами, но внутри насторожился. Внимательно глядя на Монику сбоку, он очень жалел, что она не стоит к нему лицом. Тогда бы, возможно, он сумел бы понять, какие чувства охватили ее при упоминании имени Питера.
— Просто когда-то мы с ним хорошо знали друг друга. Вот и все. — Выдержав паузу, он добавил: — А в чем дело, Моника?
Прежде всего, ему не следовало показывать ей, что он почему-то интересуется Карреном. Поэтому он старательно изобразил беспокойство по поводу ее расстроенного вида.
— Я не знала, что вы с Питером такие друзья, — сказала она, по-прежнему не глядя на него.
— Да мы в общем-то ими и не были. Насколько я помню, очень мало кому удавалось сойтись с Питером поближе. Однако мы провели вместе шесть недель в Бирме, прежде чем он уехал оттуда.
Осторожно! —мысленно добавил он, обращаясь уже к самому себе.
— Да. Я припоминаю. — Моника снова поднесла сэндвич ко рту и облизала испачканные приправой пальцы.
Она выглядела такой уставшей, что, казалось, у нее даже нет сил поддерживать разговор.
— Я не знала, что ты тоже был там в это время.
— Тогда мы еще не были знакомы, — непринужденно заметил он. — Кажется, я наткнулся на тебя после моего первого возвращения оттуда. По-моему, это произошло здесь.
Она попыталась изобразить на лице улыбку, но та вышла какой-то совсем безжизненной.
— Значит, ты помнишь?
Симбал ясно видел, что она думает о чем-то другом. О Питере Каррене, ясное дело.
— Значит, насколько я понял, он сегодня не появлялся здесь?
Моника дернулась, точно Тони уколол ее чем-то острым, и он с раздражением подумал: Что происходит, черт побери?
—Нет, — промолвила она так тихо, что ему пришлось приблизить ухо к ее губам, чтобы услышать. — Не появлялся.
Симбал опустил глаза и увидел, что пальцы Моники глубоко вошли в толстый сэндвич — с такой силой она сжала его. Лучше не обращать ни на что внимания, решил он.
— Стало быть, он на задании.
— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? — она резко повернулась к нему, и Симбал поразился, увидев, как она побледнела.
— Конечно. Прости меня, — он прикоснулся к ее руке. — Моника, если б ты только сказала мне...
— Отвези меня домой, Тони, — на ее лице застыло отрешенное выражение. Вытерев руки бумажной салфеткой, она повторила: — Отвези меня домой. И больше не говори ничего, хорошо? Хорошо?
В этом не было ничего хорошего, однако Симбал твердо решил, что Моника не должна звать, что он придерживается такого мнения.
* * *В салоне “Чайки” по-прежнему невыносимо воняло табачным дымом, несмотря на то что Алексей, зная привычки Даниэлы, сделал все, чтобы проветрить внутри автомобиля, пока она и Малюта ужинали в ресторане.
— Здесь холодно, — заявил Малюта, забравшись в лимузин. — Включите печку.
“Чайка” отъехала от тротуара, и он откинулся на спинку сидения. От его старомодного костюма несло все тем же табаком.
— Дядя Вадим просил передать тебе привет и поздравления, — он говорил о Вадиме Дубасе, брате покойного отца Даниэлы, возглавлявшем партийную организацию в Ленинграде.
— Как у него дела?
— Он все такой же упрямый старик, каким был всегда, — коротко ответил Малюта. — Его, похоже, ничто не в состоянии изменить.
Он достал еще одну сигарету. Затем, внезапно наклонившись вперед, похлопал Алексея по плечу.
— Я хочу съездить к памятнику. Вы знаете, лейтенант, какой памятник я имею в виду?
—Да, товарищ министр.
Алексей взял курс на северную окраину города, туда, где в десяти минутах езды от кольцевой дороги на каменном пьедестале стояли огромные стальные кресты, весьма напоминавшие творения модернистских скульпторов. Основная разница заключалась в том, что изначально они не имели никакого отношения к искусству. То были противотанковые “ежи” — крошечный кусочек более чем 400-километровой линии обороны, выстроенной вокруг Москвы ее жителями, не пожелавшими отправиться в эвакуацию. По личному распоряжению Сталина эти кресты были оставлены в память о разгроме семидесяти пяти немецких дивизий, остановленных на самых подступах к городу.
“Чайка” замедлила ход и остановилась, съехав на обочину шоссе. Уже минуло одиннадцать, и поэтому казалось, что все вокруг вымерло. Подавляющее большинство советских граждан не имели представления о том, что такое “ночная жизнь” вне пределов своих квартир.
Малюта сидел не шевелясь, до тех пор, пока лейтенант не открыл дверцу с его стороны. Затем он молча взял из рук Алексея фонарик, зажег его и направился к монументу. Покрытый коркой наста снег хрустел под подошвами его ботинок.
Он остановился перед памятником, и подоспевшая Даниэла с изумлением увидела, как самые настоящие слезы блестят у него на глазах.
— Здесь было пролито столько крови, — хрипло промолвил Малюта. — Героический, революционный дух пылал как факел в сердцах людей в ту суровую пору.
Он замолчал, глядя на острые края стальных балок, поблескивавшие в темноте.
— Снег, — задумчиво протянул он, обращаясь в темноту. — Знаете, товарищ генерал, я очень люблю снег. Он чист, как чист великий дух Ленина, указывающий нам путь, направляющий каждый наш шаг.
Не сходя с места, он принялся расчищать носком ботинка снег, пока из-под него не показалась черная земля.
— Однако снег может служить и покрывалом для бесчисленного множества грехов, — он перевел взгляд на Даниэлу, и та почувствовала, как у нее по коже ползут мурашки. — Мрачная нора еще не осталась позади, товарищ генерал, и нам приходится не легче, чем сорок лет назад. Мы по-прежнему вынуждены бороться за свое право на существование, и эта война не на жизнь, а на смерть.
Даниэла стояла неподвижно, точно каменное изваяние. Кровь бешено стучала у нее в висках. Она с ужасом думала о том, сколь опасен человек, стоящий всего лишь в шаге, от нее. Опасен не только для нее, но и для всего мира.
— Я хочу, чтобы вы поняли одну простую истину, товарищ генерал, — продолжил он. — В этой войне вы или за меня, или против. Ясно?
