Брайан Форбс - Порочные игры

— Я уснул в отличном настроении, а ты разбудил меня и заставил слушать твои расистские сексуальные бредни. Надеюсь, твоя машина выдержит операцию. Ее положили в отдельную палату?

— Спокойной ночи, — сказал Генри.

Лишь через два месяца я впервые переспал с Софи — два месяца мучительной неопределенности, когда я забросил работу и каждый раз, просыпаясь, чувствовал себя словно перед решающей битвой, не зная, выиграю ее или проиграю. Софи оказалась девственницей. Теория Генри была уничтожена, хотя он в это так и не поверил.

Глава 11

ПРОШЛОЕ

В самом начале любви обычно испытываешь непреодолимое желание узнать о своем предмете как можно больше. И только со временем становишься более скрытным, прижимистым, а то, что успел узнать, стараешься обернуть себе на пользу.

У нас с Софи было именно так. Когда наши отношения зашли достаточно далеко, мы сочли необходимым обременить друг друга историями своей жизни. Она заставила меня раскопать детские фотографии — жуткую память о каникулах, проведенных на море. Маленький мальчик с тюремной стрижкой и худеньким личиком, с ведерком и саблей в руках храбро встречает суровые волны Английского канала. Потом — юноша в костюме для крикета, уже с более выразительными чертами лица, но по-прежнему с ужасной стрижкой. Софи внимательно их изучила и выбрала несколько самых тошнотворных, чтобы носить в своем портмоне. Я, со своей стороны, с пристрастием допросил ее, где она воспитывалась, в какую школу ходила. Выяснилось, что она воспитывалась и училась в монастыре, и после этого она стала для меня еще более загадочной. В мои школьные годы существовал миф — я в него тогда непоколебимо верил, хоть и не проверял, — что в ежовых рукавицах монахинь монастырские девочки постоянно находятся в состоянии сексуального возбуждения.

— Покажи и ты мне свои старые фотографии, — попросил я, — а то так нечестно.

— Они отвратительные, ты меня сразу разлюбишь.

— Сейчас проверим.

— Я носила гадкую форму, а на зубах у меня был проволочный каркас. — Она долго упиралась, но потом все же вытащила фотографии на свет Божий. Мне они показались очаровательными.

— Сколько тебе здесь лет?

— Четырнадцать.

— Прекрасное развитие для такого возраста.

— Да, ничего. Они у меня всегда были большими, а в монастыре насчет этого строго. Меня заставляли их забинтовывать.

— Какое варварство! Родители у тебя католики?

— Нет. После их смерти меня отдали одному бездетному родственнику. Они с женой никак не могли со мной справиться и потому отдали в монастырь.

— А сейчас? Ты ходишь к мессе?

— Нет, никогда.

— Я тоже. Ты вошла в дом Великого безбожника.

К тому времени она уже перевезла ко мне все свои пожитки: несколько чемоданов с одеждой, проигрыватель и коробку поп-синглов, конечно — медведя, пару афиш, небольшой комод и весь безумный запас косметики. Моя крошечная ванная моментально преобразилась, как, впрочем, и вся моя жизнь.

Я поинтересовался, может ли Мелани одна платить за квартиру.

— О, с ней все в порядке, она найдет кого-нибудь вместо меня. — Как и многие влюбленные девушки, Софи была чуть-чуть бессердечна к подруге.

Я знал, что Мелани и Генри иногда встречаются, но перестраивать свою жизнь Генри не захотел и очень удивился, узнав, что мы с Софи живем вместе.

— Ненормальный! А когда тебе все это надоест, как ты будешь выпутываться?

— Не приставай, она ведь только что переехала.

— Ты дал ей ключ?

— Да.

— Это еще только начало, дружище. Впрочем, всегда можно сменить замки. Она хоть аккуратная?

— Какое это имеет значение?

— Она устроит все по-своему, ты не сможешь работать. Не сможешь — и все тут! Целый день будешь вправлять себе мозги.

— Так сказал Заратустра.

— Вот видишь. Вспомнишь тогда, кто тебя первым предупредил.

Поначалу он явно ошибался. Утром, как только Софи убегала на свои занятия танцами, я, куда только девалась лень, садился писать. А вот аккуратной Софи невозможно было назвать: иногда спальня превращалась в настоящий бедлам. Ослепленный любовью, я смотрел на это сквозь пальцы. Лучшая подружка писателя — это корзина для бумаг, и мое рабочее место особо не отличалось от спальни. Жить с Софи было легко и весело. Просыпаясь утром, я испытывал настоящее блаженство, когда ее теплое податливое тело прижималось к моей трепещущей плоти.

Классический балет, несмотря на неудовлетворенное честолюбие, оставался по-прежнему ее страстью. На спектаклях в «Ковент-Гардене», куда она меня водила, мне приходилось изображать интерес. Я способен ценить прекрасное, однако балет никогда не производил на меня особого впечатления. Софи я в этом не признавался — уж очень трогательной была ее радость, смешанная с грустью.

Я никогда не говорил ей о той фотографии из журнала — возможно, боялся, что Софи истолкует это превратно и решит, что у меня с самого начала были низкие побуждения. Журнал я спрятал подальше в письменный стол, но иногда доставал и рассматривал. Когда ее не было дома. Как ни забавно, в каком-то смысле тело ее на фотографии казалось мне реальнее, чем по ночам в постели.

Как-то я повел ее в кинотеатр «На Зеленой» смотреть новую версию «Жизнь и смерть полковника Блимпа». Возвращаясь домой, мы напевали журчащий полонез из «Миньон».[28] Печальные романтические истории вообще доводят меня до слез, и этот поход в кино с Софи — такой желанной, такой чувственной и одновременно непорочной — крепко засел в моей памяти. В ту ночь мы любили друг друга неистово, словно перед разлукой. Если правда, что звуки не исчезают, а вечно плавают где-то в стратосфере, подобно обломкам старых спутников, то я знаю, отчего до сих пор то и дело просыпаюсь по ночам: меня будят страстные крики Софи в моменты кульминации.

Иногда после репетиции она приводила кого-либо из друзей. Девушки из какого-то чуждого мне мира, подтянутые, жилистые, с мускулистыми икрами, в толстых бесформенных шерстяных свитерах и длинных теплых чулках, казались почти бесполыми и мало чем отличались от сопровождавших их молодых людей. Они щебетали, как птички на заре, судачили о своих преподавательницах, о бездарных танцовщицах, сумевших каким-то образом отхватить работу в Вест-Энде. Не знаю, что они обо мне думали. На их языке я был «штатским», приятелем Софи, подававшим кофе и бисквиты, перестарком, не всегда понимавшим жаргон, на котором они изъяснялись. Я тихо сидел в сторонке, не претендуя на внимание, с удовольствием их наблюдая (писатель всегда собирает материал), гордясь тем, что самая очаровательная из них, чью красоту нельзя скрыть под дурацкими одеждами, принадлежала исключительно мне. Они не пили и не принимали наркотиков (у меня, по крайней мере, никогда) — единственной их заботой была избранная ими, но малодоходная профессия, со всеми ее причудами и мелкими интригами.

— Тебе было скучно? — спрашивала Софи после их ухода.

— Нет. По-моему, они все замечательные. Особенно Фредди.

— А он не слишком занудный? Иногда несет такую дичь! Хотя танцует отлично.

— Он рассказывал о какой-то Матушке Ллойд. Это кто, ваша преподавательница? Он, кажется, ее недолюбливает.

— Не она, а он. Матушка Ллойд — это мужчина. Говорят, он как-то приставал к Фредди и получил по рукам. Фредди он не подходит.

— А кто Фредди подходит?

— Кто-нибудь погрубее. Если они тебя достанут, скажи. Ладно?

— Скажу.

— Может, все эти дурацкие разговоры тебя раздражают, тогда я не буду их приводить.

— Здесь твой дом, а они твои друзья. Можешь приводить кого хочешь.

— А вот ты почему-то не встречаешься со своими друзьями?

— Встречаюсь, конечно, например, с Генри. Мы виделись на этой неделе.

— А, Генри, — бросила она. — Генри не в счет, вы совсем разные. Я имела в виду других твоих друзей — писателей. Наверняка ты с кем-то общался до встречи со мной.

— Писатели никогда не ходят стаями, вообще редко встречаются, они слишком ревнивы друг к другу. Что значит — разные?

— Ну, так. Генри интересуется только деньгами.

— Он несимпатичен тебе?

— С ним все в порядке. Но ты не должен ему доверять.

— Генри? Он же мой старый друг, и такой безобидный. Немного честолюбивый — вот и все.

— Мелани мне кое-что рассказала.

— Например?

— Он считает, что я тебе не пара. Что испорчу тебе жизнь.

— Что он в этом смыслит? Она с ним спит?

— Редко. Он называет всех актрис шлюхами, а ее упрекает в излишней скромности. Мелани говорит, что она сыта им по горло.

Я не имел представления о том, какие сложности порой возникают у девушек, потому что до Софи ни с одной из них постоянно не жил. Однажды днем, вернувшись из магазина, я нашел ее лежащей на полу с упирающимися в край дивана ногами.