Уоррен Мерфи - Крайний срок
– Этот джентльмен будет играть, – обратился к ним Римо. – Если не хотите неприятностей, оставьте его в покое.
– С какой это стати?
– Ради вашей же пользы. Не трогайте его.
– Чего ради мы станем тебя слушать?
– Как хотите, – со вздохом отступил Римо.
Рядом с галереей находился телефон-автомат, еще не превращенный вандалами в писсуар. Римо набрал номер, по которому полагалось связываться со Смитом в вечернее время.
– Какие новости о Липпинкотте? – спросил он.
– Все по-прежнему. Никто не может понять, что с ним, – ответил Смит.
– Чиун говорит, что это какой-то яд.
– В его организме не находят посторонних веществ, – сказал Смит.
– Если Чиун говорит, что это яд, значит, это яд.
– А вы что-нибудь узнали? – спросил Смит.
– Почти ничего, – ответил Римо. – Двое парней попытались укокошить нас посреди улицы.
– Кто они такие?
– Их уже нет в живых. Я не знаю, кто они такие: при них не оказалось удостоверений. Но, Смитти...
– Да?
– На них была больничная форма. Я подозреваю, что в деле замешаны медики. Попытайте свой компьютер.
– Что ж, проверю, – согласился Смит.
Римо заглянул в окно галереи. Двое парней в кожаных куртках, с сальными волосами по моде 50-х годов взяли Чиуна в кольцо, беседуя между собой. Чиун делал вид, что не обращает внимания на их неучтивость. Римо покачал головой и отвернулся, не желая становиться свидетелем развязки.
– Какие сведения от Руби? – спросил он у Смита.
– Пока никаких.
– Хорошо. Когда она позвонит, скажите ей, что мы со всем разберемся, прежде чем она додумается, из-за чего весь сыр-бор. Так ей и передайте.
– Вы обязательно хотите, чтобы я так прямо и сказал? – спросил Смит.
– В общем... – Римо замялся. – Не обязательно. Я позвоню завтра.
Вернувшись в галерею, он нашел обоих юнцов стоящими на цыпочках слева и справа от Чиуна. Римо быстро разобрался, в чем дело: Чиун поймал их за указательные пальцы и заставил двигать рычаги бильярдного автомата.
– Я вас предупреждал, – сказал он юнцам.
– Скажи ему, чтобы он нас отпустил? – взвыл один.
– Отпусти их, Чиун, – сказал Римо.
– Не отпущу, пока не кончится игра, – ответил Чиун. – Они любезно согласились показать мне, как надо играть.
– Согласились, держи карман шире! Какой у тебя шар?
– Я играю первый шар, – ответил Чиун.
– Столько времени? – удивился Римо.
– Он не имеет изъянов, – сказал Чиун. – Зачем менять его на другой?
Римо знал, что пройдет несколько дней, прежде чем Чиун сыграет во все пять шаров, поэтому он надавил на автомат бедром и легонько пристукнул. Там, где только что горел счет, остались пустые бельма. Загорелась надпись: «Наклон».
– Что случилось? – спросил Чиун.
– Машина наклонилась, – объяснил Римо.
Чиун нажал пальцами двоих лоботрясов на рычаги, но ничего не добился.
– Что это за наклон? – спросил Чиун.
– Это значит, что игра завершена, – сказал Римо.
– Как это получилось?
– Иногда это происходит само по себе, – сказал Римо.
– Ага, – подал голос один из юнцов. – Пожалуйста, отпустите нас, сэр.
Чиун кивнул и отпустил их. Те стали ожесточенно тереть затекшие пальцы.
– Когда в следующий раз сюда заглянет благородная душа, жаждущая минутного отдохновения от трудов праведных, советую не досаждать ей, – сказал им Чиун.
– Да, сэр. Обязательно, сэр.
Чиун удалился. Римо последовал за ним. В дверях Чиун обернулся.
– Я видел, как ты наклонил автомат, нажав на него бедром.
– Прости, Чиун.
– Ничего. Иначе у меня ушло бы на эту игру несколько дней. Глупейший способ времяпрепровождения, не приносящий дохода.
Вернувшись из клиники, где он навещал остающегося в бессознательном состоянии сына Рендла, Элмер Липпинкотт тяжело поднялся к себе в спальню. То, что ему предстояло совершить, не доставляло ему ни малейшего удовольствия, но он всю жизнь подчинялся долгу, и это превратилось в кодекс поведения.
И все-таки, как сказать любимой женщине то, что уничтожит ее любовь?
– А вот так и сказать, – проговорил он вполголоса, шагая по холлу второго этажа.
Стены холла были свободны от картин. Богачи, подобные Липпинкотту, обычно завешивают холлы портретами предков, но предки Элмера Липпинкотта ковырялись в земле и пасли коров, и он однажды признался шутя, что, не будучи отбросами общества, они не могли претендовать и на то, чтобы называться солью земли.
Из спальни доносился смех. Прежде чем войти, он легонько постучал в дверь.
Его жена Глория сидела в постели в атласной рубашке, скромно обернувшись простыней. На стульчике у гардероба чинно восседал доктор Джесс Бирс. Видимо, они только что смеялись над какой-то шуткой, потому что при его появлении у них был несколько ошеломленный вид. Обладай Липпинкотт способностью рассуждать более здраво, он счел бы их вид виноватым.
Бирс высморкался в платок и украдкой протер лицо. Глория выглядела не так безупречно, как обычно: бретелька ночной рубашки сползла у нее с плеча, почти вся левая грудь торчала наружу, губная помада была размазана. Впрочем, Липпинкотт не замечал мелочей.
Бирс встал, вытерев лицо. Он был молод, высок и широкоплеч.
– Как самочувствие пациентки, доктор? – осведомился Липпинкотт.
– Прекрасно, сэр! Лучше не придумаешь.
– Хорошо. – Липпинкотт улыбнулся жене и сказал, не глядя на врача: – Прошу нас извинить, доктор.
– Разумеется. Доброй ночи, миссис Липпинкотт, доброй ночи, сэр.
Когда он затворил за собой дверь, Липпинкотт проговорил:
– Славный малый.
– Это кому кто правится, – ответила Глория и раскрыла объятия, приглашая супруга к себе в постель.
Приближаясь к ней, Липпинкотт сбросил на спинку стула пиджак. О, как он ее любил! Скоро она подарит ему ребенка. Он надеялся, что это будет сын. Сидя на постели и испытывая сильное желание оказаться у нее в объятиях, он опять содрогнулся, вспомнив, зачем пришел. Его большая костлявая рука сжала ее руку.
– Что случилось, Элмер? – испуганно спросила она.
– Ты видишь меня насквозь, не правда ли?
– Не знаю. Но я вижу, когда ты бываешь озабочен. Когда ты приходишь угрюмым, я знаю, что тебя что-то беспокоит.
Он невольно улыбнулся, но улыбка была лишь вспышкой, которая мгновенно погасла, не оставив на его лице ничего, кроме боли.
– Выкладывай все начистоту, – сказала Глория. – Неужели стряслась беда? У тебя такой вид, будто...
– Да, беда, – подтвердил Липпинкотт.
Он ждал ее ответа, однако она молчала. В спальне воцарилась невыносимая тишина. Он отвернулся и заговорил, глядя в пол:
– Прежде всего я хочу заверить тебя, что я люблю тебя и нашего ребенка.
– Это мне известно, – ответила Глория и погладила его но густым седым волосам на затылке.
– Точно так же я любил своих... мальчиков. Но потом я узнал от доктора Гладстоун, что они мне не родные. Моя жена родила троих сыновей, и всех от другого мужчины. Или от других. – Он поперхнулся.
– Элмер, все это давно поросло быльем, – сказала Глория. – Зачем возвращаться к старому? Прошлое не исправить. Эта женщина жестоко обманывала тебя, но теперь она мертва. Прости же ее и все забудь.
Он повернулся к ней. В углу его правого глаза блеснула слеза.
– Хотелось бы мне простить и забыть! Но это невозможно. Моя гордость слишком сильно уязвлена. Я был в гневе, я мечтал о мести. Ты знаешь об экспериментах в лаборатории доктора Гладстоун?
– Толком нет, – ответила Глория. – Меня не интересует наука.
– Так вот, она работает с животными, чтобы получить вещество, способное влиять на поведение человека. В частности, она вылечила меня от импотенции. И вот я попросил ее применить эти вещества... на Лэме, Рендле и Дугласе.
Глаза Глории расширились. Липпинкотт удрученно покачал головой.
– На самом деле я не хотел причинить им вреда. Я просто хотел... отплатить им той же монетой, показать, что без фамилии «Липпинкотт» они – пустое место.
– Разве это их вина, Элмер? Они не имеют никакого отношения к поступкам своей матери.
– Теперь я это понимаю. Но уже поздно. Я хотел поставить их в затруднительное положение. Но Лэм не вынес действия препарата и погиб. А сегодня вечером в больницу угодил Рендл. Он при смерти. И в этом виноват я. Я только что оттуда.
Глория обняла Липпинкотта и положила его голову себе на плечо.
– Дорогой, как это ужасно! Но выбрось из головы мысли о своей вине. Они не помогут.
– Но ведь Лэм мертв!
– Верно. Мертв. И с этим ничего не поделаешь. Остается только убиваться.
– И сознавать свою вину, – добавил Липпинкотт. Теперь по его лицу вовсю бежали слезы, преодолевая складки старческой кожи.
– Нет! – отрезала Глория. – Осознанием вины делу не поможешь. Зато ты можешь посодействовать выздоровлению Рендла. Что до Лэма, то, как ни жестоко это звучит, ты должен его забыть. Ты сам знаешь, что со временем это произойдет. Так попробуй приблизить этот момент! Зачем напрасно мучаться? Забудь его. Сделай это ради меня, ради своего будущего сына. Собственного сына.
