Роберт Ротенберг - Старая ратуша
— Доброе утро, детектив, — поздоровался Рашид. У него в руке была шариковая ручка, и он ею машинально щелкал. — Поедете наверх?
Остановившись, Грин положил на его стойку плоскую кожаную папку.
— Пока нет. Хочу сначала задать вам несколько вопросов. Ничего особенного.
Грин начал раскрывать папку. В мраморном вестибюле раздался характерный металлический треск открываемой «молнии». Рашид, в очередной раз щелкнув ручкой, что-то пометил в своем журнале.
— Я уже давал показания и передал все видеопленки с журналом дежурств офицеру Кенникоту.
Грин кивнул и намеренно неторопливо раскрыл вынутую из папки тетрадь.
— Ну, вы же знаете, как это вечно бывает с нами, полицейскими: все время какие-то вопросы, потом — опять вопросы.
Грин не спал всю ночь, обдумывая расследование. Ровно в восемь утра отправился «на чай» к Эдне Уингейт — соседке из квартиры 12Б. Ее жилище оказалось зеркальным отображением квартиры Брэйса, только, в отличие от последней, сплошь уставлено цветами и домашними растениями и содержалось в исключительной чистоте. Казалось, все вокруг пестрело маленькими бирками, указывающими, для чего отведено то или иное место, — вплоть до того, где надлежало храниться зимним перчаткам. Она вновь не преминула напомнить, что инструктор по йоге отметил небывалую упругость ее мышц в восьмидесятитрехлетнем возрасте.
Рашид перестал щелкать ручкой. В какое-то мгновение его взгляд скользнул по папке Грина.
«Так, хорошо», — отметил Грин и раскрыл свою тетрадь.
— Как по документам ваше полное имя, сэр?
— Рашид Мубарак Расман Сари.
Грин стал записывать.
— Дата рождения?
— 5 февраля 1949 года.
— Место?
— Иран.
— Образование?
— Инженер-строитель, выпускник Тегеранского университета.
— И в Канаду приехали…
— 24 сентября 1982 года как политический беженец. Я принял канадское гражданство сразу, как только получил на это право.
— На церемонии в Культурном центре Этобикоук, — добавил Грин, чуть повысив голос и резко захлопнув тетрадь. — Верно?
Рашид не ожидал столь резкой перемены тона.
— Да, правильно.
Консьерж, похоже, немного испугался.
Именно этого Грин и добивался.
— После падения шаха вас схватили и продержали в заключении девять с половиной месяцев. Семья вашей жены подкупила кого-то из чиновников, и вы оказались на свободе. В течение двадцати пяти дней. В марте 1980 года вам удалось выбраться в Италию, затем вы переехали в Швейцарию, позже — во Францию, а уже оттуда попали в Канаду. — Грин говорил быстро, не сводя глаз с Рашида.
Рашид не отводил взгляд. Он уже догадывался, что попал в ловушку.
— Насколько я понимаю, детектив, вы прочли мою просьбу о предоставлении политического убежища.
— Вот она.
Грин вытащил белую папку. В ней было пять свежих желтеньких закладок.
Рашид вновь защелкан ручкой.
— Вы из обеспеченной семьи. — Грин застегнул «молнию» на папке. — На слушании вашего дела вы сказали Комиссии по делам беженцев, что в самом начале революции вашего младшего брата с отцом убили.
Рашид вновь посмотрел на Грина.
— Убийство чьей-то семьи — страшная вещь.
Грин вспомнил о цифрах на руке отца, оставшихся со времен концлагеря, однако сдержался, чтобы не кивнуть. Вместо этого начал рассказывать:
— В конце семидесятых я провел месяц в Париже.
— Красивый город.
— Но для иностранца мне в январе показалось холодновато. Однажды я забрел в чайную на улице Мальты. Там на полу лежали теплые подушки, пахло свежезаваренным чаем и благовониями. Хозяевами чайной были иранцы — беженцы от режима аятоллы. Мы стали хорошими друзьями.
На лице Рашида, подобно пластиковой маске, появилась искусственная улыбка.
«За столько лет это стало для него привычным делом, — думал Грин, — и быстро его не возьмешь».
— Многие из моих новых друзей пробирались через горы в Турцию, — тихо продолжал Грин.
Улыбка стала медленно сползать с лица консьержа.
— Я слышал штук двадцать подобных историй, — говорил Грин. — И ни у кого из них не уходило на это больше четырех дней.
Рашид громко рассмеялся.
— Через горы много путей, детектив.
«Ну, пусть немного покуражится», — решил про себя Грин.
Он раскрыл папку на месте первой желтой закладки. Хотел, чтобы Рашиду стало видно, что он читает часть, озаглавленную «Досье заявителя в годы проживания на родине».
— Детектив, — начал Рашид, внимательно глядя на папку, — этот вопрос решался на слушании моего дела…
— Где вы полностью отрицали принадлежность к ненавистной шахской гвардии САВАК.[14] Отрицали, что работали на Нематоллу Нассири, возглавлявшего эту организацию.
— Разумеется…
— Разумеется. — Грин продолжил читать. — Нассири был отправлен в Париж при содействии сочувствующих ему военных из иранских военно-воздушных сил. Не так ли?
— Кажется, я что-то слышал об этом, — поддакнул Рашид.
Грин перевернул еще несколько страниц.
— Итак, вы инженер-строитель по образованию.
Рашид молча наблюдал за ним. Грин вновь заглянул в фолдер.
— Попали в Канаду из Франции.
— Как вы сами сказали, детектив, в Париже много таких, как я.
Грин перестал листать страницы, остановившись на той, где было написано: «Доказательства применения пыток».
— Мистер Рашид, многих из моих парижских друзей пытали. Мне довелось видеть страшные шрамы.
— Нам всем пришлось через это пройти.
Грин глянул на Рашида и, облокотившись на стойку, подался вперед.
— Однако у вас их нет и никогда не было. Или я ошибаюсь?
— Детектив, прошу вас… — Рашид не знал, куда спрятать глаза. Грин почувствовал, как тот вспотел. — Я не украл ни цента у этой страны, не пользовался государственным пособием. Меня ни за что не задерживали и ни разу не штрафовали. Моя жена целыми днями работает в пекарне. Мои дети учатся в университете. У меня две дочери…
— Учатся в Университете Торонто, — продолжил Грин. — Старшая — на стоматолога, младшая — на фармацевта.
— Прошу вас, детектив… Я отдал офицеру Кенникоту все пленки, журнал дежурств, дал показания…
Грин стал медленно расстегивать «молнию» на папке. Затем, сунув туда руку, вытащил цветной листок бумаги.
— Офицер Кенникот просмотрел все видеопленки, сверил их с записями в журнале и все перепроверил, побеседовав с другими консьержами, дежурившими на минувшей неделе. Да вот, взгляните, ваши смены выделены синим цветом.
С опаской человека, идущего по высокому мосту и заглядывающего вниз через перила, Рашид посмотрел на протянутый Грином листок.
— Было несложно понять, что рассказанное вами при нашей первой встрече оказалось не всей правдой, — продолжал Грин. — И несложно было прийти к выводу: ваш рассказ на Комиссии по делам беженцев — сплошное вранье.
Рашид не отрываясь смотрел на Грина. Его взгляд потух.
— Мне бы этого очень не хотелось, Рашид. Мой отец был беженцем. Чтобы попасть в эту страну, приходилось делать какие-то до сих пор непонятные мне вещи. Я бы с удовольствием убрал это, — он ткнул пальцем в папку, — куда-нибудь и забыл.
— Прошу вас, детектив… Если меня отправят назад, это погубит…
— Идет расследование убийства. Кэтрин Торн мертва. Мистеру Брэйсу грозит двадцать пять лет лишения свободы. И мне необходимо знать, что произошло. — Грин вновь взялся за «молнию» на папке.
Испуганный консьерж смотрел на нее словно на ожившего мертвеца.
— Детектив, прошу вас, уберите это.
Однако Грин начал медленно застегивать «молнию». Единственным звуком в вестибюле было характерное металлическое пощелкивание.
— Стойте! — воскликнул Рашид, когда «молния» уже почти закрылась.
Прежде чем остановиться, Грин продвинул ее еще на один зубчик и только потом посмотрел Рашиду в глаза.
— Поверьте, — произнес Грин, — я бы очень хотел запрятать эти материалы куда-нибудь, где их никто никогда не найдет.
Глава 17
Дэниелу Кенникоту нравилось подниматься по широким гранитным ступеням готического строения, которое много лет назад превратилось из муниципалитета Торонто в здание главного городского суда, известного теперь как старая городская ратуша и ласково именуемого просто ратушей всеми, кому оно не было чуждо, — полицейскими, преступниками, государственными обвинителями, адвокатами, репортерами, судьями, переводчиками, клерками и журналистами. Это было единственное здание в центре города, построенное словно на пьедестале, отчего оно возвышалось над окрестностями подобно облаченному в мантию судье.
Ратуша занимала почти целый городской квартал. Массивную каменную постройку, асимметричную по форме, с многочисленными закругленными карнизами, круглыми колоннами, мраморными стенами, улыбчивыми херувимами, нависающими горгульями, венчала высокая башня с часами слева от главного входа, похожая на гигантскую неправильно установленную свечу по случаю дня рождения. Над центральным арочным входом, спрятанные среди причудливо извивающихся узоров, лент и бантов слова «здание муниципалитета», напоминали о ее изначальном предназначении.
