Лев Пучков - Джихад по-Русски
Раненая вдруг ворохнулась всем телом, широко раздвинула колени и, уперев ступни ног в грань дверного проема, принялась тужиться, страшно хрипя и пуская розовые пузыри.
— Господи, боже ты мой! — невольно прошептал Антон, опуская карабин и отступая еще на шаг назад. — Да что же это такое творится…
— Рожает? — с каким-то нездоровым спокойствием спросил салага.
— Пытается, — Антон пожал плечами. — Тужится, напряглась, как деревянная — ее сейчас бульдозером из кабины не выкорчевать. Как помешать — хрен его знает. Разве что пристрелить…
— Надо было сразу стрелять, — осуждающе пробурчал салага. — Щас уже не сможешь. Опоздал.
— Откуда тебе знать, сопля? — машинально огрызнулся Антон. — Чего это — не смогу?
— Да уж знаю… Я в плену у одной роды принимал, — вяло поделился салага. — Не сам — с дедом одним. Совсем молодая, симпотная — белобрысая. Ее чечены до последнего харили — живот вроде небольшой был. Каждый день забирали — засаживали в несколько смычков. А она у них как раз семь месяцев сидела — где-то в рейде с машины сняли. Ну, раз — рожать вдруг примастырилась под утро, все спали. Крики, туда-сюда, короче. Тужится, орет, мы с дедом в ахуе. Чечены заскочили, гыр-гыр промеж себя: давай, мол, валить ее — на хера такая свадьба, типа… А у нее как раз ребенок полез. Ну, мы с дедом бросились помогать, чечены стволы опустили, постояли, потоптались, плюнули и ушли. Рука не поднялась, короче. А отморозки были еще те — я те отвечаю.
— А-а-а-а… — низко, по-звериному, завыла чеченка, хрипя и булькая кровавыми пузырями.
— Началось, — авторитетно сообщил из-за перегородки салага. — Ну, попробуй, пристрели — если можешь…
Антон, неотрывно глядя на вздувшийся живот роженицы, потерянно качал головой. Чего он только не повидал за свою военную карьеру! Но такого… Нет, так не бывает. Не положено так. На войне убивают, ранят, калечат, насилуют, пытают, издеваются, расчленяют заживо… Но рожать? Нонсенс! Война — не то место, не то время, чтобы рожать, это враждебное животворящему началу пространственно-временное образование, по определению предназначенное для уничтожения всего живого.
«…Какой рожать?! Кого рожать?!» — вот так воскликнул Антон, реагируя на заявление чеченки о ее желании освободиться от бремени. И был совершенно прав в своем первоначальном порыве. Нельзя рожать на войне. Нельзя рожать тяжело раненной снайперше, которую в самом скором будущем ожидает мучительная смерть. А особенным абсурдом выглядит это ее желание подарить миру новую жизнь после того, что она несколько минут назад тут вытворяла…
Антон вдруг вспомнил, какой фестиваль он закатил в райцентре, когда его Татьяна рожала. Три дня дежурил у больницы, не спал ночами. А случилось, как всегда, неожиданно: когда среди ночи начались схватки, перебудил полстаницы, палил зачем-то в воздух, рискуя задницей (за необоснованную стрельбу в Литовской и окрестных станицах нещадно порют на съезжей, невзирая на возраст и чины), акушера из дому выковыривал со штурмовым шумом и криками. Дурковал, одним словом, на полную катушку. В итоге все кончилось благополучно, хотя и побеспокоил зазря кучу народа. Татьяна — здоровая крепкая казачка, рожала в идеальных условиях, народу вокруг нее было чуть ли не с дюжину — всяких повитух, акушерок, медсестер — стараниями благоверного…
А эта вот — одна тужится…
Нет врача. Некому облегчить страдания, оказать квалифицированную помощь. Тяжело раненная, истекающая кровью, в полнейшей антисанитарии… Рядом стоит благодетель, который обещает пристрелить, чтобы не мучилась, — сторонне наблюдает за процессом. На подходе доброжелатель, который будет резать на лоскутки за ратные забавы, а скоро еще подъедут три десятка казаков, весьма охочих до расправы над вражьим снайпером…
Суровы законы войны. Снайпер — это особо ядовитая гадина, наподобие кобры среди кучи гадюк. Посчастливилось поймать — дави немедля, другого случая не будет. Снайпер — вне закона, не нами придумано…
— Че делать-то? — осипшим голосом проскрипел Антон, украдкой смахнув слезинку — господи, жалко-то как дурищу, вражину проклятую, чтоб ей сдохнуть поскорее! Кой черт ее под руку толкнул — стрелять в таком состоянии? Токсикоз, что ли, накатил?
— А че делать? — индифферентно отозвался из-за перегородки салага. — Че делать… Оно вроде как само все идет — тут больше духовная поддержка нужна. А так… Ну, подыми меня, я посмотрю.
Антон метнулся к салаге, приподнял его под мышки, отодвинул задвижку в перегородке, давая возможность заглянуть в кабину.
— Ясно, — буркнул салага, посмотрев несколько секунд и вновь укладываясь на носилки. — Ты штаны с нее сними. Совсем. Жопу подтащи ближе к двери — у нее ноги неудобно стоят. Ну и… и все, наверно.
— Ага, понял, — суетливо бормотнул Антон, возвращаясь к роженице и лихорадочно приступая к выполнению рекомендаций бывалого «акушера».
Со штанами получилось более-менее сносно: удалось спустить до щиколоток теплые вязаные гамаши и байковые панталоны — дальше никак, ступни мертво уперты в края дверного проема. А вот чтобы стащить женщину с моторной части на сиденье, понадобилось приложить титанические усилия — тело ее и в самом деле было как деревянное, скованное страшным напряжением мышц. Пришлось ухватить снизу за широко разведенные бедра, упереться коленками в край сиденья и, откинувшись всей массой назад, тянуть рывками наружу. В таком вот интересном положении и застал своего спасителя подковылявший-таки «притертый».
— Ну ты даешь… беременную харить?! — нашел в себе силы удивиться «старожил» — на правом бедре его бугрился наложенный чуть выше колена самодельный жгут из тельника, ниже колена штанина была сильно разлохмачена и обильно пропитана кровью. — Она же беременная, какой тут кайф? Ну ты деятель… А где этот гондон? Не сдох?
— Она рожает, — вымученно бросил Антон, сдвинув с невероятными потугами женщину поближе к двери. — Не видишь, что ли? Ты погоди минуту — не до тебя…
— Ох ты, блин! — удивленно воскликнул «притертый», как следует рассмотрев диспозицию. — Вот так ни хера себе, прикол!
А и было чему подивиться — не каждому мужику доводится в жизни своими глазами наблюдать, как лезет дите на свет божий. Мы же, мужики, только туда горазды, а насчет обратно — избави боже, не царское это дело, в таких потугах соучаствовать!
— Лезет! — ошеломленно прошептал Антон. — Лезет! Совет салаги-«акушера» оказался весьма кстати: едва роженица оказалась ближе к двери и смогла максимально развести бедра, как из ее многострадальных недр полезла в этот мир головка, покрытая осклизлой кровавой пленкой.
— Ххха-рррр… — задушенно захрипела чеченка — из-под правой руки, закрывавшей рану, вспенилась бордовая кипень в сгустках, прострел самостоятельно испустил клокочущий выдох… Головка остановилась на полпути, тело роженицы застыло каменной глыбой, замерло в статичном усилии.
— Не сможет! — нервно крикнул Антон. — Никак не выходит! Легкое пробито, а тут же тужиться надо… Ох, мать твою… Че делать, акушер?!
— А хрен его знает, — легкомысленно бросил салага. — У нас нормально все лезло. Даже и не знаю…
— Можно попробовать подавить сверху вниз, — встрял «притертый» и, оглянувшись, сообщил с заметным облегчением:
— А вон ваши метутся. Может, у них там доктор есть какой-никакой? Мне бы тоже не помешало…
— Какой, в задницу, доктор! — с отчаянием в голосе воскликнул Антон, памятуя о том, что, помимо безнадежного коновала Бурлакова, в станице сроду не было ни одного приличного врача. — Она умирает! Она щас сдохнет и… и это вот так останется!
— Ну, тогда дави, — настоял на своем «притертый». — Я слыхал, так делают, когда не идет. С под груди начинай и аккуратно по параллели — вниз. И дырку неплохо было бы прижать. Ты давай дави, а я рану зажму, — и поковылял вокруг кабины к водительской двери.
«Притертый», кряхтя и охая, вскарабкался на водительское место и припечатал своей ручищей ладонь чеченки к ране. Антон сцепил руки в замок, прижал живот роженицы под грудью и медленно стал подаваться назад, словно собирался вытащить вздутый живот прочь из кабины отдельно от остального тела женщины.
Впавшая было в беспамятство чеченка, учуяв каким-то шестым чувством, что ей помогают, с грехом пополам набрала в пробитую грудь воздуха и напряглась в последнем неимоверном усилии, сжимая левый кулачок до мертвенной белизны костяшек и насквозь прокусывая неловко угодивший меж зубов кончик языка.
— Лезет! — заорал Антон, ощутив, что плод покидает тело матери. — Лезет, еб вашу мать!!! Лезет, бля!!! Давай, милая, давай… Ох-ххх… Все, что ли?!
«Милая» дала. Предсмертной конвульсией дернулись в мощном импульсе мышцы таза, дитя вывалилось в подставленные ладони Антона — и тут же каменно напряженные лодыжки женщины обмякли, безвольно соскальзывая вниз.
