Сергей Бакшеев - Композитор
– Федор Хромов, – отрапортовал подполковник.
– Ну что ж, Федор. Поручаю вам довести меня до гостиницы. Но незаметно, инкогнито. Понимаете значение этого слова?
– Слушаюсь, Вероника Ильинична! – взревел обрадованный офицер. – Как не понять! Мне это – раз плюнуть, в разведке служил.
– Но ползать я не собираюсь, разведчик, – игриво пригрозила певица. Ее руки, облаченные в длинные атласные перчатки, приняли протянутый букет. Серебровская вдохнула аромат свежих цветов и вздрогнула от укола. – Шипы! Придется его оставить. Слишком заметен.
– Ради конспирации согласен. Надвиньте шляпку и следуйте за мной. Мы применим обходной маневр.
Специально для примадонны открыли служебный вход с противоположной стороны театра. Офицер с певицей выскользнули в переулок и растворились в московских сумерках. Они проделали солидный круг, чтобы незаметно подойти к гостинице "Метрополь". У центрального входа в отель певицу поджидали несколько ушлых репортеров. Вероника Серебровская сморщила узкие губы под пухлым носиком.
– И здесь! Надоели, смерть, как надоели.
– Не стоит волноваться, Вероника Ильинична, – заверил офицер, сжал локоть певицы и решительно двинулся за угол.
Парочка проникла в гостиницу через кухню ресторана. Повара и официанты понимающе отнеслись к подобному маневру. Надувшийся от важности подполковник гордо сопровождал знаменитую певицу сквозь облако аппетитных запахов.
Но все эти предосторожности нисколько не мешали Марку Ривуну. В глубоком трансе он брел вслед за Серебровской по параллельным улочкам, ловя шорох ее одежды, стук каблучков и каждое произнесенное ею слово. Он был опьянен непринужденной мощью ее обаяния. Неведомая всепоглощающая сила тянула его прикоснуться к удивительному горлу, проникнуть в тайну обворожительного голоса и завладеть им.
В этом состоянии Марк оказался около гостиницы. Он слышал мягкие шаги певицы по ковровым дорожкам, ее переливистый хохоток перед дверью номера, учащенное дыхание обалдевшего от счастья подполковника, хруст сжимаемого платья и быстрый щелчок захлопнувшегося замка. Он "видел", как растерянный офицер, брошенный в коридоре, несколько раз раздраженно ударил по дверному косяку и выкрикнул имя певицы. Его настойчивость была вознаграждена. Серебровская приоткрыла дверцу и разрешила поцеловать себя в щечку. После этого Вероника погрозила ухажеру пальчиком и обещающе шепнула:
– Федор, вы слишком нетерпеливы. Ждите меня завтра, после спектакля.
Дверь номера окончательно закрылась. Осчастливленный поцелуем, подполковник брел по незнакомым коридорам гостиницы, пока не оказался на служебной лестнице у раскрытого окна. Он расстегнул верхние пуговицы мундира, курил одну сигарету за другой, переживая случившееся чудо, и с вожделением мечтая о завтрашнем свидании. Здесь его и застала перепуганная горничная.
– Вот он! – в страхе указала девушка, прячась за плечо возбужденного милиционера. – Он ломился в номер к Серебровской.
Молодой сержант милиции выхватил пистолет и приказал:
– Стоять! Одно движение – и я стреляю!
Совершенно счастливый подполковник глупо улыбался.
За пятнадцать минут до этого странного ареста Марк Ривун бесшумно поднялся на нужный этаж гостиницы и остановился в пустом коридоре перед номером Вероники Серебровской. Еще внизу он слышал, как она заказывала по телефону легкий ужин в номер. Молодой человек постучал и уважительным тоном улыбчивого лакея сообщил:
– Извините, ваш заказ прибыл.
Серебровская небрежно распахнула дверь и, не глядя на официанта, указала:
– Туда, на столик.
Она не заметила, как он подошел сзади, а когда почувствовала чужое дыхание на затылке и повернулась, цепкие пальцы сомкнулись на ее шее. Безумные мутно-серые глаза душителя не замечали ничего вокруг. Неподвижные зрачки жадно вглядывались лишь в разинутый от страха рот жертвы. Композитор не стремился задушить певицу, он сжимал и расслаблял пальцы, позволяя Серебровской издавать стоны, кряхтение, а порой и сдержанный крик. Некоторые звуки приводили его в восторг. Даже в криках страха он улавливал ту удивительную тональность, которая заставляла толпу боготворить примадонну. В такие моменты он благоговейно ослаблял давление. Перепуганная певица пользовалась этим и пыталась отбиваться, ломая ногти об его одежду. Марк вновь с силой сдавливал шею. Он любовался напряженным горлом певицы, пытаясь заглянуть как можно глубже. Брызги слюны его не смущали, но мешал вздыбленный язык.
Марк огляделся. Его внимание привлек раскрытый несессер с ножницами, щипчиками и пилочками. Теперь он знал, что будет делать в следующую минуту.
Запястья напряглись, пальцы сомкнулись мертвой хваткой, бездыханной тело великой Серебровской рухнуло на кровать. Композитор взял ножницы и надрезал щеки певицы в углах губ. Маленькие лезвия плохо справлялись с натренированными мимическими мышцами артистки. Он схватил толстые щипцы для ногтей и стал кромсать ими лицо певицы. Когда кровавая улыбка доползла до ушей, Марк ударом кулака выбил нижнюю челюсть. Теперь ничто не мешало ему разглядывать открывшееся горло.
Почему она может, а он нет? С помощью какого секрета этой женщине удавались обворожительные звуки?
Марк заметил отсутствие коренных зубов на нижней и верхней челюсти. Возможно это. Что еще?
В дверь постучали.
– Ваш заказ из ресторана, – прокудахтала официантка. Она повторила фразу несколько раз и нажала дверную ручку.
В последний момент перед открытием двери Марк успел спрятаться в ванную. Официантка вкатила тележку в узкую прихожую, толкнула ее в комнату и замерла на пороге. Прежде чем она успела заорать при виде растерзанной певицы, Марк вышел из укрытия, ткнул ей в спину зубную щетку и голосом подполковника Хромова предупредил:
– Повернешься, убью.
Официантка рухнула без чувств.
Композитор бесшумно покинул номер. Дверь он не стал закрывать, помня про скрип несмазанных петель. Оттопыренные уши просканировали лестницы и коридоры, выбирая безопасный путь. Через несколько минут, никем не замеченный, он вышел из гостиницы.
В жестоком убийстве знаменитой певицы обвинили боевого разведчика подполковника Федора Хромова. Многие видели, как он входил с Серебровской в гостиницу, слышали, как требовательно барабанил в дверь, а главное, его голос легко опознала очнувшаяся официантка.
На следующий день Марк Ривун сидел в кресле дантиста.
– Помилуйте, у вас хорошие зубки. Зачем же их все выдергивать? – суетился старый еврей, принявший молодого человека по просьбе дирижера Норкина. – Ну, разве что, правый нижний. Там развивается кариес. Хотя я рекомендовал бы вам маленькую пломбочку.
Но Марк был непреклонен.
– Лечить не будем, выдирайте. Они мне мешают.
– Сразу все?
– Да.
– Но это же больно. Вы несколько дней не сможете полноценно питаться.
– Потерплю. Приступайте, доктор. Мне вас рекомендовали как самого лучшего специалиста.
После этой фразы, произнесенной доверчивым и вместе с тем убедительным голосом, благодарному дантисту оставалось лишь взяться за инструмент.
– Кто бы в этом сомневался. Есть еще Либензон, но он в Одессе. Хотя с вашим случаем, молодой человек, и кузнец справится. А вот если вам понадобятся золотые короночки, милости прошу. Всё исполню в лучшем виде. Ради Альберта Михайловича. С него – контрамарочки.
Глава 14
Радикальная операция по удалению коренных зубов не помогла Композитору. Он еще лучше, чем прежде, научился вызывать беспокойство и нагнетать страх, но добиться безотчетной любви слушателя ему не удавалось. Хотя секрет ангельского голоса остался нераскрытым, Марк жалел лишь об одном, что очень поспешно умертвил знаменитую певицу и не успел в деталях рассмотреть ее горло и голосовые связки. По вечерам его мучила назойливая мысль. Ему казалось, что если бы он терзал певицу подольше и располосовал ее глотку поглубже, то ему наверняка открылась бы тайна чудесного голоса.
Альберт Норкин всё реже привлекал Марка для участия в репетициях и концертах. Во-первых, он поднаторел в качестве дирижера и сам замечал типичные ошибки музыкантов. Во-вторых, его слава была столь высока, что небольшой сбой или посредственное выступление не могли ее серьезно поколебать. А в-третьих, и это самое важное, присутствие угрюмого молодого человека с необъяснимыми способностями его уже давно физически тяготило.
Альберт Михайлович прекрасно понимал, что от человека с таким чутким слухом, да еще живущего с ним в одной квартире, утаить ничего невозможно. Поначалу это обстоятельство его не на шутку тревожило. Он опасался, что Марку станет известно о его махинациях со средствами, выделявшимися государством на содержание театра. Но обретенный племянник, к счастью, не проявлял никакого интереса к денежным вопросам. Если бы Альберт Михайлович сам не покупал для юноши новую одежду, то Марк ходил бы в одном и том же костюмчике, пока ткань не расползется. С годами равнодушное отношение Марка к деньгам и бытовым благам никак не менялось. Норкин постепенно унял свои нервы.
