Гюнтер Вейзенборн - Преследователь
Лишь позднее я узнал все.
Должно быть, это совершилось тогда же. До того дня он колебался. Вероятно, пережил длительную внутреннюю борьбу. Во всем этом я разобрался задним числом. И врт настал день предательства. Чтобы вынудить признание, гестаповскому комиссару достаточно было изобразить отеческую улыбку и подпустить приветливые нотки в свой обычный довод: «Сами увидите. Так оно лучше будет». Страх — крепкие клещи, он почти из каждого вытянет что угодно.
Я точно представляю себе, что именно, добившись признания, говорил в своем унылом кабинете чиновник, меж тем как бездушная красотка за пишущей машинкой качала головой…
«Нда, молодой человек, здорово вы влипли… Постарайтесь раздобыть несколько листовок и принесите их сюда. Выясните, где их раздавали, когда, на каких улицах, был ли контакт с другими группами, вообще уточните, что можно. Дайте нам в руки факты!» Все это я представляю себе очень точно. Недаром меня столько раз допрашивали после ареста. В ушах у меня до сих пор звучат эти неумолимые, бьющие прямо в цель голоса, эти медоточивые, вкрадчивые интонации или же зычный бас заплечных дел мастера, когда он вдруг рявкнет:
— Не увиливайте от истины! Вы что-то скрываете от нас! Да, скрываете!
Этой фразой человека донимали целый день. Так или иначе, но гестаповскому комиссару, должно быть, удалось сделать пианиста Пауля Риделя добровольным шпиком. Доказательство этого мы получили полгода спустя. Дело было незадолго до рождества. Городские улицы тонули по вечерам в полном мраке, не видно было сметенных к краю тротуара сугробов снега. В них проваливались, на них спотыкались. Редкие машины двигались с трудом, освещая себе путь узкими щелками фар. В витринах света не было. Только по кашлю, по скрипу шагов, по приглушенным разговорам человек слышал, что он не один пробирается по темным улицам. Мы существовали почти исключительно при затемнении.
В один из таких вечеров мы пришли на свою новую явочную квартиру, помещавшуюся в подвале. Листовки хранились у нас в смежном чулане. Там стоял старый шкаф, в который Пелле встроил второе дно.
Вальтер собирался в этот вечер захватить с собой на конспиративную встречу в районе Тегель шестьсот листовок. Открыв дверь в чулан, он остолбенел:
— Что это, там кто-то есть?
Я еще был в первом помещении, когда услышал шум борьбы. Потом все стихло. Я бросился к двери. В темноте Вальтер и Пелле держали какого-то человека, который отворачивался, пряча лицо.
Я услышал голос Вальтера:
— Попался! Кто это? В темноте не разберешь.
Как тот ни упирался, они поволокли его к двери.
Вальтер дал ему пинка и крикнул:
— Выходи на свет, прохвост!
Я прирос к месту и мог только выдавить из себя:
— Да это Пауль! Что тебе здесь надо?
Пауль стоял в подвале, тяжело дыша и щурясь от света. Губы его были стянуты в кораллово-красное колечко.
Вальтер шагнул к нему. Никогда я не видел Вальтера в таком состоянии. Его побелевшее лицо судорожно дергалось. Он остановился перед Паулем и спросил угрожающим шепотом:
— Что тебе здесь надо?
Брови у Пауля полезли на круглый, точно вздувшийся пузырь, лоб. Он ничего не ответил.
— Зачем ты пробрался сюда, как вор?
— Я… я не хотел вам мешать…
— Откуда ты знаешь об этом подвале?
— Я выследил вас. Вы его от меня скрыли.
— Покажи-ка, что ты тут откопал! — Вальтер нащупал взглядом боковой карман Пауля, из которого торчала бумага.
— Ничего, — еле слышно ответил Пауль.
— А что у тебя в кармане?
— Ничего нет… ничего! — Пауль смотрел на него в упор, а левой рукой засовывал бумагу в карман.
Мгновение Вальтер стоял в нерешительности. Его коротко остриженные волосы отливали золотом вокруг лба. Роста он был небольшого, но широк в плечах. Мы знали, что силища у него огромная. При этом он был скор и решителен. Он сделал шаг к Паулю, тот отшатнулся. Вальтер достал у него из кармана бумагу. Пауль попытался выхватить ее, тогда Вальтер с силой сбил его руку, развернул бумагу и проглядел ее.
— Наша листовка, — беззвучно выговорил он.
Мы обступили Пауля. Все это происходило бесшумно, как во сне.
— Подлец… шпик… предатель! — шептали мы. Но в словах наших почти не было упрека, казалось, мы для Себя подтверждаем этот факт.
Все умолкли, когда Вальтер по-прежнему беззвучно заявил:
— Это дело серьезное.
— Откуда я знаю, как это ко мне попало, — вскинулся Пауль. — Понятия не имею. Может, кто-нибудь… Ага, вы мне подсунули ее… Потихоньку!
Вальтер хладнокровно изучал его, как биолог подопытного кролика, которому сделал укол.
— На что тебе это понадобилось?
Все затаили дыхание.
— На что тебе понадобилась листовка? — повторил Вальтер.
— Она попалась мне, когда я…
Вальтер оборвал эти расплывчатые объяснения:
— Пауль, раз в жизни скажи нам правду. Ты хотел нас выдать, да?
Пауль решил перейти к нападению.
— Вы просто спятили!
— Листовка была у тебя в кармане. Кому она предназначалась?
— Я искал ноты Шопена. А когда увидел листовку, мне сразу стало ясно…
— Что именно?
— Вы наврали мне! Вы продолжаете работать тайком. Меня вы попросту провели, как болвана. В этом вы раскаетесь. Вот что. А теперь пустите меня.
— Нет, ты останешься.
— Я позову полицию!
— Берегись!
— Ты мне угрожаешь?
— Мы тебя запрем!
— Ого! Это будет большая глупость с вашей стороны.
— С чьей — мы еще увидим.
— Пустите меня.
Вальтер сгреб Пауля и с размаху швырнул его в открытую дверь чулана. Затем захлопнул дверь и дважды повернул ключ. Пауль изнутри забарабанил в дверь кулаками.
— Откройте, откройте! Все вы за это поплатитесь. Да, да, поплатитесь! — захлебываясь от ярости, орал он.
Его вопли могли услышать снаружи. Мы переглядывались с тревогой. Вальтер решительно отпер дверь. Потом дал Паулю такую затрещину, что тот пошатнулся. А когда он отступил, Вальтер снова запер дверь. Мы смотрели на дверь, но за ней все было тихо.
И вот мы, кучка убого одетых молодых людей, молча стояли посреди темного подвала в недрах большого города, медленно разрушавшегося под ударами войны, которая уже была на исходе. Кругом огневым кольцом надвигались фронты, все теснее смыкаясь вокруг столицы. Огни взрывов через горы и реки, опаляя пашни и леса, приближались к рейхсканцелярии.
Здесь, зарывшись глубоко в землю, цепляясь за остатки гордыни, свирепствовал оборотень, и многие тысячи его последышей, сознавая, что рушится их рейх, усердно выискивали изменников.
Мы же, кучка безоружных, голодных, но мужественных молодых людей, собравшихся здесь в подвале, ополчились против вооруженных до зубов властителей в расшитых галуном серых мундирах. В наших листовках мы взывали:
«Слушайте нас! Не верьте ни одному их слову! Настанет день, когда вы сами убедитесь в этом. Вы поймете, что жили с закрытыми глазами и не подозревали, что нами правят преступники. Вы будете горько каяться. Проявите уже сейчас свое раскаяние на деле. Помогайте нам! Действуйте!»
Кровожадная правительственная система оборотня с клоунскими усиками держала столицу в железных тисках, ревела через бессчетные громкоговорители и гнала на погибель человека за человеком. Но наши листовки оказывались по утрам во многих почтовых ящиках, в вагонах городской железной дороги и под многими дверьми, их было много, этих маленьких листовок, и они медленно и бесшумно прокладывали себе путь. Конечно, значительную их часть уничтожали, но уцелевшие нет-нет да и удерживали руку, которая орудовала молотом, пером или винтовкой на пользу оборотня. Мы надеялись, что под влиянием наших листовок не только смолкают выстрелы, но и перестраиваются умы.
Вверху листка стояла фраза: «Бережно обращайся с этой листовкой! Помни, мы рискуем жизнью, чтобы ты это прочел».
Я видел лицо Вальтера, ясное и волевое, как всегда, хотя он изо дня в день по восемь часов простаивал за токарным станком. А как он, должно быть, уставал к вечеру! Сколько у него бывало конспиративных встреч, о которых мы и понятия не имели. Где было опаснее всего, туда шел Вальтер. Где приходилось туго, там стоял на посту Вальтер. Он всегда отыскивал выход в тех случаях, когда остальные отчаивались.
Вошла Ева. И сразу же спросила:
— Что вы сделали с Паулем?
— Заперли его.
— Вы к нему несправедливы.
— Согласись сама, Ева, что Пауль резко переменился. Он смотрит на нас глазами чужака, — сказал я.
— Мы сами сделали его чужаком, — тихо вымолвила она.
— И я знаю, кем стал этот чужак, — вставил Вальтер.
— Кем же?
— Гестаповским шпиком!
— Не может быть… — Она оглядела нас всех по очереди.
В голосе Вальтера послышались жесткие нотки:
— Почему не может? У нас идет война, беззвучная война на гестаповском фронте. Кто не поступит с возможным врагом как с врагом, тот сам рискует головой. Знач» гг. надо рассчитывать на худший вариант.
