Максим Шахов - Дьявольский остров
– Сука он, – согласился Бронислав… – Мне еще этот комиссар не нравится. Если «шведо-финны» чего не поймут, то у этого глаз, как у коршуна. Он же все видит, все разумеет. Сколько душ в нашей армии погубил!
– Да, этого бы гада под наш трибунал отдать, – протянул Капитонов.
– Под нашу «тройку», – мрачно пошутил красный капитан… – Только времени у нас нет, надо уходить. В ближайшие дни… А лучше всего – уже завтра.
– Куда уходить без Валерьянки.
– Черт!
– Я думаю так, – предложил Данила, – если с Валерьянкой что-нибудь сделают, даже если в карцер посадят, нам надо привести приговор этому комиссару в исполнение. А то я дам деру, а на душе кошки скрести будут, что эта падла тут живет и смердит.
– Я «за», – согласился Капитонов. – А еще бы и рыжебородого к чертям отправить. За Макария. Парень безобидный.
– Я тоже «за»… Но это к нашему основному плану отношения не имеет… И вот я еще что думаю, Стайнкукер и рыжебородый всегда там, – Бронислав показал на стены барака, – с той стороны, а за нами следит тот, кто здесь…
– Да перестань ты, – не согласился с краснофлотцем Никанор, – тут все свои. А разборки с Кондратием и Митрохой – семечки. На предательство они не пойдут.
– Я про этих придурков и не думаю. Это так, мозги с головой не дружат, а пузо набить хочется… Душа дикая, но не подлая. Здесь есть кто-то более хитрый и сволочной…
– Староста! – перешел на шепот Данила.
– Мне тоже так кажется, – согласился Бронислав, – только вот доказательств у нас нет.
– Да бросьте вы! – запротестовал Никанор. – У меня с ним хорошие отношения. Вот только берет с меня дорого, но это ведь понятно.
В дверь уборной постучали.
– Занято.
– Что это все занято, – послышался голос Топтыги. – У вас там сральня-заседальня?
– А тебя медвежья болезнь прихватила? Потерпи, – зло сказал Капитонов.
Бронислав уже шепотом продолжал:
– Я вижу, как он начал смотреть на Валерьянку, когда тот с комендантом подружился. Злоба и, знаете что, зависть в глазах у него. Пудила за свою власть боится. И он двух зайцев убивает одновременно. Подставляет Валерьянку – значит, Альберт уже ненадежный и начальствовать в бараке ему не дадут, а с другой стороны, сам показывает, какой он хороший староста, бдительный и преданный.
– И третьего зайца убивает, – продолжил Данила, – тем, что защищает себя. Ведь если мы сбежим, то, значит, он со своими обязанностями старосты не справился. Его могут и заменить.
– Да идите вы… Наговариваете на Пантелея, – начал горячиться Никанор. – Сколько раз он нас в первую очередь на работу ставил, и сам от таких, как Кондратий, защищал. Если бы не он, то у нас ничего бы не было готово!
Капитонов открыл двери уборной, которые придерживал, чтобы никто посторонний не сунулся. Увидел пританцовывающего Тимофея.
– Иди, топтыга-торопыга. Одно очко свободное, – Капитонов пошел в глубь барака.
У своих нар уже стоял Альберт Валерьянович.
На вопросы любопытных он отвечал:
– Попросили извинения и отпустили.
После отбоя Бронислав прошептал Шпильковскому:
– Завтра уходим.
12
На утренней поверке, которую проводил староста под надзором Йоханнеса и четырех охранников, Пудовкин попросил сделать шаг вперед Кондратия, Митроху и Данилу.
Из-за нарушения дисциплины им объявлялся наряд вне очереди.
В лагере сами военнопленные имитировали армейскую жизнь. Вначале наряды выполняли только младшие по званию. Но, когда начали поступать военнопленные из различных родов войск, а не только из сухопутных, все смешалось. Летчики и моряки презрительно смотрели на пехоту, десантники вообще отказывались что-либо делать. Их было всего пару человек, чудом уцелевших, потому что большинство парашютистов в этой войне погибали еще в воздухе. Медленное приземление на открытой местности, а таковой в Финляндии не так уж и много, было губительным. Десантники были легкой мишенью. Выявились большие просчеты в тактике десантирования.
Так как в лагере находился младший и средний комсоставы, в наряды постепенно начали ходить, в принципе, по очереди. Хотя, конечно, и здесь была своя специфика. В наряд сразу же ставили новеньких, младших по званию. И от нарядов можно было откупиться… Или заставить слабого…
Поэтому, когда Кондратию и Митрохе назначили наряды внутри барака, они заулыбались, понимая, что ничего делать не будут. А вот Даниле приказали убрать помещение в замке – вымыть кабинеты, коридоры и уборную у лагерного начальства. Вот здесь-то от работы не отвертишься, ведь будут проверять охранники.
– Чего это я в замок должен идти! – не выдержал Данила. – Они драку начали, пускай и моют полы.
– Рот закрой, – резко сказал Пудовкин, – по моим сведениям, это ты первый набросился на Митрохина.
Охранники жестом показали, чтобы Данила следовал к дверям барака.
«Сволочь», – со злостью прошептал Кривошапкин.
«Это он, гад», – подумал про себя Бронислав и прошептал Капитонову:
– Видать, сегодня не выйдет… Завтра! И все Пудовкин.
– При чем тут Пудовкин – это все шушера кондратьевская… Начесать бы им рыла хорошенько.
– Тихо, – предупредил Альберт Валерьянович, увидев, что Йоханнес смотрит на Бронислава и Никанора.
Те замолчали, изобразив безразличие…
А «убитого несправедливостью» Данилу чуть ли не пинками выталкивали из барака.
В замке ему всучили тряпку, ведро, показали фронт работы, которой хватило бы до самого вечера. Сжав зубы, он начал размазывать грязь по коридору. К Даниле приставили одного часового. Но тому вскоре надоело следить, и он предпочел периодически отлучаться в курилку и болтать там со своими приятелями.
После обеда Кривошапкина заставили вымыть пол в камерах-одиночках, в кабинетах коменданта и его заместителя. Даже в камере, где сидел Стайнкукер, будто бы тот сам не мог за собой прибрать. Мол, комиссар был занят – рисовал очередную агитку.
Весь день Данила ни с кем не перемолвился и словом, поэтому он решил покурить и поболтать с комиссаром. «Да хоть с чертом лысым, только бы русскую речь послушать».
– Ну, чего нового на фронте? – спросил он.
– Зима, боевые действия почти не ведутся, поэтому пока без перемен, – равнодушно ответил Стайнкукер.
– Да брешешь ты все. Если финны не сообщают, значит, плохи их дела. И что ты, бывший политрук, будешь делать, когда наши сюда нагрянут?
– Да как-нибудь без твоей помощи разберусь.
– Отбрехаться думаешь?.. А вот знай, не получится…
– Посмотрим, – уклончиво ответил Стайнкукер, его совершенно не радовал этот разговор с молодым и горячим красноармейцем.
– Ну да… Хочешь анекдот? – вдруг сказал Данила. – Его мне рассказал один мой знакомый красный капитан. – И, не услышав ответа, Кривошапкин начал: – Политрук объявил радисту выговор за то, что тот ушел в кают-компанию, не убрав рабочее место. Тот оправдывается: «Вам, товарищ комиссар, хорошо: рот закрыли – и всё, ваше рабочее место убрано»…
Данила сам рассказал анекдот, сам и засмеялся.
– Ну и что потом было этому радисту? – спросил Стайнкукер.
– Да ничего, история умалчивает. Служил и дальше на том же корабле.
– До первого советского порта…
– Это почему же?
– Потому что смеется тот, кто…
– …смеется последним, – перебил Кривошапкин.
– Нет, тот, кто смеется про себя… То есть не вслух, и ничем не выдает свой смех, – совершенно без эмоций сказал Стайнкукер.
– Ладно, а теперь серьезно, я за тебя, комиссарская морда, чухонский подпевала, убирать твое говно не буду, понял? А пикнешь своим хозяевам, сам на пику нарвешься, – угрожающим тоном проговорил Данила.
– Я вас, товарищ старший лейтенант, попрошу убраться самому. Из моей камеры.
– А откуда ты, гнида, знаешь мое звание? – повысил тон Кривошапкин. Его руки сжались в кулаки, он едва сдержал себя…
– Я много про каждого знаю, – сказал Стайнкукер.
– Кто много знает, тот мало живет, – бросил в ответ Данила и вышел из камеры красного комиссара.
В коридоре к Кривошапкину подошел приставленный к нему охранник и приказал вымыть пол в кабинете коменданта, того как раз не было на месте, а затем – перед дверью кабинета заместителя.
Перед порогом кабинета Йоханнеса через неплотно закрытую дверь Данила услышал слова, которые был способен понять. Это был финский язык. Правда, с местным «твердым» акцентом, однако красноармейцу все было понятно.
– Садись, пиши, – говорил заместитель коменданта, – у тебя почерк лучше, и пишешь ты без ошибок… В Хельсинки не будут носом крутить. Ты же финн?
– Да, – ответил солдат.
– У меня, Юкка, мать – финка. Финн финну больше доверяет, чем шведу. И, думаю, в Хельсинки примут меры. А то комендант развел тут либерализм. Идет война, погибают наши люди, а он возится с этими русскими, как с вольнонаемными. Доиграется он. Ему староста ясно докладывает, что готовится побег и, возможно, диверсия, а Хольмквист делает вид, что все это наговоры.
