Дмитрий Вересов - Черный ворон
— На счастье!
Прочие последовали его примеру. Ох, и счастья будет.
Академик торжественно внес девочку в дом (в дороге она даже не пискнула!), передал на руки Клаве и первый, подавая пример, направился в ванную, где тщательным образом помыл руки с мылом. После той же процедуры гости по одному входили в отремонтированную и переоборудованную детскую. Там, лежа на развернутом одеяле посреди пеленального стола, их встречала новая хозяйка. Девочка смотрела в пространство желтыми глазками и бодро сучила пухлыми розовыми ножками, совсем не похожими на обычные цыплячьи лапки новорожденных. На головке пробивался рыжий пушок.
— Красотулечка! — умильно округлив губы, сказала толстая жена Шмальца. Месткомовские дамы согласно заквохтали и принялись развивать тему. Аджимундян показал девочке «козу».
— Молчит, да? — удивленно сказал он. Словно услыхав его, девочка раскрыла рот чемоданчиком и громко, требовательно закричала.
— Проголодалась, — сказала Анна Давыдовна, которая одна не проронила доселе ни слова, а только пристально смотрела на ребенка. — Вы извините…
— Да, да, — поспешно подхватила Ада. — Пройдите, пожалуйста, в столовую. Я скоро к вам выйду.
Ночью, когда все уснули — захмелевший академик на супружеском ложе в спальне, куксившийся весь день Никитушка на своей новой кроватке в бывшей гостевой, а Клава на раскладушке в темной людской, — Ада, закончив очередное кормление, вышла в кухню перекусить. Там сидела Анна Давыдовна со странным выражением лица.
— Так ты говоришь, тогда все сделала так, как я велела? — не поворачиваясь, спросила она.
— Когда это «тогда»? — Дрожащий голос выдал Аду. Вопрос этот был для нее чисто риторическим, поскольку она уже знала, про какой день речь.
— Когда Алексея… принимала, — все-таки уточнила Анна Давыдовна.
— Да… а как же?
— Врешь, — спокойно сказала мать. — Я и раньше подозревала, а теперь своими глазами увидела.
— Что увидела? — У Ады перехватило дыхание.
— Знаки… Ты зачем Рогатого вызывала? Ада закрыла лицо руками и разрыдалась.
— Я… я, — сквозь слезы бормотала она, — я боялась, что приворот слишком слабый… не подействует… хотела как лучше…
— И отдала ребенка Рогатому.
— Но ты… — Ада всхлипнула. — Ты ж сама говорила, что Рогатый… он вроде как муж Белой Матери. А что жена, что муж…
— Ох, дура! — Анна Давыдовна сокрушенно вздохнула. — Так слова мои поняла, будто такой же между ними брак, как у тебя с отбайлом твоим? Их союз — как союз тьмы и света, низа и верха, зимы и лета красного. Одно другому противолежит, да одно без другого не бывает… Врагу ты, дочка, девочку отдала.
Ада опустилась на табуретку и заплакала еще сильнее.
— Это я не доглядела, старая кикимора, — сказала Анна Давыдовна. — Теперь уже мало что можно поправить.
— Она… она умрет?
— Она-то? Всех переживет, кто сейчас есть на земле.
— Что же тогда? Несчастья, болезни?
— У нее или от нее? — спросила Анна Давыдовна таким тоном, что и ответа не требовалось. — Тебе когда в следующий раз кормить?
— Через три часа… два с половиной.
— Сейчас пойдешь со мной. Я тебе дам порошку одного, почитаю… Ты поспишь, а потом пойдешь к ней.
— А порошок — это обязательно надо?
— Обязательно… Как покормишь, принесешь ко мне. Я до утра с ней одна побуду.
— Передачу давать? — с надеждой спросила Ада.
Мать печально усмехнулась.
— Какую передачу? Она свою передачу еще до зачатия получила… У врага ее буду отторговывать, у Рогатого… Надежды мало, но хоть мелочь какую отвоюю, и то хорошо… Иди за мной.
Ада проснулась в детской на диване. Рядом, в огороженной деревянной кроватке, спала девочка. Личико ее было таким безмятежным, что Аде тут же вспомнился вчерашний разговор. «Не верю. Или… или у мамы получилось?»
Запахнув халат, она выбежала в коридор и открыла дверь в комнату матери. Та сидела в кресле погруженная в глубокие раздумья. Аде показалось, что мать постарела за эту ночь лет на двадцать.
— А, это ты, — глухо сказала Анна Давыдовна. — Садись. Ада робко села.
— Что пришла? — не оборачиваясь, спросила мать.
— Как… как все было?
— Было? — Мать повернула к ней лицо, и Ада невольно зажмурилась — до того страшным было это лицо. — Знать тебе этого не надо.
— Но скажи хоть — отторговала?
— Ее уже не отторгуешь. Но детей, внуков ее — да, отторговала.
— И что же будет теперь? — упавшим голосом спросила Ада.
— Будет то, что будет. Она… у нее своя судьба, свой владыка. Главное тебе — не мешаться. Исправить ничего не сможешь, только вконец испортишь. Матерью будь покладистой, своей воли не навязывай, она другой волей жить будет, поумней твоей. Что попросит — дай, потому что просить она будет только того, что нужно ей, не из каприза или прихоти, и, если не дашь, сама возьмет. Тогда всем хуже будет. Не брани ее — не она виновата. Против себя не настраивай — не ее настроишь. Это ты запомни, запомни хорошенько. Я помогу. А вот про то, кому дочка твоя посвященная, ты забудешь. Это тоже я помогу. А потом уеду.
— Нет! — воскликнула Ада.
— Уеду. Нельзя мне здесь больше оставаться. Ее видеть нельзя. Ада заплакала.
— Мама, мамочка! Что же с нами-то будет?
— Разное будет. Ты жить будешь беззаботно, весело, молодой останешься до глубокой старости, человека встретишь, во всем тебе подходящего, но мужа не бросишь, не захочешь.
— А он, Сева?
— А, твой-то, отбайло? Долгая жизнь и у него будет, но болезная, невеселая. Тело сохранит, а ум потеряет. Семью сохранит, а дом потеряет. Чины, звания сохранит, а дело жизни потеряет.
— Никитушка?
— Никитушке счастье будет обманчивое, отравленное. Печалью главной отравленное…
— Какой печалью?
— Что мужчиной родился — Ада вздохнула.
— А она?
— Про нее говорила уже. Своя у нее дорога.
— И ничего-ничего уже не сделать? Мать наклонилась к ее уху и зашептала:
— Есть путь. Только негоже мне, потомственной викке, и говорить-то про это. Ада напряглась.
— Ты, как я уеду, можешь ее в церковь отнести, окрестить. После того она долго болеть будет, страшно, на всю жизнь калекой останется. И жизнь будет у нее недолгая, тяжелая. Но Рогатый власть над ней потеряет. Только непременно ты сама должна в церковь отнести, добровольно. Если Клава тайком окрестит — ничего не изменится.
— Ой, мама… Страшно как! Болезнь, уродство, ранняя смерть… А если не окрещу?
— Благодетель ее своими заботами не оставит. Все у нее будет, к чему человек стремится, и в изобилии. Ум, здоровье, красота, сила. Удача небывалая будет… Только решать сейчас надо. Потому что какое решение ни выберешь, про то что было и второе, забыть придется. А это можно, только пока я здесь.
— Дай папиросочку!
Ада курила, смотрела в окно, барабанила пальцами по подоконнику.
— Нет, — решительно сказала она. — Не будем крестить.
Вечером Захаржевские узнали, что, привезя их из клиники домой и возвращаясь в гараж, Боря Руль не справился с управлением, выскочил на встречную полосу и столкнулся с грузовиком. Руль погиб на месте, ЗИМ превратился в груду железа, а водитель грузовика лежит в больнице в глубоком шоке.
— Ужас какой! — прошептала Ада, округлив глаза. — А если бы это было, когда мы там ехали?
Что-то в ней неуловимо изменилось. Это заметили и Клава, и Никитушка, и даже сам академик. Но словами определить не мог никто.
«Тут физиология, — решил Всеволод Иванович. — Матерью стала, заземлилась, так сказать, естественным образом. И хорошо — меньше блажить будет».
На другое утро, когда академик отправился в институт, а Ада и Клава вышли на прогулку с Никитой и девочкой, к дому подъехал грузовик с крытым белой фанерой кузовом. Проворные немногословные грузчики в черных халатах стали выносит и загружать какие-то сундуки. Ада, сидевшая с коляской в том же дворе, сообразила, что происходит лишь в тот момент, когда из парадной вышла мать с большой сумкой и зонтиком.
— Мама! — крикнула Ада, устремляясь к ней через детскую площадку.
— Прощай, дочка! — крикнула в ответ Анна Лавыдовна и, не замедляя шага, забралась в кабину грузовика.
— Постой!
Грузовик тронулся. Ада застыла, не добежав до него несколько шагов.
Она смотрела вслед, пока грузовик не скрылся за углом соседнего дома. Потом она вернулась к коляске.
— Ну и пусть, раз так! — громко сказала Ада. — Верно, дочка?
Она заглянула в коляску, и ей показалось, что девочка улыбается.
Академик, узнав, что его обожаемая тещенька отъехала наконец в свой Нежин, хоть и немного странным порядком, вздохнул с облегчением.
— Теперь придется искать няню, — озабоченно сказала Ада.
— Найдем, — бодро ответил муж и почти без паузы добавил: — А дочку я решил назвать Татьяной. В память моей мамочки. Светлая была женщина.
