Франк Тилье - Страх
– Должна признать, что тут я застряла.
– Зато, может быть, у меня есть гипотеза. Я малость покопался в актах гражданского состояния. Он значится единственным сыном, но вдруг у него был неизвестный нам брат-близнец? У близнецов ведь одинаковая ДНК, верно? Это единственное приемлемое объяснение, которое приходит мне в голову.
Камиль насмешливо возразила:
– Тогда уж почему не замороженные клетки кожи, которые засунули ему под ногти хирургическим пинцетом, чтобы сбить нас с толку? Выбрось из головы эту придумку с близнецами. Мы совершенно напрасно топчемся на месте, надо признать, что пока это совершенно необъяснимо.
Борис залпом допил свой кофе.
– В таком случае, думаю, стоит кое-кого навестить. Я раздобыл имя врача, который выписал свидетельство о смерти Людовика Блие. Это Артюр Сувийон, сотрудник Института судебной медицины Лилля. Я созвонился с ним по мобильному. Он сейчас как раз на рабочем месте, крошит какого-то жмурика. Вскрытие.
Она улыбнулась, держа свой чай в руке.
– Трупам, как я погляжу, плевать на праздники. Едем?
Борис улыбнулся в ответ:
– До чего мне нравится вот так проводить пятнадцатое августа!
Через полчаса «клио» Бориса остановилось на почти пустой автостоянке Института судебной медицины Лилля, соседствующего с Региональным больничным центром. Молодая женщина знала этот огромный комплекс наизусть, она провела в нем все детство и добрую часть прошлого года. Ей было знакомо тут каждое здание: в Институт судебной медицины она время от времени наведывалась с Борисом, чтобы присутствовать на вскрытиях, а прямо напротив – психиатрическая больница, ясли, тюремный медизолятор, чуть дальше – кардиологическое отделение. Вот она, ее жизнь, ее игровая площадка. Как бы ей хотелось иметь в качестве воспоминаний морские или горные пейзажи!
Дверцы машины хлопнули. От асфальта поднимались обжигающие испарения с характерным и совершенно невыносимым запахом. Палило солнце, ветровые стекла автомобилей на стоянке ослепляли. Борис выплеснул себе на лицо остаток воды из бутылки и, фыркая, направился к длинному зданию.
Они позвонили, поскольку дверь оказалась закрыта, а у секретарши был выходной. Им открыл сам Артюр Сувийон, черноглазый брюнет лет тридцати, с которым Камиль уже встречалась несколько раз, но никогда по-настоящему не разговаривала. Он казался ей довольно красивым, несмотря на осунувшееся лицо и козлиную бородку, которую словно обкорнали ржавыми ножницами. Они поздоровались.
– Мы вас побеспокоили прямо во время вскрытия? – спросил Борис.
Сувийон снял халат, слегка забрызганный кровью, скомкал его и бросил в угол.
– Коллега закончит. Пожилой господин, что сейчас на столе, очевидно, упал с лестницы. Его нашли у нижних ступенек, наполовину оскальпированным.
– Кошмар.
– Рутина. Пройдемте ко мне в кабинет, на второй этаж.
Камиль с Борисом пошли по коридорам Института судебной медицины, где, несмотря на запах, было довольно приятно, потому что прохладно. Молодая женщина сначала наведалась в туалет. Закрывшись там, она задрала рубашку, футболку и, морщась, потуже закрепила повязку. Боль была жгучей. Порез бритвенным лезвием плохо заживал и превратился в пятнадцатисантиметровую ухмылку. Однако Камиль ни о чем не жалела.
По крайней мере, она могла молча кричать о своем бессилии и гневе.
Она поднялась на второй этаж. Жандармы частенько наведывались сюда, но редко бывали на этом этаже и не знали всех членов команды в лицо. И хотя сегодня в институте было почти пусто, обычно, по словам Сувийона, здесь работало человек двадцать, занимаясь почти всем: от токсикологического анализа до изучения насекомых-некрофагов. Что касается вскрытий, то их делают на первом этаже, в самом конце коридора, куда допускаются жандармы и полиция.
Едва устроившись в кабинете Сувийона, Борис изложил суть дела:
– Мы пришли по поводу некоего Людовика Блие. Прошло уже больше семи месяцев, но, быть может, вы вспомните: он умер первого января этого года. Его нашли соседи, он повесился в собственной квартире, на седьмом этаже многоэтажки, на юге Лилля. Свидетельство о смерти выписали вы.
Врач повернулся к экрану компьютера и просмотрел документы.
– Самоубийство… Первого января… Как не помнить? Мне позвонили из уголовного розыска, вытащили прямо из-за праздничного стола и вынудили поработать. Поскольку выбора все равно не было, я согласился. Порой мне кажется, что у меня абонемент на работу в праздничные дни.
Он очень быстро разыскал фото повесившегося. Крупный план сверху на тело. Камиль была смущена. Она ожидала увидеть ужасное лицо, но глаза мертвеца были закрыты, щеки розовые, лицо спокойное, отдохнувшее, словно он спал.
– Отчаявшийся малый. Дошел до ручки, – сказал Сувийон. – Что вы хотите о нем знать?
– Под ногтями человека, убитого пять дней назад, мы нашли две разные ДНК, – сказала Камиль. – И одна из них принадлежит как раз вот этому типу.
На несколько секунд в кабинете повисла пауза. Заинтригованный Сувийон поглаживал свою бородку.
– Ну надо же… – протянул он и снова задумался. – Быть может, у меня есть объяснение, хотя оно покажется вам невероятным.
– Надеюсь, это не тайный брат-близнец? – улыбнулась Камиль.
Борис бросил на нее косой взгляд и поспешил ввернуть:
– Не сомневайтесь, мы вас внимательно слушаем.
– В тот день меня предупредила «скорая помощь». Блие обнаружил сосед, который заглянул поздравить его с Новым годом через некоторое время после того, как тот повесился. Врачи «скорой» прибыли на место через десять минут. Когда они поднялись к нему, он уже не дышал, но сердце еще очень слабо билось. Они вынули его из петли и интубировали. Потом отвезли в реанимацию РБЦ, чтобы проследить за эволюцией его состояния. Там-то и настал мой черед вступить в игру. Ему сделали две электроэнцефалограммы с интервалом в четыре часа, но они были совершенно «плоские». Мозг умер, а это означало, что и сам Блие по-настоящему мертв. Я лично выписал свидетельство о смерти – в присутствии второго врача – в трех экземплярах. Но в морг его не повезли, потому что его сердце все еще проявляло активность.
Борис нахмурился:
– Я чего-то не понимаю: так он был мертв или не совсем?
– Смерть мозга всегда довольно сложно осознать, потому что вот перед вами человек, у которого нет никаких положительных признаков смерти: он все еще теплый, его грудь поднимается в ритме, заданном аппаратом искусственного дыхания. Скажем так, новейшие способы реанимации создали двусмысленную ситуацию: в пациенте, который таковым уже не является, поскольку мертв, продолжают жить его органы…
Он взял мятный леденец и предложил жандармам. Угостилась только Камиль.
– В общем, благодаря смерти мозга Блие и стал идеальным кандидатом на донорство органов, – продолжил патологоанатом. – Хотя по этой же причине многие близкие весьма часто отказывают в изъятии. Представьте себе родителей, которые видят своего мертвого сына, погибшего, например, в автокатастрофе, но чье сердце все еще бьется, цвет лица у него розовый, и он все еще теплый, если провести рукой по его лбу. Он кажется им всего лишь спящим. Можно убеждать их как угодно, они продолжают надеяться, что сын проснется.
Камиль подумала об анонимном сердце в своей груди, которое, даже будучи больным, позволяло ей жить и о прежнем владельце которого она ничего не знала. Неужели родители, стоя перед телом своей умершей дочери, сказали: «Да, отдайте кому-нибудь сердце нашего ребенка»? Как прошел этот ужасный момент, когда они поняли, что любимое существо ушло навсегда и они его уже никогда не увидят, но что его сердце продолжит биться в груди какого-то безвестного человека?
– Надо заметить, что удушение вообще ведет к уменьшению содержания кислорода в тканях мозга, – продолжал судмедэксперт, – то есть из-за сдавливания шеи в мозг перестает поступать насыщенная кислородом кровь, отчего он очень быстро повреждается, в то время как остальное тело продолжает прекрасно функционировать. Иногда повешенных успевают спасти, но из-за повреждения мозга они остаются инвалидами на всю жизнь. Чаще всего они погибают, но бывает и так, что, несмотря на смерть мозга, удается поддерживать функционирование других органов – как это и случилось с Людовиком Блие.
Камиль слушала молча, посасывая свой леденец. Ей были известны все эти речи вокруг смерти. О трудности провести границу, об обратимых комах, о длинных туннелях со светом в конце, которые кое-кто, по их утверждениям, видел. Она тоже в некотором смысле побывала мертвой. В ходе тяжелой хирургической операции ее сердце остановилось, организм остыл, кровь выпустили из тела – это называется экстракорпоральное кровообращение, – но мозг продолжал функционировать, и сознание достигло мрака как раз на границе с пресловутым туннелем. Наполовину мертвая, наполовину живая, балансируя на грани между двумя мирами, она в какой-то момент оказалась вообще без сердца. В течение нескольких минут у нее уже не было ее старого сердца и еще не было нового. Ситуация, которая неизбежно меняет приоритеты и восприятие мира.
