У меня к вам несколько вопросов - Маккай Ребекка
Над вторыми «Причудами» мы работали вместе, и вы спросили, почему я предпочитаю работать за сценой. Я сказала: «О боже, никто не захочет слушать, как я пою!»
Вы сказали: «Я говорю о более важных вещах. Режиссуре. Сценариях. Разве тебе не интересны фильмы? Не думаю, что твоя судьба — быть девушкой за сценой. Я думаю, ты в итоге будешь командовать всем этим».
Я могу оглянуться и понять, как кто-то из школьниц мог из-за этого влюбиться в вас. Но я вынесла из этого кое-что совершенно другое. Прежде всего, новый взгляд на себя. Ощущение новых возможностей. Карьеры, в конечном счете.
А что насчет Талии, так явно увлеченной вами с самого своего появления в кампусе? Не знаю, обсуждала ли она вас с кем-то еще, но со мной она то и дело вас вспоминала. Ведь я, в конце концов, должна была владеть «закрытой информацией». Или, во всяком случае, моя причастность к вам служила удобным предлогом, чтобы затрагивать вас в разговоре.
Той осенью в Новой часовне состоялся совместный концерт нашего хора с Нортфилд-маунт-хермон.
Месса или что-то подобное, длинное и классическое, и по какой-то причине — может, потому что, как заметила Присцилла Мэнсио, у нас была вечная нехватка поющих мальчиков, — вы не только дирижировали полконцерта, но и солировали, когда дирижировал парень из НМХ. Вы раскачивались под музыку во весь рост, вибрируя от широко открытого рта до самых ступней. Вы были в таком самозабвении, в таком пафосном упоении, что я сперва решила, вы прикидываетесь. Но Талия позади вас, в группе сопрано… Я видела, как она смотрела на вас. Это было не просто восхищение: она за вас переживала, ваш успех глубоко волновал ее.
Естественно, что сплетни о Талии и каком-то учителе перекинулись на вас. А также на мистера Дара и мистера Уайсокиса, ее теннисного тренера. Возможно, потому что Талия была из тех девушек, которые касаются плеча любого мужчины, с которым разговаривают. Мы верили во все, хотя бы для того, чтобы посплетничать. (Я, разумеется, вносила свой вклад, сообщая Фрэн и Карлотте о каждом случае, когда я заходила к вам в кабинет и видела там Талию, рассевшуюся на диване без туфель.) Кроме того, не довольствуясь одними сплетнями, мы распространяли истории — и даже верили в них — об учителях, терявших голову от школьниц, учителях, пялившихся на ноги девушек. Но ведь не может быть, чтобы все это было правдой, и с годами ко мне пришло понимание, что это были незрелые фантазии, объяснявшиеся нашей уверенностью в том, что мир вращается вокруг нас.
Я вспоминала о репетиции «Причуд» на четвертом курсе, когда нас всех вытащил из театра Бендт Йенсен, наш датский ученик по обмену. Возможно, вы не помните Бендта, который пробыл с нами всего год; почему я сама его помню, так это потому, что он был великолепен, и это твердый факт. Копна светлых волос, казавшихся нарисованными, ямочка на подбородке.
Бендт тем вечером опоздал на репетицию, и, когда вы спросили его, что случилось, он стоял такой смущенный, с широко раскрытыми глазами, и объяснял, что увидел нечто такое — он не мог подобрать слова — столько таких… столько мелких НЛО? И как только он это сказал, сразу покраснел, но все были готовы поверить ему, все уже вставали со своих мест, спрыгивали со сцены, а вы возмущались с напускным недовольством, скрывавшим ваше настоящее недовольство.
Мы высыпали наружу и сгрудились на ступеньках и на тротуаре, уставившись на пустой холм за театром, на котором ребята играют в межсезонье в уиффлболл. Лето еще не кончилось, но было уже достаточно поздно, чтобы опустились нью-гемпширские сумерки.
«Там были, — сказал Бендт и словно попытался, безуспешно, рассмеяться над собой. — Там были типа сотни маленьких… я не знаю чего… вон!»
И он радостно указал на десятки внезапно вспыхнувших желтоватых огоньков на лесной опушке.
«Чувак, — сказал кто-то. — Ты никогда не видел светлячков?»
Очевидно, не видел. Бедняга Бендт никогда даже о них не слышал, и у него не укладывалось в голове, что живое существо может вот так светиться. Я помню, как подумала среди всеобщего веселья, что поняла, в чем дело. Просто, боже мой, если ты не знал, что существует что-то подобное, то да, твой разум порождал самые вероятные, самые странные, самые жуткие ассоциации.
«Они светятся, чтобы привлечь партнеров», — сказал кто-то и пояснил, что мы вообще-то наблюдаем, по сути, ночной клуб светлячков. Мы стали носиться, пока не поймали несколько светлячков, чтобы Бендт увидел их вблизи. Макс Краммен бросил одного на тротуар и раздавил, размазав свет по асфальту, а мы все кричали, веля ему перестать.
Когда мы вернулись, вы все так же сидели за пианино, а Талия облокачивалась на него, словно клубная певичка. Она одна из всех осталась с вами. В тот год в «Причудах» участвовала Карлотта, она пела «Плач Аделаиды» с непринужденным нью-йоркским акцентом, разбавленным вирджинским, от которого никак не могла избавиться. Перед тем как я вернулась в кабинку, она прошептала: «Кое-кто исполнял тут свой брачный танец».
Позже, в общаге, добавились новые подробности (или нам это привиделось?): как вы терли шею, словно стирая губную помаду, а ваши щеки горели.
Если мы считали, что вы отвечали Талии взаимностью, почему мы не сказали никому из взрослых? По правде говоря, даже если бы вы целовались с Талией прямо на репетиции, нам бы просто не пришло на ум что-то сказать об этом, так же как мы ничего не говорили о Ронане Мёрфи, у которого в комнате было больше кокса, чем у колумбийского наркобарона. Не по моральным соображениям, а потому, что это казалось одним из множества секретов этого мира, к которым мы теперь приобщились, секретов, с которыми надо жить. И, может, еще потому, что на каком-то уровне мы понимали, что наши предположения не выдержат проверки.
Когда я еще преподавала в UCLA, я ссылалась в лекциях на историю со светлячками для описания эффекта зловещей долины, хотя должна признать, пример ужасный. Иногда я ссылалась на нее для иллюстрации того, как наши мозги заполняют лакуны, как мы оперируем известной информацией.
Иногда это касалось ложных предположений.
Я отдавала себе отчет — пусть и держала это при себе, — что мы с Карлоттой проделывали то же самое, глядя на вас с Талией: добавляли скандальных подробностей, из которых можно будет слепить интересную историю.
Мы думали, что знаем, и поверили в свое знание. Оно стало для нас таким же реальным, как и те светящиеся букашки с их брачным танцем на опушке, как наш смех, добродушное облегчение Бендта и наш топот, когда мы ринулись ловить их, чтобы показать ему это чудо у нас в ладонях.
13
Мои ученики должны были прийти на второй день с планами для своей первой серии: решить, у кого взять интервью, написать пару абзацев вводного сценария, придумать название каждого подкаста. Все выполнили больше чем достаточно. Плюс они выспались и утоляли жажду — на столе стояло несколько бутылок воды! Я поразилась мысли, что даже если бы была более-менее счастлива ходить в школу с такой славной компашкой поколения Зет, я бы, скорее всего, вылетела, потому что оказалась бы единственной, кто заявляется с пятнадцатиминутным опозданием и влажными волосами, недожеванным бейглом во рту и посеянной в компьютере курсовой. Даже сегодня, не выспавшись одну ночь, я себя чувствовала рядом с ними никакой.
У Джамили получилось самое сильное введение к подкасту про финансовую помощь, хотя она тараторила как заведенная и для записи требовалось сбавить темп.
Я сказала:
— У вас ведь еще есть практика ораторского мастерства на старшем курсе? Ты работаешь с наставником в этом направлении?
— Только с весеннего семестра.
— Они же были типа по полчаса, да? — спросила Бритт.
— Да, — сказала я, — и мы отрабатывали их весь год. Сколько теперь они занимают?
— Десять минут.
Я еле сдержала вздох возмущения. Не хотелось быть старушенцией, не принимающей нового. Вместо этого я им сказала, что продвигала на ораторской практике веганство.
