Томас Харрис - Черное воскресенье
За это Йергенс получил полгода карцера и лишился всех зубов из-за кормежки. Свою лекцию о желтой мыши он выцарапал на планках койки, и я часто перечитывал ее, когда его увели.
Но довольно с меня мыслей об этом. Нет, не довольно. Когда-нибудь потом я смогу повторить про себя эту лекцию, если меня одолеют всякие там думы. Надо будет поднять свой матрац и посмотреть: вдруг еще кто-нибудь в этом госпитале царапал на планках.
Сент-Альбан, 1 апреля 1973 года. Через четыре дня я могу ехать домой. Я уже сообщил Маргарет. Она попросит подменить ее на работе и заберет меня. Теперь, когда я поокреп, надо следить за своими нервами. Я вспылил сегодня, когда Маргарет сказала, что договорилась об обмене машины. Говорит, заказала универсал еще в декабре, так что теперь он готов. Не могла, что ли, потерпеть? Я бы заключил куда лучшую сделку. Говорит, продавец добился для нее каких-то особых условий. И вид у нее был чопорный какой-то.
Будь у меня угломер, нивелир, штурманские таблицы и бечевка, я мог бы и без календаря определять даты. В течение часа солнце светит прямо мне в окно. Деревянная решетка между оконными рамами отбрасывает на стену крестообразную тень. Измерив ее на стене и вычислив угол падения солнечных лучей, я мог бы узнать число, поскольку мне известно, на какой широте и долготе находится госпиталь".
* * *Возвращение Лэндера нелегко далось Маргарет. Пока его не было, она начала устраивать новую жизнь, с новыми людьми, и теперь вынуждена была прервать это обустройство, чтобы принять его домой. Вероятно, она бросила бы Лэндера в 1968 году, вернись он тогда домой после первой отправки на фронт, но пока он был в плену, Маргарет не считала возможным возбуждать дело о разводе. Она старалась быть честной, и ей была невыносима сама мысль о том, чтобы оставить мужа, пока он болен.
Первый месяц прошел ужасно. Лэндер был очень нервозен, и пилюли не всегда помогали ему успокоиться. Он не мог выносить запертых дверей, даже ночью, и после полуночи рыскал по дому, убеждаясь, что они открыты. По двадцать раз на дню он залезал в холодильник, дабы увериться, что там вдоволь еды. Дети держались почтительно, но говорили с отцом о незнакомых ему людях.
Он шел на поправку и поговаривал о возвращении на службу. По сводкам в Сент-Альбан, за два первых месяца он прибавил в весе восемнадцать фунтов.
Но из бумаг генерального адвоката ВМС явствовало, что 24 мая Лэндера вызвали на закрытые слушания и предъявили обвинение в пособничестве неприятелю. Рапорт подал полковник Ральф Де-Йонг.
Согласно протоколам заседания, на слушаниях был показан отрывок из северо-вьетнамского пропагандистского фильма, после чего ответчик в течение четверти часа выступал с речью в свою защиту. Затем он и полковник Де-Йонг дали свидетельские показания.
Дважды в протоколе упоминалось, что, обращаясь к комиссии, обвиняемый называл ее членов «мама». Позднее военные юристы сочли эти выдержки следствием типографских ошибок при печатании протоколов.
Учитывая примерный послужной список обвиняемого, а также памятуя о том бесстрашии, с каким он бросился выручать экипаж сбитого самолета (что и привело к его пленению), возглавлявшие слушания офицеры были настроены весьма снисходительно. К протоколу подшит рапорт за подписью полковника Де-Йонга. В нем говорилось, что поскольку министерство обороны не хотело бы огласки сведений о недостойном поведении военнопленных, он готов отказаться от своих обвинений «ради более ощутимой пользы делу», но при условии, что Лэндер подаст в отставку.
Ему предложили выбор: либо отставка, либо военно-полевой суд. Лэндер боялся, что не выдержит еще одного просмотра фильма. К протоколу подшита копия его прошения об отставке из ВМС Соединенных Штатов.
Лэндер в оцепенении покинул зал слушаний. Ощущение было такое, будто ему оторвали руку или ногу. А ведь скоро придется все рассказать Маргарет. Она никогда не упоминала о фильме, но догадается, почему он попал в отставку. Он брел по Вашингтону, куда глаза глядят — одинокая фигура в ярком свете весеннего дня, в опрятном мундире, который ему уже никогда не носить. Перед мысленным взором пробегали кадры фильма — все до мельчайших подробностей. Только вместо робы военнопленного на нем почему-то оказались шорты. Лэндер присел на скамью возле Овальной площади. До реки и Арлингтонского моста было не так уж и далеко. Интересно, гробовщик сложит ему руки на груди? И можно ли в предсмертной записке попросить, чтобы здоровую руку поместили сверху? Не расползутся ли чернила на записке, которую найдут у него в кармане? Он смотрел на памятник Вашингтону, но не видел его. То есть видел, но так, будто тот стоял в конце какого-то тоннеля. Так видит предметы самоубийца. Монумент стоял в ярком светлом круге, будто мушка в перекрестье телескопического прицела. Какая-то штуковина вдруг попала в поле зрения и поползла через светлое круглое поле. Она была выше и чуть позади «перекрестья».
Серебристый воздушный корабль его детства, мягкий дирижабль фирмы Олдридж! Он слегка барсил, идя против ветра позади стальной иглы монумента, и Лэндер вцепился в край скамьи, будто в колесо набора высоты. Дирижабль разворачивался, все быстрее и быстрее по мере того, как его правый борт попадал под ветер. Слегка дрейфуя, он с рокотом прошел над головой Лэндера, и с ясного весеннего неба на него, казалось, снизошла надежда.
Компания Олдридж с радостью приняла Майкла Лэндера на работу. Если начальство и знало, что он в течение 98 секунд позорил с экрана свою страну, то никто ни словом не обмолвился об этом. По мнению компании, летал он превосходно, и это было вполне достаточно.
Чуть ли не полночи накануне пробного полета Лэндер трясся от волнения. Полная мрачных предчувствий Маргарет отвезла его на летное поле в каких-то пяти милях от дома. Но она тревожилась напрасно. Уже шагая к дирижаблю, Лэндер сделался другим человеком. Его вновь захлестнули давно забытые чувства. Они преисполнили Лэндера воодушевления, умиротворили сознание, уняли дрожь в руках.
Полет оказался для него чудодейственным лекарством. Для какой-то частицы его естества. Но разум Лэндера напоминал цеп. По мере того, как в нему возвращалась уверенность, та часть сознания, которой он эту уверенность впитывал, невольно придавала еще большую силу ударам, наносимым душе другой половиной разума. Осенью и зимой 1973 года унижение, пережитое в Ханое и Вашингтоне, терзало его мозг сильнее, чем когда-либо прежде. Контраст между самооценкой и тем, как с ним обошлись, становился все ярче, все непристойнее.
Уверенность в себе не могла поддержать его в черные часы. Он обливался потом, мучился кошмарами и оставался импотентом. И однажды ночью полный питаемой страданием ненависти ребенок шепнул взрослому мужчине:
— Сколько же еще ты заплатил за все это? Сколько еще? Маргарет мечется во сне, не так ли? Как ты думаешь, может, она малость поблудила, пока тебя не было?
— Нет.
— Дурень. Спроси ее.
— Мне нет нужды ее спрашивать.
— Рохля. Тупица.
— Заткнись.
— Пока ты визжал в своей камере, она тут обнимала одного ногами.
— Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.
— А ты ее спроси.
Он спросил. Как-то холодным вечером в конце октября. Ее глаза наполнились слезами, она выбежала вон из комнаты. Есть ли за ней вина?
Лэндера начали терзать мысли о ее неверности. Он спросил аптекаря, продлевала ли Маргарет действие рецепта на противозачаточные пилюли последние два года. «Не вашего ума депо», — ответили ему. Лежа рядом с женой после очередного конфуза, он страдал оттого, что воображение зримо рисовало ему сцены ее совокупления с другими. Иногда этими другими были Бадди Айвз и Эткинс-младший. Один лежал на Маргарет, второй дожидался своей очереди.
Лэндер научился держаться подальше от жены, когда его охватывал гнев, а в душу закрадывалось подозрение. Часть вечеров он проводил, возясь в мастерской при гараже. В другие вечера пытался завязать с Маргарет непринужденный разговор, подробно выспрашивая, как она провела день и все ли в порядке у детей с учебой.
Маргарет ввело в заблуждение физическое выздоровление мужа и его успехи на службе. Она полагала, что он практически здоров, и уверяла: импотенция пройдет. Маргарет рассказала ему, что консультант из ВМС беседовал с ней об этом незадолго до возвращения Лэндера домой. Она так и сказала: импотенция.
Устроители первого весеннего турне дирижабля ограничились северо-востоком, и Лэндер мог жить дома. Второе турне должно было пройти вдоль восточного побережья до самой Флориды. Ему предстояло уехать на три недели. Накануне отъезда друзья Маргарет устраивали вечеринку, и чета Лэндеров получила приглашение. Лэндер был в добром расположении духа. По его настоянию они отправились в гости.
Милое общество состояло из восьми супружеских пар. Закуски и танцы. Лэндер не танцевал. Лоб его покрылся испариной, когда он скороговоркой рассказывал горстке взятых им в плен мужей про балансовую и амортизационную системы дирижаблей. Прервав лекцию, Маргарет повела мужа смотреть внутренний дворик. Когда он вернулся, разговор шел уже о профессиональном футболе. Лэндер опять взял слово, чтобы продолжить с того момента, на котором его прервали.
