Всеволод Каринберг - Матрица или триады Белого Лотоса
Они живут среди вас, как ваши новые господа. Нюхают свой "план" и предлагают вашей молодежи пакетики белого порошка с клеймом скрещенных сабель под полумесяцем их религии. В Казани уже требуют снять с крестов на церквах поверженный символ поражения, в прошлом их мира в борьбе с православием.
Забудь, что был Бог христиан, пришел Всевышний мусульман, с дующими "в уши" ангелами, привязанными к шее каждого правоверного, с безумными в ярости пророками, с иными снами, - словно передернул шулер карты, и вот вы упали на молитвенный коврик лицом на Мекку. Неужели Авадонна на стороне этих, "цыган пустыни". Они спасутся в последний день истины, а вас будут пожирать белые черви. Им "по-барабану" страсти Шекспира и Шиллера, сомнения Достоевского и Толстого. Они пришли из другого мира, где нет сомнений, где их Пророк запретил им всяческие сомнения. Им не нужна ни итальянская опера Европы, ни драматургия Чехова, им нужны только ваши дома, ваши доступные женщины, и власть над вами, в чужой, скоро для вас - стране. Нужно - ваше жизненное пространство.
Последний поэт эпохи Ренессанса
...Смотри, они возвращаются, один за другим...
Снег будто замешкается,
Забормочет на ветру
И полуобернется назад;
...То были "Окрыленные Священным Ужасом",
Неприкосновенные.
Боги крылатых сандалий!
И с ними - серебряные гончие
Вдыхают воздушный след!
Ату! Ату!
Они были горазды терзать,
Они славились тонким нюхом,
Они были душами крови.
Медленны идущие на сворах,
Бледны держащие своры!
(Эзра Паунд. Возвращение)
Сын академика-историка из Ленинграда, Андрей Радонежский уехал в Сибирь, чтобы учиться в Академгородке. Средой его общения стали жившие в двухэтажных коттеджах среди сосен академические дети, в воспитание которых входили - Клуб фехтования "Д,Артаньян" и изучение французского языка.
В Андрее была странность - его облик словно не соответствовал его личности. Нельзя было основы физиогномики применить к его характеру, черты его лица были непроницаемы, словно характер им был создан самостоятельно.
Его эстетические воззрения на мир были оригинальны, отличались той правдой, что заставляла вздрагивать от восхищения собеседников. Это побуждало к творчеству, делало идеальное тождественным мирозданию, будило желание познать связь между красотой и истиной. В Андрее жил выпестованный стиль эстета, проявляясь во всем, что его окружало: в том, как он пил чай, угощая гостя моченой брусникой, собранной своими руками; как он курил, задумчиво молчал, провожая взглядом кольца табачного дыма, аккуратно стряхивал сизый пепел, а, докурив сигарету, небрежно выбрасывал ее в сторону камина; как он брал в руки старинные книги из библиотек приятелей, рассматривая выходные данные, словно принюхиваясь к истории издания.
Природа в его словах обладала одухотворенностью и способностью к катарсису, носила характер исключительно эстетический. Любое чувство он стремился облечь в форму искусства, говорил, что - не выполнить и не найти идеальную суть, - значит обречь себя на ограничение и несовершенство.
В Андрее не было осторожности приземленного человека, с его прагматичными порывами души, требующей для всего причины и результата усилий. Эстетический взгляд его на мир, порой скептический и парадоксальный, был естественным свойством его этики. Ему не надо было лицемерить и обсуждать, чтобы показать свое мнение, он по рождению был аристократом, не заботящимся о бренности и тщете усилий в этой юдоли печали. В общении с друзьями не было морального долженствования.
В его мировоззрении тогда не было нигилизма и отрицания, в споры он не вступал - не было смысла в фехтовании словами. Точное определение сути вещей заставляло собеседников внимательно относиться к своим собственным воззрениям. Он говорил: "Живем не так, как этого требует разум, а так, как живут другие. А когда попадают они во всеобщую давку, то гибнут все вместе, становясь жертвами чужих примеров! Истина не может принадлежать большинству". Иногда его заносило в разговоре с незнакомцами, тогда позднее он сокрушался: "Когда я вспоминаю все свои прошедшие речи, я завидую немым. Прилагая усилия выделиться или прославиться талантом перед ничтожествами, чувствуешь себя опустошенным, выставляешь себя под удары невежества, зависти и предательства".
Андрею было тесно в провинциальном Новосибирске, в Ленинград на Таврическую его тянуло только детство, для него это был умирающий город, только Москва могла удовлетворить его амбиции.
В Москве он влюбился в дочь киноактрисы, безумно ее ревновал к артистической среде, писал ей потрясающие стихи, называл - своей Музой. Он провожал ее домой улицей Чехова, мимо театра, по ночной заснеженной Москве, беззаботно балагуря, весело вспоминая проведенный в Доме Актера вечер с ее поклонниками. При этом, он судорожно сжимал руки за спиной, водопад каштановых волос возлюбленной, спадающий до пояса, запах тонкий вина и духов приводил его в дрожь. Она разворачивалась у дверей своей квартиры на широкой лестничной клетке, в расстегнутом пальто тонкий стан, глаза мерцали темнотой, казалось, влекли и звали к невыносимым наслаждениям, а обнаженные уста словно шептали - я люблю. Андрей переживал заново очередное свидание, до утра расхаживая по своей маленькой комнатке аспиранта МГУ и сквозь стиснутые зубы шепча нарождающиеся стихи. Вскоре Муза стала изредка появляться в общежитии, и они отдавалась бурной страсти, волной затопляющей кровь. Когда она уходила, Андрей словно терял свое тело, помнил лишь лебединый изгиб ее белых коленей и разметавшиеся роскошные волосы, Муза поглощала его целиком. Он лежал на постели, опустошенный и потрясенный, а за окном московские синицы порхали вокруг вывешенной на мороз авоськи с продуктами.
Летние отпуска Андрей проводил в поиске по вымирающим глухим сибирским деревням старинных киржацких книг. Проводя много времени в библиотеках ГПНТБ всех крупных городов страны, куда его забрасывала судьба, он иногда воровал книги из фондов, не востребованные читателями десятилетиями, но которые ценились его средой, выносил их под рубахой, заткнув за ремень. Не доверяя книгам, изданным в советский период, - и не зря, - он самостоятельно изучил немецкий, чтобы читать Ф. Ницше в подлинниках, староитальянский - чтобы читать Данте и Вергилия.
Стремясь остаться после аспирантуры в МГУ, он рассорился со своими сибирскими руководителями. Но в Москву его не отпустили. С кафедры "философии" ему пришлось перейти на "научный коммунизм", да еще и отслужить в войсках ВВ, при замполите "зоны", - "там подлецы сторожили подлецов". А потом долго бродил по стране.
Вернувшись из странствий, - депрессия давала знать, - он женился на рыжей, конопатой дочери работяги, отца его друга по Университету. Получили они отдельную квартиру в панельной многоэтажке, на каких-то глинистых оврагах окраины Новосибирска. Андрея приняли вновь на родную кафедру, разрешив преподавать "научный коммунизм" на курсе повышения квалификации для учителей, партийных и руководящих работников области, он выглядел ужасно, но все также подтянуто и недоступно. Раньше он "умел пользоваться дарами судьбы, не делаясь их рабами".
Его работа по философии "Возрождения" лежала дома в аккуратненькой папочке на аккуратной полочке югославской "стенки" до поры до времени. А сам Андрей в пустынном дворе, где ветер гонял рыжую пыль среди безликих корпусов многоэтажек, выгуливал на железных качелях маленькую и колченогую, молчаливую рыжую конопатую дочь.
После буржуазного переворота, Андрей, оставив жену и кафедру "научного коммунизма", вернулся в родной город, где стал консультантом при губернаторе, считая себя призванным по рождению и по воспитанию. Андрей не собирался соревноваться в перетягивании каната со старой номенклатурой и курении фимиама "коллективному бессознательному", но его все чаще влекло стремление управлять умами. Жить предпочитал не в родовом гнезде, а снимал квартирку на Выборгской стороне. Он давал жесткие советы, разделявшие рвавшуюся к власти публику на "управляющих" и "быдло".
При новом президенте Андрей стал невостребованным, вернувшись на Таврическую, он занялся переводами стихов Эзры Паунда. А также развил заказанную ему политическими кукловодами теорию "гиперфашизма". Россия всегда была беременна фашизмом. Несколько небольших статеек, вывешенных Андреем в И-нете, обошлись заказчикам по десять тысяч долляров - каждая. Фашистские тенденции в этосе элиты страны всегда были сильны, особенно в среде прокуратуры и МВД. И это неспроста. Когда СССР победил "Третий Рейх", вместе с трофейными заводами и ценностями были вывезены и архивы погибшего фашистского государства, методики, разработанные специалистами по праву и пропаганде, удивительно жизнеспособные и тщательно продуманные, - не зря "рейх" дал такой пример сплоченности государства и нации. В СССР военные применили в построении армии современного типа уставы вермахта, а юристы страны победившего "социализма" - правовые основы фашистского государства. Элита прокуратуры и преподаватели системы МВД негласно строили обучение и ротацию на основе права "бывшего противника". Фашизм присутствовал в среде элиты, вспомним хотя бы вылазки фашиствующей "золотой молодежи" на Пушкинской площади в Брежневские времена!
