Клэр Фрэнсис - Обман
– Ничем я себя не терзаю, Молли. Правда. – Как только я произношу это, сердце у меня вздрагивает, а в желудке холодеет.
– Ты мне перезвонишь? – в голосе Молли слышится укоризна. Она уже внутренне готовится к тому, что я снова ускользну от ее предложения.
На кухонном столе я нахожу записку от Джоша. Она прижата солонкой. Я мысленно представляю себе, как он пыхтел над этим, с его точки зрения, длиннющим посланием. Почерк неровный, во многих словах ошибки.
«Отправляемся на другую сторону Уолдрингфилда – Кертон Крик. Спасательный жилет и провизия есть. Будем к обеду с рыбой.»
Самоуверенность, сквозящая в последнем предложении, весьма характерна для Джоша вне школы – там-то, с его «успехами», ее поменьше. Перечитав записку, я понимаю, что сам Джош не смог бы так толково подать информацию. Наверняка над ним стоял Морланд и диктовал, что надо написать.
В мойке лежит миска с остатками хлопьев и молока. Рядом тарелка с присохшими крошками и пятнышками масла, а также стакан с желтой каймой, указывающей на то, что в нем был апельсиновый сок. Ну что же, это, по крайней мере, свидетельства поглощенного завтрака.
Возвращаясь из кухни через холл, нахожу еще записку под входной дверью. Это от двух наших соседок. Открыв дверь, я обнаруживаю стоящую с внешней стороны коробку, в которой лежат: яблочный пирог, большой пакет помидоров, фрукты, две бутылки вина, сливки и пять или шесть самодельных имбирных пряников в виде фигурок людей. Пряники явно сделаны неопытной детской рукой, тесто местами раскатано неровно. Тут же в коробке находится открытка, с которой мне посылают «много любви и поцелуи от себя и детей».
Я тронута и одновременно немного расстроена. Значит, эти люди ожидают, что я должна быть неутешной вдовой? Но я не согласна на эту роль.
Я укладываю продукты в холодильник и думаю о Кэти. Не могу без нее. За последние месяцы мы стали так близки, что, кажется, без слов понимаем друг друга. Я восхищаюсь ею. И это не просто материнская любовь. Она такая умная, смелая, душевно щедрая, ранимая. Она так тяжело переносит одиночество. А сейчас в интернате даже среди подруг она одинока. Мне так хочется поговорить с дочерью. Но в это время по субботам у Кэти занятия, и я не смогу увидеться с ней раньше половины второго.
Я принимаю душ, одеваюсь, проглатываю чашку кофе. И лишь после этого звоню Молли. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы сказать ей, что вряд ли удастся с ней пообедать. Она шутливо обвиняет меня в желании от нее отвязаться. Я успокаиваю ее, пригласив пообедать вместе в понедельник.
Уже двенадцать. До возвращения Джоша остался максимум час, и я направляюсь в кабинет Гарри. Он находится в северной части дома, его окна выходят в сад. Гарри всегда мечтал о таком кабинете: внушительном, с высокими книжными стеллажами, с зелеными парчовыми шторами, гармонирующей по цвету драпировкой на стенах и огромным письменным столом из красного дерева. За исключением самых ясных дней в году в кабинете всегда мрачно, а сегодня почти совсем темно. Я щелкаю выключателем, и лучи света падают с потолка на ряды справочников издательства «Хэнсэрд» и охотничьи офорты, развешанные по обе стороны от окна. Стол и кресла поставлены слева от двери. Маргарет должна начать работу в понедельник, и на столе для нее приготовлены печатная машинка и бумага.
Стол Гарри завален пачками рассортированных и скрепленных резинками писем и бумаг, и мне приходится отодвинуть некоторые из них в сторону, чтобы поставить настольную лампу для освещения ящиков стола.
До этого я открывала их всего один раз, за несколько дней до отъезда в Америку. Я отобрала все более-менее значимые документы Гарри, которые могли понадобиться Леонарду: свидетельство о рождении, паспорт, страховые полисы. А финансовые бумаги отдала Маргарет.
Сейчас я просматриваю оставшееся содержимое ящиков. Иностранные банкноты, путеводители, мелкие счета, рекламные брошюры по медицинскому страхованию и садовой технике, об оранжереях и солнечных батареях, музыкальные и театральные программы. Гарри ходил в театры и на концерты скорее из чувства долга, чем ради удовольствия. Театр казался ему менее драматичным, чем жизнь, а классическая музыка его и вовсе не занимала.
В нижнем ящике лежит коробка с фотографиями Гарри в школе и в армии. Раньше он держал их в старом потрепанном чемодане. Когда мы поженились, я уговорила его показать их мне и он сделал это почему-то без особой охоты – прошлое то ли тяготило, то ли раздражало его.
Вот фотография с поездки на лыжный курорт: улыбающийся Гарри на фоне сельского домика в Швейцарии вместе с другими ребятами, изо всех сил старающимися занять позу поглупее. Вот более серьезное фото: Гарри во время армейской экспедиции в пустынных холмах где-то в Шотландии. Здесь он уже взрослый, подтянутый и решительный смотрит, нахмурившись, в объектив. На следующем снимке Гарри рядом с другими гостями на чьей-то свадьбе. Ее отмечали под большим шатром в Беркшире. Была ветреная суббота в сентябре 1982 года. Именно там мы с Гарри впервые встретились. Нас познакомил мой бывший кавалер. А вечером, когда мы всемером отправились в индонезийский ресторан у Бромптонской дороги, мы с Гарри оказались рядом за столом.
Свое чувство к нему я не решилась бы назвать любовью с первого взгляда. Скорее, испытывала что-то похожее на благоговение. Он произвел на меня неизгладимое впечатление: атлетическая фигура, широкие плечи, легкий загар, ясные глаза, бьющая через край энергия. Быстрый, умный – Гарри без особых усилий заправлял компанией, будучи веселым, если не сказать искрометным, собеседником. Чтобы не показать свои невежество и скованность, старалась говорить как можно меньше. Я не боялась, что не произведу на него впечатления, так как у меня и в мыслях не было ему понравиться. Я не знала, что моя относительная мягкость и отсутствие агрессивности, по мнению Гарри, выгодно отличали меня от других. Позднее он сказал, что все решил для себя почти сразу, хотя не мог объяснить, почему. Мне кажется, это было каким-то наитием. Или он просто чувствовал себя со мной спокойно.
За два года до этого я разошлась с прежним мужем и уже созрела для небыстрого, но продуманного в деталях ухаживания Гарри. Мне понадобилось некоторое время, чтобы оценить качества, которые он старательно скрывал в себе – ранимость и одновременно великодушие. И понять, что от меня Гарри ждет возможности довериться другому человеку и обрести душевное равновесие. Именно это я была в состоянии ему дать. Я была ему нужна, а это, на мой взгляд, очень близко к любви.
Теперь, оглядываясь на того Гарри, каким увидела его впервые, я вспоминаю несколько месяцев безграничного счастья после нашей свадьбы. И не могу восстановить в памяти тот поворотный момент, когда он перестал во мне нуждаться. В какой-то миг он ускользнул от меня в свой замкнутый мир. До сих пор я мучаюсь оттого, что не смогла предугадать этот поворот. Хотя признаков к тому было достаточно, я просто не замечала их. Думаю, что если бы не была так занята детьми и не испытывала бы такое удовлетворение от жизни, то поняла бы: что-то не так. Когда я щажу себя, то говорю, что это был тяжелый период, и Гарри был настолько напряжен, что я все равно не смогла бы различить в его поведении эти странные и опасные настроения. Мысль об этом немного притупляет чувство собственной вины.
Я просматриваю оставшиеся фотографии. Школа, каникулы за границей, армия, еще одна лыжная вылазка. В следующем ящике лежат перевязанные пачки писем. Большинство из них относится к концу семидесятых, когда Гарри служил в Германии и Северной Ирландии. Несколько писем от его тогдашней подружки, пухлой девушки по имени Сьюзи, с которой мы познакомились несколько лет тому назад. Письма эти написаны сумбурно и лишены серьезных чувств.
В остальных ящиках стола нет ничего примечательного, хотя я не очень четко представляю, что именно ищу. Может быть, какую-нибудь записку или письмо, какой-нибудь ключ к разгадке состояния Гарри за неделю до его смерти. Например, копию завещания, поясняющую, почему Кэти должна была получить так мало. Что-нибудь, способное пролить свет на поведение Гарри в последние полгода. Я ужасно хочу избавиться от гнева, хочу понять.
К тому же желаю уничтожить все компрометирующее меня прежде, чем это найдет кто-нибудь другой. Я огибаю стол и проверяю, нет ли сзади потайных отделений, хотя прекрасно знаю, что нет. Обыскиваю стенные шкафы, затем сажусь за стол и выдвигаю средний ящик. Авиабилеты, кредитные карточки, карманные ежедневники трехлетней давности, старая записная книжка. Я пролистываю ежедневники. Записи, сделанные аккуратным почерком Маргарет или каракулями Гарри, совершенно обычные. Записная книжка исписана от корки до корки и сильно истрепана. В ней нет дат, последние записи были сделаны года полтора назад. Я ищу имя Кэролайн Палмер, хотя абсолютно уверена, что в то время они с Гарри еще не были знакомы. Я не нахожу ее имени ни на букву «к», ни на букву «п».
