Эрик Ластбадер - Зеро
Майкл уставился на Сэммартина так, словно у того вдруг начала расти вторая пара ушей.
— Бред, — заявил он. — Я обыкновенный художник, не считая того, что изредка торчу в лаборатории и стряпаю красители.
Джоунас опять кивнул.
— Знаю. Но никто из моих людей не должен касаться дела Филиппа, любой из них может оказаться засвеченным. А я не вправе распоряжаться их жизнями.
— Безумие, дядя Сэмми, — повторил Майкл. — Мне не шесть лет, и мы не играем в ковбоев и индейцев.
— Ты прав, — серьезно ответил Джоунас. — Дело это очень опасное. И я не собираюсь преуменьшать его опасность. Но не надо принижать и твою подготовку. — Он сжал его локоть. — Поверь мне, сынок, твои успехи в боевых искусствах делают тебя идеальной кандидатурой для этого задания.
— Вы думаете, я — Чак Норрис? Жизнь — не кино.
— Майкл, я специально устроил тебе пропуск на сегодняшние переговоры в клубе, чтобы ты оценил серьезность положения. Ты стал свидетелем одной из разновидностей сражения холодной войны, которую мы вынуждены вести против своего же предполагаемого союзника. Если японцы заартачатся и тем вынудят нас принять протекционистский закон, нашей экономике несдобровать. Ей грозит попросту крах, и это так же несомненно, как то, что я стою перед тобой. Национальный долг и так уже расшатал ее до предела. Мы, как боксер в нокдауне, не знаем, выдержим ли до конца раунда. А новое законодательство отправит нас в нокаут.
— Это что, имеет какое-то отношение к смерти отца?
— Точно неизвестно, — признался Сэммартин. — Собственно, это один из вопросов, на которые я желал бы получить ответ. С твоей помощью.
Майкл отрицательно покачал головой.
— Сожалею, дядя Сэмми, но я не настолько спятил, чтобы работать на вас.
Джоунас крякнул и поджал губы.
— По крайней мере, сделай хотя бы одно одолжение.
— Если смогу, — уклончиво ответил Майкл.
— Крепко подумай на досуге над моим предложением. И о своем долге.
— Перед страной? Которая затянула отца в ваши игры?..
Но Джоунас остановил его жестом.
— Нет-нет. О долге перед ним, перед твоим отцом. Мне кажется, ты обязан ему достаточно многим, чтобы попытаться завершить дело, которое он начал. И разыскать его убийцу.
— Ваше личное мнение, — лаконично ответил Майкл.
— Сделай все же как я прошу, — не унимался Джоунас. — В качестве личного одолжения. А потом приходи повидаться со мной в контору. Завтра или послезавтра.
Майкл взглянул в глаза своему пожилому другу. Он увидел другое лицо, молодое и в боевой раскраске. Вспомнил, как этот человек носился, падал и прикидывался мертвым, когда Майкл палил в него из шестизарядного пугача. Майкл кивнул.
— Ладно.
И лишь много позже до Майкла дошло, что означало его обещание.
* * *Стук в дверь возвестил о приходе Удэ. Верзила, сидя по-японски, на пятках, отодвинул ширму, поклонился, коснувшись лбом пола, и на коленях преодолел порог. Добравшись до пропитанного благовониями татами, остановился в почтительном ожидании.
Кодзо Сийна уважал старые традиции. Не в пример другим он не завел в своем доме комнат в западном стиле. Следовательно, здесь не могло быть и встреч в неофициальной обстановке. Каждый визит и каждое мероприятие приходилось проводить в строгом соответствии с нормами устоявшегося за века этикета, так что все они волей-неволей приобретали официальный характер. Все здесь оставалось так, словно нога чужеземца до сих пор не ступала на японскую землю.
Посмотрев на Удэ, Сийна вздохнул. Когда-то, он знал, вербовать молодежь в якудзу было несложно. Неимущие классы, разного рода неудачники и все, кто был полностью или частично лишен гражданских прав, всеми правдами и неправдами стремились попасть в нее, соперничали за честь принадлежать к столь мощной и влиятельной организации. В обмен на неукоснительное выполнение неписаных законов якудзы и строгую дисциплину люди получали не только гарантию от нищеты и прозябания, но и возможность хорошо заработать, поднять свой престиж или вернуть потерянное лицо.
В наши дни, думал Сийна, остались одни отбросы общества, необузданные юнцы. Им нет никакого дела до традиций прошлого, они знать не желают о кодексе чести — гири — этой особой форме человеческих обязательств друг перед другом, которые служат одним из краеугольных камней в фундаменте якудзы. И от дисциплины их тоже воротит.
Из таких-то вот, считал Сийна, и выходят подлинные преступники, а отнюдь не из членов якудзы, живущей по строгому закону и имеющей за плечами долгую и славную историю, полную альтруизма.
Нынешняя никчемная молодежь только на то и годится, чтобы шляться где попало по ночам, глушить себя наркотиками и тем, что у нее называется музыкой. Пустые глаза, пустые мозги. Ее анархизм — и тот безыдейный, пустой. Деньги молодым нужны только для поддержания своего растительного существования и удовлетворения низменных привычек — никак не для создания семьи или завоевания положения в обществе.
Все это было абсолютно чуждо образу жизни и убеждениям Кодзо Сийны.
Ясное дело, это нисколько не мешало ему наводить о них нужные справки. Он поручил своим людям провести исчерпывающее исследование групп хиппи, наркоманов и разных прочих панков и понял, что кое для чего они все же пригодны. Когда Сийна шел к своей цели, он не брезговал никем, кто мог ему помочь, и использовал всех, пусть даже они сами об этом не подозревали.
Прежде чем перейти к последнему этапу своего замысла, Сийна подробнейшим образом ознакомился с результатами заказанного исследования психологического и эмоционального облика современной молодежи. В общих чертах все соответствовало его предварительному анализу. Да и не было смысла добиваться наибольшей эффективности. Раз уж он увидел прок в использовании этих юнцов, то надлежало поскорее пустить их в дело. Жалости к новому поколению Сийна не испытывал — только гнев. Но, как великий полководец, сжигаемый жаждой победы, он и изъяны своей позиции обращал во благо — он черпал в гневе мужество, столь необходимое для того, чтобы бросить солдат в сражение, в котором заведомо многие из них прольют кровь и падут.
Другим не дано было постичь, отчего его гнев столь силен. Но недаром говорится, что для войны не нужна причина, а только повод. Зачинщики войн часто оправдываются необходимостью покончить с анархией и навести строгий порядок. Обычно это либо обман, либо самообман. Хотя, вообще-то, и праведные, и безумцы, и справедливые, и тираны — все жаждут вдолбить остальным свою концепцию порядка. Кодзо Сийна не считал себя исключением.
— Рад, что ты заехал ко мне. Завернул по пути в аэропорт?
Удэ понял, что он подразумевает.
— Слежки не было, я проверял. Внешне Сийна никак не отреагировал, но про себя обрадовался сметливости гостя.
— Вы не доверяете Масаси? — вежливо поинтересовался Удэ.
— Он твой оябун, — вместо ответа сказал Сийна. — Он теперь оябун всего Таки-гуми — самого крупного и сильного из теневых кланов Японии. Ты должен быть верен ему.
— Я был верен Ватаро Таки, — осторожно проговорил после некоторой паузы Удэ. — Он творил чудеса, он был единственным в своем роде. Теперь, когда его не стало... — И пожал плечами.
— А как же твой гири? — напомнил ему Сийна.
— Это тяжелая ноша, — ответил Удэ. — Но мои обязательства кончились со смертью Ватаро.
— Однако по традиции твой долг должен перейти на кого-то другого.
— Я верен Таки-гуми — клану, созданному моим господином, — сказал Удэ. — Если кто-то другой гарантирует моему клану дальнейшее процветание, моя верность будет безраздельно принадлежать этому человеку.
Сийна прервал беседу, чтобы заварить чай. Он неторопливо засыпал его в нагретые чашки, помешал метелочкой и залил кипятком. Когда оба молча сделали по глотку — сначала гость, потом хозяин, — старик снова заговорил.
— Будь я на твоем месте, я бы засомневался, как можно доверять человеку, который радуется смерти собственного отца. А потом приказывает убить брата.
— Разве убить Хироси приказали не вы? — почтительно удивился Удэ.
Сийна покачал головой и сказал беззлобно, но многозначительно:
— Запомни хорошенько: я только подал идею. Приказал — Масаси. — Он слегка пожал плечами. — Моя роль была второстепенной. В конце концов, Хироси Таки — брат Масаси, а не мой. И окончательное решение оставалось за ним.
— Он сделал это во имя сохранения дома Таки, — произнес Удэ. Остатки чая в его чашке давно остыли. — Дзёдзи слаб и не способен руководить. Теперь место отца занял Масаси.
— Недавно ты сам говорил, что Ватаро Таки творил чудеса и был единственным в своем роде, — мягко заметил Сийна. — Можно ли утверждать, что Масаси пошел весь в него, и надеяться, что он станет таким же?
Удэ, затаив дыхание, изучал донышко своей чашки. Из-за перегородок доносился шум детской возни. Через некоторое время он тихо сказал:
