Фред Варгас - Уйди скорей и не спеши обратно
— Я так и сделал, — сказал Декамбре, стараясь говорить громче из-за шума дрелей, которого Адамберг, похоже, не замечал.
— Вы подыскали что-нибудь после выхода из тюрьмы?
— Я стал консультантом, — сказал Декамбре, умалчивая о сдаче комнат и кружевах.
— Налоговым консультантом?
— Консультантом по жизненным вопросам.
— А, ну да, — задумчиво произнес Адамберг. — Это тоже дело. И что, есть клиенты?
— Не жалуюсь.
— И о чем вам люди рассказывают?
Жосс начал подумывать, не ошибся ли Декамбре адресом и занимается ли этот полицейский хоть иногда своей работой. Компьютера у него не было, зато на столе, стульях и на полу были навалены груды бумаг, а сверху лежали разные записи и рисунки. Комиссар стоял, прислонившись спиной к стене, уперев руки в бока, и смотрел на Декамбре исподлобья. Жоссу пришло в голову, что его глаза похожи на коричневые скользкие водоросли, которые наматываются на винт корабля, мягкие и текучие, они еще отливают таким приглушенным матовым блеском. Пучки этих водорослей называют поплавками, и Жосс подумал, что это слово как нельзя лучше подходит для описания глаз Адамберга. Они прятались под густыми спутанными бровями, нависавшими над ними, как две скалы. Нос с горбинкой и угловатые черты придавали его лицу некоторую жесткость.
— Обычно люди приходят поговорить про любовь, — говорил Декамбре, — у кого-то ее слишком много, кому-то, наоборот, не хватает, а у других ее нет совсем. Иной раз все идет не так, как хочется, или человек никак не может решиться из-за разных…
— Сложностей, — вставил Адамберг.
— Из-за разных сложностей, — согласился Декамбре.
— Видите ли, Дюкуэдик, — Адамберг отделился от стены и стал неторопливо расхаживать по кабинету, — здесь уголовный розыск, отдел по расследованию убийств. И если вас что-то беспокоит в связи с вашим старым делом, то я не…
— Нет, — перебил Декамбре. — Дело не во мне. И преступления никакого нет. По крайней мере, пока.
— А что, кому-то угрожают?
— Возможно. Через анонимные послания, предвещающие смерть.
Жосс положил руки на колени, ему было смешно. Нелегко будет грамотею объяснить свои нелепые страхи.
— Это касается кого-то лично? — спросил Адамберг.
— Нет. Это предвещает всеобщее истребление, катастрофу.
— Хорошо, — сказал Адамберг, продолжая шагать взад-вперед. — Какой-нибудь предсказатель третьего тысячелетия? И что он предсказывает? Конец света?
— Чуму.
— Ах вот как. — Адамберг на секунду задумался. — Это меняет дело. И как он ее предсказывает? По почте? Или по телефону?
— Через этого господина, — сказал Декамбре, торжественно указывая на Жосса. — Господин Ле Герн продолжает дело своего прапрадедушки. Он объявляет вслух новости квартала на перекрестке Эдгар-Кине — Деламбр, и он лучше меня вам все объяснит.
Адамберг несколько вяло повернулся к Жоссу.
— Короче говоря, — начал тот, — если людям есть что сказать, они оставляют мне записки, а я их читаю. Вот и вся премудрость. Тут надо хороший голос и постоянство.
— И что дальше? — сказал Адамберг.
— Каждый день, а теперь и по два-три раза в день, — продолжил Декамбре, — господин Ле Герн находит в своей почте записки, предвещающие чуму. Каждое письмо приближает нас к эпидемии.
— Понятно, — сказал Адамберг, подвигая к себе блокнот для записи текущих дел и тем самым давая понять, что беседу пора заканчивать. — И давно это происходит?
— С семнадцатого августа, — сказал Жосс.
Рука Адамберга застыла на полпути, он быстро взглянул на бретонца.
— Это точно? — спросил комиссар.
И Жосс увидел, что ошибся. Нет, не в дате, когда появилось первое странное письмо, а в том, что он подумал о глазах комиссара. В их зыбкой глубине вдруг зажегся ясный огонь, как будто поплавки занялись пламенем. Похоже, эти глаза могли загораться и гаснуть совсем как маяк.
— Семнадцатого августа, утром, — повторил Жосс. — Сразу как я снял посудину с сухого дока.
Адамберг отложил блокнот и снова зашагал по комнате. Семнадцатого августа в Париже появились первые четверки на улице Шайо. По крайней мере, поступил первый сигнал о них. А через два дня был разрисован второй дом на Монмартре.
— А когда пришло следующее письмо? — спросил Адамберг.
— Через два дня, девятнадцатого, — ответил Жосс. — Потом двадцать второго. А потом они так и посыпались. С двадцать четвертого августа были почти каждый день, а недавно стали приходить по нескольку раз в день.
— Можно на них взглянуть?
Декамбре протянул ему последние записки, которые взял с собой, и Адамберг пробежал их глазами.
— Не могу понять, — сказал он, — с чего вы взяли, что здесь говорится о чуме?
— Я нашел источник этих отрывков, — объяснил Декамбре. — Это цитаты из старинных трактатов о чуме, на протяжении веков их было написано сотни. Автор описывает признаки, предвещающие чуму. А скоро заговорит и о ней самой. Он уже совсем близко. В последнем письме текст прерывается как раз перед словом «чума».
Адамберг взглянул на сегодняшнее письмо.
(…) что люди ходят, как серые тени, и видно, как черный пар восходит от земли, как туман (…) когда в людях исчезает доверие, кругом царят зависть, ненависть и распутство (…)
— По правде говоря, — сказал Декамбре, — я думаю, что все произойдет завтра. То есть, по словам нашего предсказателя, этой ночью. Так написано в «Дневнике англичанина».
— Вы говорите про эти беспорядочные отрывки?
— Они в полном порядке. Эти записи датируются 1665 годом, когда в Лондоне разразилась крупная эпидемия чумы. В последующие дни Самуэль Пепис увидит первый труп. Думаю, это случится завтра.
Адамберг отложил бумажки и вздохнул:
— А что, по-вашему, увидим мы?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Вероятно, ничего, — сказал Адамберг. — И это действительно неприятно, вы согласны?
— Совершенно согласен.
— Но все это похоже на нелепые бредни.
— Я знаю. Последняя чума во Франции закончилась в 1722 году в Марселе. Воспоминания о ней стали почти легендой.
Адамберг провел пальцами по волосам, — наверное, чтобы причесаться, подумал Жосс, — а потом собрал записки и отдал их Декамбре.
— Спасибо, — сказал он.
— Я могу продолжать их читать? — спросил Жосс.
— Ни в коем случае не прерывайтесь. И зайдите ко мне рассказать, что будет дальше.
— А если ничего не будет? — сказал Жосс.
— Чаще всего такие нелепые, но тщательно спланированные действия всегда чем-то заканчиваются, пусть даже какой-нибудь ерундой. Мне интересно, что этот парень придумает дальше.
Адамберг проводил гостей к выходу и медленно вернулся в кабинет. Эта история была не только неприятной. Она была отвратительной. С четверками она никак не связана, кроме совпадения даты. И все же он был согласен с Дюкуэдиком. Завтра этот англичанин Пепис увидит первого умершего от чумы в Лондоне, и это будет началом большой беды. Адамберг стоя быстро открыл записную книжку и нашел телефон историка Средних веков, который ему дала Камилла, того самого, у которого она видела перевернутую четверку. Он посмотрел на стенные часы, которые недавно повесили у него в кабинете, они показывали пять минут двенадцатого. Если этот парень работает уборщиком, он его вряд ли застанет дома. В трубке послышался торопливый, довольно молодой мужской голос.
— Марк Вандузлер? — спросил Адамберг.
— Его нет. Он в запасном окопе, выполняет задание по чистке-глажке. Могу оставить ему записку в расположении его части, если хотите.
— Будьте добры, — немного удивленно сказал Адамберг.
Послышался стук телефонной трубки и шуршание, человек на том конце искал бумажку и ручку.
— Я слушаю, — снова раздался голос. — С кем имею честь?
— Старший комиссар Жан-Батист Адамберг из уголовного розыска.
— Черт. — Голос сразу стал серьезным. — У Марка неприятности?
— Нет. Камилла Форестье дала мне его телефон.
— А, Камилла, — просто ответил голос, но произнес это имя так, что Адамберг, даже не будучи ревнивцем, почувствовал легкий укол или, скорее, удивление. Камиллу окружало множество людей, с которыми он не был знаком, потому что они были ему безразличны. И когда он случайно сталкивался с кем-то из них, его всегда это удивляло, словно он открывал новый континент. Кто сказал, что Камилла не может царить в других королевствах?
— Я насчет одного рисунка, — сказал Адамберг, — такая довольно загадочная графика. Камилла сказала, что видела такой рисунок в одной книге у Марка Вандузлера.
— Очень возможно, — отозвался голос. — И книга, конечно, была не слишком юной.
— Как вы сказали?
— Марка интересуют только Средние века. — В голосе послышалось едва уловимое презрение. — Самое позднее, что у него может быть, это шестнадцатый век, да и то вряд ли. Разве полиция этим занимается?
